Ситуационисты и психогеография: правила выживания
Пятидесятые–шестидесятые годы XX века – трогательное и наивное время последних Революций. Тех, которые еще можно было писать с большой буквы не краснея, тех, которые еще не окончательно погрязли в медийно–цинических настроениях, а потому несли в себе веру в возможность освобождения. Вот–вот рассеется кокаиново–амфетаминовый туман, и с очевидностью станет ясно, что и Землю в принципе остановить можно и сойти с нее есть куда. Достаточно «деклассировать» общество, и город преобразится. В прежнюю, до–информационную эру за исследование зон городского отчуждения брались ситуационисты – революционная группа французских артистов и теоретиков во главе с Ги Эрнестом Дебором, автором бессмертного «Общества спектакля».
Законные потомки и бастарды города, ситуационисты были теми, кто острее, чем любое другое современное им течение, переживали проблемы современного города и развивали теоретические проблемы урбанизма. Ситуационисты, с одной стороны, считали город единственной и безальтернативной средой обитания современного человека. С другой же, свою практическую и исследовательскую задачу они видели в радикальном изменении самого отношения к городу. Думается, это здравое наблюдение, поскольку, словно мутанты черепашки–ниндзя, ситуационисты, будучи плоть от плоти города ХХ века, с ним же и борются. Иначе говоря, город – это своеобразный горизонт, очерчивающий любые возможные проявления как повседневной, так и теоретической жизни в современном обществе.
Город воспринимался ситуационистами одновременно в нескольких измерениях, прежде всего – как пространство жизни. Большинство ситуационистов при этом исходили из постулата, что это пространство изначально гуманно (в том смысле, что создано человеком для своего блага, для творчества и свободы), но искажено, приспособлено к утилитарным задачам, и потому современный город жесток и антигуманен. Меньшинство же полагало, что город вообще, по природе своей, агрессивен и тоталитарен, так как возник именно в качестве оборонительного, то есть военного сооружения. Однако обе группы сходились во мнении, что пространство жизни в современной реальности превращено в пространство подавленияи поэтому необходимо его революционное преобразование.
Кроме того, город понимался как живой организм, несущий в себе собственную легенду и воздействующий этой легендой на жизнь и сознание горожанина. В незначительной степени легенда формировалась подлинной историей города, но в основном – по законам «общества спектакля» – мифом города, созданным литературой, музыкой, живописью и архитектурой, театром и кино, а также философскими, политическими, историческими текстами и мемуарами
И, наконец, город мыслился ситуационистами как материал для развития, база прогресса. Сельскую местность изменить нельзя: всякое изменение сельского пространства – это его урбанизация. А город дает бесконечное количество вариаций развития, с тем лишь уточнением, что все они всегда подчиняются логике городского пространства.
Поскольку ситуационисты были политически ангажированными художниками, они, помимо создания описанных выше проектов, активно занимались критическим осмыслением городской реальности. Разрешить проблемы городов в рамках капитализма в принципе невозможно, – настаивают радикалы. Идея революции как панацеи от всех бед еще витает в воздухе, и здесь светлая идея города как потенциально креативного пространства явно противопоставляется капиталистическим реалиям больших городов с их кризисом перепроизводства и перенаселения. Города создавались для решения экономических задач, стоящих перед капиталом, каковые задачи индифферентны чаяниям и потребностям отдельного индивида. Поэтому капитал будет сводить на нет все попытки приспособить город к решению собственно человеческих проблем, иначе говоря – все возможности гуманизировать город. В рамках такого понимания сущности современного города ситуационисты, с одной стороны, выдвигали наивные суждения радикального толка, с другой – часто выступали как пророки. В частности, они предсказали неизбежность транспортных проблем в крупных городах. По их мнению, навязываемый капитализмом консюмеризм (от англ. consume – потребление) и манипулирование сознанием должны были породить экспоненциальный рост численности личного автотранспорта, что в свою очередь приведет к бесконечным пробкам на улицах и дорогах, загрязнению окружающей среды, деградации общественного транспорта и нарастанию отчуждения между людьми, изолированными друг от друга в своих автомобилях. Указывали они также и на неизбежность сведения центров городов до статуса простой функции постиндустриального общества. Становясь деловыми кварталами днем и центрами развлечений вечером, они деградируют, фактически перестав быть частью собственно города как места повседневной жизни человека.
Бесконтрольное стихийное разрастание мегаполисов, по мнению ситуационистов, неизбежно должно было воспроизводить «зоны имущественного неравенства» – кварталы бедных и богатых. Причем сначала бедные, как всегда, должны были тесниться на окраинах, в так называемых бидонвилях, но по мере ужесточения транспортных проблем, роста стоимости земли и загрязнения окружающей среды в центре городов, ситуация должна была меняться – имущие горожане должны были стремиться в пригороды, на простор и чистый воздух, а кварталы, окружающие деловой центр, должны были превратиться в гетто, в зоны нищеты. Предсказание это блестяще подтвердилось в 70–е – 80–е годы.
С точки зрения ситуационистов, при капитализме невозможно было решить и проблему «промзон» и «спальных районов». Индустриальный способ производства и частная собственность на средства производства препятствуют ликвидации эстетически безобразных и абсолютно античеловеческих по своему духу промышленных зон. Ограниченные доходы наемных работников предполагают неизбежность массовой однообразной, эстетически убогой застройки в спальных районах, типизацию городского повседневного быта, его принципиальную нечеловекоразмерность.
Далее: современный промышленно–чиновничий город провоцирует агрессию и насилие. (Хотя, на наш взгляд, город как таковой – уже поле для агрессии). Причем чем меньшее историческое прошлое и архитектурно–историческое своеобразие нес в себе город, тем большую агрессию он вызывал. Итак, мы можем видеть, что ситуационисты явно противопоставляют план личности, личностной истории, памяти (своего рода внутреннего «сакрального» поля, о котором тоскует современный человек мегаполиса)
и план массового «мирского» производства и потребления.
Ситуационисты разработали психогеографию, определяя ее как «исследование специфических эффектов, которые, намеренно или ненамеренно, оказывает географическое окружение на эмоции и поведение индивидов»[3]. В лучших марксистских традициях деятельной борьбы они составляли карты, исследуя возможности освоения пространства и города, ведь карты представляют собой сильнейшие инструменты власти, а в топологию города, как мы помним, впечатаны символы иерархий и властные отношения.
По мнению Ги Эрнеста Дебора, основная идея психогеографии – «…конструирование ситуаций, т. е. конструирование краткосрочных сред существования и их преобразующее возведение в более высокое качество страсти. [...] Необходимо (преследуя цели целостного урбанизма и интегрального искусства) играть на максимальном разрушении внутренней гармонии»[4]. Неуловимость и экстремальный опыт в условиях привычной односложной среды – вот светлая цель ситуационистов. Любыми, даже, на первый взгляд, самыми нелепыми способами здесь преодолевается волна отчуждения, лишающая индивида массового общества «страстей высокого качества» или собственно креативного порыва.
Получается, что психогеография исследует специфику влияний и эффектов городской среды (улиц, проспектов, бульваров, дворов, тупиков, площадей, памятников, дорог, архитектурных сооружений) на чувства, настроения и поведение индивидов и социальных групп, обитающих в этой среде. Задача психогеографа – «заменить» старые улицы города новыми. Дрейфуя по городу, надо переписать его как устаревшую книгу. Надо освободить город от жесткой сетки значений, навязанной ему привычкой, общественным мнением или властью. Надо «сконструировать» новые здания, улицы, подворотни. Одним словом, речь идет об однозначной практике присвоения через переживание того, что отчуждено урбанистической культурой. Необходимо вскрыть в привычном городе новое измерение, точнее – сделать его соразмерным себе. Это не стоит понимать в смысле возвращения человекоразмерности в глобальном масштабе, можно говорить лишь о ситуациях, каждый раз заново актуализирующих переживание собственной живости, причастности и уместности.
Основной метод психогеографии – derive – «бесцельное» шатание по городу в попытке осознать и зафиксировать ощущения и идеи, вызываемые конкретными урбанистическими пейзажами, а также изготовление воображаемых психогеографических карт города. Психогеография рассматривалась ситуационистами и их последователями как некая альтернативная творческая экспериментальная форма времяпрепровождения, как игра, развивающая революционное желание индивидов. Фактически, когда несколько позже Ж. Делез предложит концепцию номадизма (кочевания–перемещения по полю мета–нарративов и привычек), а Фуко противопоставит практики субъективации власти субъекта, они тем самым продолжат и разовьют мысль ситуационистов, только не в области социального спасения, а в поле философии.