Прогрессистски-эклектичного подхода
К истории политической науки
Главной задачей политической науки, против которой не высказывает возражений ни один специалист, является получение знаний о политике в виде обобщений на основе достоверных сведений. Как писали в своей недавно опубликованной книге Г. Кинг, С. Верба и Р. Кеохейн: «Смысл научного исследования в том, чтобы делать... выводы на основе эмпирической информации об окружающем мире» (King et al, 1994, p. 7). Этот критерий очевиден даже для бесспорно «антинаучных» политологов — последователей Л. Страусса. Они тоже рассматривают очевидные данные, анализируют их и на основе этого делают выводы. Невозможно представить себе научное исследование, построенное на методологии, которая не предполагала бы обработку исходных данных и формулировку вытекающих выводов. В равной степени это относится к марксистским и неомарксистским исследованиям, несмотря на то, что они исходят из предпосылки о детерминированности социальных процессов, которые вследствие этого не могут полностью охватываться правилами, не требующей доказательства очевидностью или логическими выводами. На признании этих правил основан и «чисто описательный» стиль политических исследований К. Гирца, труд Дж. Уомака о мексиканском крестьянском лидере Сапате, а с другой — работы Э. Даунса, У. Райкера и М. Олсона исключительно обобщающего характера (Geertz, 1973; Womack, 1968; Downs, 1957; Riker, 1962; Olson, 1965). Таким образом, в книге о Сапате имеются лишь данные без выводов, а в книге «Экономическая теория демократии» — лишь обобщения без эмпирических, достоверных данных. Тем не менее А. Хиршман заявляет, что биография крестьянского предводителя изобилует объяснениями и политическими импликациями, а на основе аксиом и теорем Даунса выводится целый ряд концептуальных заключений, которые можно проверить на конкретных событиях и обстоятельствах (Hirschman, 1970). Хотя оба примера уязвимы: в одном случае возможны столь же достоверные сведения, но противоположного смысла, а в другом — возможны логические ошибки.
Исторический обзор
А. Греки и римляне
Несмотря на многочисленные попытки включить работы древних авторов Ближнего Востока в список классических трудов политической науки, было бы правильнее рассматривать их как своего рода предшественников ее. Приверженность библейским текстам не может заставить нас рассматривать совет, данный Моисею его тестем о том, как наиболее эффективно улаживать противоречия между сынами Израиля, или притчу Второзакония о царстве, — в качестве серьезных концепций политической науки[2]. Однако уже Греция эпохи Геродота (около 484-425 гг. до н.э.), представляла собой мир, в котором анализ политических идей и идеалов, рассуждения о свойствах различных типов политики, природе государственной власти и гражданства уже стали частью житейской мудрости. Образованные греки V в. до н.э., жившие во многих независимых греческих полисах, говорившие на одном языке, поклонявшиеся одним и тем же богам, рассказывавшие одинаковые предания и мифы, занимавшиеся торговлей и дипломатией с теми же соседями, с которыми заключали союзы и воевали, проявляли большой интерес к сведениям и рассуждениям о различных системах правления и политической организации, экономике, обороноспособности и внешней политике.
История политической науки как таковая начинается с Платона (428—348 гг. до н.э.), работы которого «Государство», «Политик» и «Законы» явились первыми классическими трудами политической науки[3]. В этих трех произведениях Платон выдвинул ряд тезисов о справедливости, политической добродетели, различных типах политических систем и их трансформации, которые в качестве политических теорий просуществовали вплоть до XIX в. и в определенном смысле не утратили свою значимость даже в наши дни. Его концепции политической стабильности и оптимизации правления, усовершенствованные и развитые в трудах Аристотеля и Полибия, предвосхитили современные рассуждения о переходе к демократии и консолидации общества. В первой политической типологии, данной в «Государстве», Платон говорил о том, что идеальный режим основывается на знании и обладании истиной, благодаря чему правление осуществляется на основе добродетели. Далее в нисходящем по отношению к добродетели порядке он охарактеризовал четыре других типа политических режимов, имеющих между собой определенные черты сходства, — тимократию, олигархию, демократию и тиранию. Тимократия представляет собой извращение идеала государства, при котором почести и воинская слава подменяют знание и добродетель; олигархия является извращением тимократии, заменяя почести как основной критерий, по которому определяется власть, богатством; демократия извращает принципы олигархии и, в свою очередь, со временем перерастает в тиранию.
В диалоге «Политик», написанном позже «Государства», и в «Законах», созданных мыслителем на склоне лет (после отрезвляющего опыта Пелопонесской войны и краха его миссии в Сиракузах), Платон проводит различие между идеальной республикой и практически возможными разновидностями устройства политий. Для классификации реальных режимов он вводит знаме-
нитую классификацию, в которой сочетаются качество и количество: правление одного, нескольких, многих, причем каждое предстает как в своей чистой разновидности, так и в смешанном виде. Такой подход позволил ему создать классификацию из шести типов политических режимов — монархии, тирании, аристократии, олигархии, демократии, охлократии. Эта схема, усовершенствованная в дальнейшем Аристотелем в его «Политике», служила основой для систематизации типов политического правления на протяжении многих столетий вплоть до XIX в.
В «Законах» Платона дан первый вариант «смешанной конституции», представляющей собой оптимальную основу для реально лучшего и стабильного режима, при котором можно предотвратить деградацию государства, возможность которой предполагалась в шестиуровневой классификации политических режимов. Смешанная конституция в формулировке Платона позволяет достичь стабильности за счет сочетания принципов, которые в ином случае противоречат друг другу — монархического принципа мудрости и добродетели и демократического принципа свободы. Углубленная Аристотелем, эта схема стала первой в истории политической науки объяснительной теорией, в которой институты, установки и идеи увязывались с процессом и эффективностью правления. Она явилась предшественницей концепции разделения властей.
Аристотель (384—322 гг. до н.э.) 20 лет провел в платоновской Академии. После этого он некоторое время был наставником Александра Македонского, а потом вернулся в Афины, где основал собственный Ликей — учебное заведение, при котором действовало нечто вроде библиотеки-музея и исследовательского центра. Методы обучения, применявшиеся в Ликее, были в основном индуктивные, эмпирические и исторические в противоположность преимущественно идеалистическим и дедуктивным подходам, практиковавшимся в Академии Платона. Говорят, что в Ликее было собрано 158 конституций греческих полисов, из которых до нашего времени сохранилась лишь конституция Афин. Лекции Аристотеля, которые легли в основу его «Политики», представляли собой, по всей вероятности, анализ и интерпретацию содержавшихся в этих документах сведений.
Если метафизика Платона вела к недооценке реального мира и способности людей к его осмыслению и пониманию, поскольку за основу он принимал мир идеальных форм, в сравнении с которым реальность была лишь тусклым его отражением, то Аристотель (в отличие от Платона) в гораздо большей степени подходил к рассмотрению политической действительности с эмпирических и практических позиций, как врач, наблюдающий различия состояний пациента — здорового и болезненного. В этой связи сэр Э. Баркер в своем введении к избранным произведениям Аристотеля о политике отмечает: ««Возможно, было бы совсем не лишним провести определенные аналогии с медициной, напрашивающиеся при чтении некоторых отрывков «Политики». Они представляют собой не просто количественное накопление записей из "истории болезни" или использование таких работ школы Гиппократа, как трактат о «Воздухах, водах и местностях». Скорее, здесь имеет место стремление провести параллель между искусством государственного деятеля и опытного врача; ведь речь идет о глубоком изучении патологии конституций, выявлении склонности к антигосударственной деятельности, о чем говорится в книге V «Политики»; это и вопрос об их излечении, образно говоря, терапевтическими методами, о чем говорится в той же книге, — об этом недвусмысленно свидетель-
ствует отрывок (в конце главы XI), в котором идет речь о политическом режиме и средстве его излечения тирании»» (Aristotle, 1958, р. XXX).
Хотя в качестве исходного пункта теория политики Аристотеля опирается на схему Платона о шести типах государственного устройства, но, исследуя конкретные формы современной ему Греции, он говорит о реальной значимости четырех из них: олигархии и демократии — двух типов власти, наиболее распространенных в греческих городах-государствах; «политии» — конституционном или «смешанном» типе правления, представляющем собой комбинацию олигархии и демократии, этот тип (в силу способности к соединению добродетели со стабильностью) является оптимальной из достижимых форм правления; и тирании, представляющей собой худшую его разновидность. Для обоснования своих доводов он указывает на то, что, несмотря на изменения в социальной структуре полисов в зависимости от развития экономики, структуры занятости, профессиональной принадлежности и статусов их жителей, в целом все различия можно свести к одному определяющему — распределению граждан отдельных городов на богатых и бедных. Там, где преобладает богатое население, существует олигархия; там, где властвуют бедные, — демократия. Если же в полисе развит средний класс, то можно говорить о наличии «смешанного» или конституционного правления, имеющего тенденцию к стабильности, поскольку интересы крайних общественных сил перевешиваются там интересами умеренной части населения. Политические структуры и принципы отбора на руководящие должности устанавливаются в соответствии с устройством совещательных и судебных органов власти разных ступеней и возможности доступа к ним представителей различных классов.
Современные ведущие политологи — Р. Даль, С. Роккан, С. Липсет, С. Хантингтон, С. Верба или Р. Патнэм — исходят практически из тех же предпосылок, что и Аристотель в своих «Политике» и «Этике» — о существовании связи между статусом, занятостью, профессиональной и классовой принадлежностью и различными политическими институтами, с одной стороны, и связи между политической социализацией и рекрутированием на руководящие должности и стилем управления политическими структурами — с другой. Во всяком случае они придерживаются аристотелевских метафизических и онтологических взглядов. И тем не менее, если бы главы этой книги или другой подобной работы были написаны современными аспирантами в качестве диссертаций, можно себе представить, как Даль или Верба стали бы задавать каверзные вопросы типа: «На основе каких конкретных исследований вы пришли к такого рода выводам?»; «Какие шкалы вы в данном случае применяли?»; «Каким образом можно убедиться в прочности такого рода связей?» и т.п. Аристотель выдвинул целый ряд предположений и гипотез — об основах политической стабильности и факторах, ее подрывающих, о последствиях политических изменений, о моделях системы образования и эффективности политических решений, — которые ждут лишь эмпирических исследований и скрупулезного количественного анализа. Метод Аристотеля состоял прежде всего в клиническом отборе конкретных образцов и выдвижении предположений о причинах их возникновения и возможных следствиях их существования, но без систематического тестирования тезисов.
Греческая политическая теория Платона и Аристотеля представляла собой сочетание универсальных и частных идей. Мир, на который она распространялась, ограничивался греческими городами-государствами. Они делали обобщения, применимые к греческому обществу, а не ко всему роду человеческо-
му. Граждане были отделены от рабов, равно как коренные жители от чужеземных варваров. После завоеваний Александра и взаимопроникновения греческой и восточной культур в эпоху эллинизма особое значение приобрели два постулата философской школы стоиков — концепции об универсальности человечества и о мировом порядке, основанном на естественном законе. Эти мысли впервые сформулировал греческий философ-стоик Хрисипп в последней трети III в. до н.э. В наиболее яркой форме они были отражены в работах Панетия (185-109 гг. до н.э.) и Полибия (203-120 гг. до н.э.), двух философов-стоиков II в. до н.э., которые в свою очередь передали эти идеи представителям римской интеллектуальной элиты эпохи поздней республики. Если Панетий внес вклад в развитие философского и этического аспектов позднего стоицизма, то Полибий использовал идеи Платона и Аристотеля при интерпретации истории Рима и его институтов.
Именно с развитием римских политических институтов Полибий связывал быстрый рост и укрепление могущества Рима. Ему удалось более точно сформулировать идеи Платона и Аристотеля о развитии политических форм правления, предложив простое социально-психологическое объяснение причин упадка чистых форм монархии, аристократии и демократии и перерождения их в смешанные формы тирании, олигархии и охлократии. Как считал Полибий, создатели римского государства путем проб и ошибок смогли вновь удостовериться в достоинствах смешанной конституции — комбинации монархических, аристократических и демократических принципов, что выразилось в создании институтов консулов, сената и народного собрания. Именно эти институты сделали возможным завоевание значительной части известного тогда мира за полстолетия и гарантировали, по мнению Полибия, стабильное и справедливое управление миром на основе римского законодательства[4].
Три четверти века спустя, когда институты римской республики уже находились в стадии глубокого упадка, римский юрист Цицерон (106-43 гг. до н.э.) применил к интерпретации римской истории теорию «смешанной конституции». Он призывал вернуться к общественной структуре и культуре эпохи ранней римской республики, существовавшим до наступления периода популистских и гражданских войн Гракхов, Мария и Суллы. Однако более значительным и долговременным был его вклад в развитие доктрины стоиков о естественном праве. Цицерон был убежден в существовании всеобщего естественного права, определяемого божественным порядком космоса, а также рациональной и социальной природой человечества. Именно он сформулировал концепцию естественного права, вошедшую в римское законодательство, а оттуда перешедшую в доктрину католической церкви, в труды мыслителей эпохи Просвещения и в современные ее формулировки[5].
Таким образом, мы видим, что к концу III в. до н.э. в греческой общественной мысли — а на протяжении последующих веков в политической мысли Рима — были сформулированы две основополагающие проблемы политической теории, сквозной нитью проходящие через всю историю политической науки вплоть до наших дней. Состоят они в следующем: «Каковы институциональные формы политии?» и «Какие критерии мы применяем для их оценки?». Ответом на первый вопрос стала классификация организационных форм политической жизни, выдвинутая Платоном и Аристотелем, в которой
выделены шесть типов чистых и смешанных политических режимов, а также смешанная конституция, предложенная в качестве средства от их упадка и циклического повторения. Ответом на второй вопрос об их оценке— с позиции законности и справедливости— явилась концепция естественного права. Благодаря стоикам (в частности, Панетию и Полибию) эти идеи перешли к Риму, а через римских мыслителей (таких, как Цицерон и Сенека) вошли в политическую доктрину католицизма.
Б. Смешанные конституции и теория естественного права
в их историческом развитии
В средневековом мировоззрении концепция смешанной конституции и теория естественного права получили наиболее полное выражение в работах Фомы Аквинского (1225-1274 гг.), который связывал смешанную конституцию с идеями справедливости и стабильности через их соответствие божественному и естественному закону. В числе примеров смешанных конституций он приводил божественно заданный порядок Израиля эпохи Моисея, Иисуса и судей, который регулировался старейшинами и племенными вождями, а также политическую структуру римской республики эпохи расцвета, где сочеталась власть народного собрания, сената и консулов. Он соглашался с доводами Аристотеля о слабости чистых форм монархического, аристократического и демократического правления и склонности их к перерождению в тиранию. Сочетание чистых форм политического правления, по его мнению, представляет собой действенное средство против человеческой слабости и коррупции[6].
В период позднего Средневековья и в эпоху Ренессанса то или иное правительство оценивалось исходя из его отношения к смешанному правлению и естественному праву. Точно так же, как Израиль в домонархический период и Рим в эпоху республики рассматривались Фомой Аквинским и его сторонниками в качестве приближения к идеалу смешанного правления в прошлом, для итальянских политических теоретиков позднего Средневековья и Ренессанса примером для подражания служила Венеция с монархом-дожем, аристократическим сенатом и демократическим Большим советом. Стабильность, богатство и могущество Венеции воспринимались в качестве свидетельства превосходства смешанной системы правления.
Множество княжеств и республик в северной Италии в эти столетия, амбициозные претензии соперничавших между собой церкви и империи, войны, захваты, революции, дипломатические переговоры и институциональные нововведения, в которые они были постоянно вовлечены, стимулировали не одно поколение политических мыслителей, которые размышляли и писали об этом политическом опыте[7]. Центральное место в их рассуждениях занимала идея смешанной конституции в той форме, в которой она была изложена Аристотелем и Фомой Аквинским. После сделанного в XVI в. перевода «Истории Рима» Полибия он тоже стал влиятельным автором, особенно во Флоренции, и его идеи в значительной мере определили направленность работ Н. Макиавелли (1469—1527 гг.). В период флорентийского кризиса конца XV — начала XVI вв. Макиавелли вступил в полемику с историком Ф. Гвиччардини. Оба оппонента апеллировали к Аристотелю, Полибию и Фоме Аквинскому, а
сама дискуссия сводилась в основном к вопросу о том, какие государства представляли собой лучшие примеры смешанной конституции. Гвиччардини, опираясь на идеи Аристотеля, больше тяготел к венецианско-спартанской аристократической модели политического правления, в то время как Макиавелли стремился подчеркнуть роль народа и прибегал для обоснования своих взглядов к концепциям Полибия[8].
Прорыв эпохи Ренессанса был осуществлен благодаря идеям Макиавелли о легитимности политических режимов и политических лидеров. До выхода в свет «Государя» и «Рассуждений» принято было разделять политические режимы на непорочные и коррумпированные, нормативные и ненормативные в изначальном понимании этих терминов Платоном и Аристотелем[9]. Макиавелли, рассматривая политику в том виде, в каком она существовала в Италии XV—XVI вв., узаконил существование ненормативной политики как неизбежной, необходимой для выживания и существующей объективно, вне зависимости от воли людей. Государь, неспособный в случае необходимости применить в целях выживания любые доступные для этого средства, не сможет творить добро тогда, когда ему представится такая возможность. Тезис Макиавелли о том, что «цель оправдывает средства» в определенном смысле поставил под сомнение основы политической науки, поэтому со временем его имя стало синонимом моральной неразборчивости и политического цинизма. Проблемы, поднятые такого рода подходом к реальной действительности, и по сей день будоражат умы политологов.
Концепция суверенитета, игравшая чрезвычайно важную роль в Средние века, в эпохи Ренессанса и Просвещения, впервые была всесторонне сформулирована Ж. Боденом (1529—1596 гг.). Его доктрина абсолютизма как средства решения проблемы нестабильности и беспорядков противоречит теории смешанной конституции. Придерживаясь реалистического, исторического подхода, он стремился доказать, что классические примеры применения смешанных правительств, таких, которые существовали, например, в Риме и Венеции, на самом деле представляли собой концентрированные и централизованные режимы; и действительно, любой сколько-нибудь заметный и достаточно долго существовавший режим сосредоточивал законодательную и исполнительную власти под контролем центральной власти-авторитета. Его оценка влияния факторов окружающей среды и социальной структуры на тип государства предвосхитила политическую мысль Монтескье, подчеркивавшего роль антропологических воздействий[10].
Несмотря на то, что в эпоху Просвещения в развитии политической науки был достигнут значительный прогресс, такие авторы, как Т. Гоббс, Дж. Локк, Ш. Монтескье, Д. Юм, Дж. Медисон и А. Гамильтон уделяли внимание тем же самым проблемам, которые волновали Платона, Аристотеля, Полибия, Цицерона, Фому Аквинского, Макиавелли и Бодена, — формам и разновидностям типов правления и критериям их оценки. Анализируя успехи, достигнутые философами эпохи Просвещения, нельзя не отметить новшеств в области сбора и оценки исходных данных, а также характера их выводов.
Первый научный проект, реализованный Т. Гоббсом (1588—1679 гг.) представлял собой перевод «Пелопонесских войн» Фукидида — истории сумбурной и трагичной эпохи, подобной той, которую переживала в XVII в. сама
Англия, охваченная гражданской войной, оскверненная убийством короля, диктатурой и изгнаниями. Взгляды Гоббса на природу вещей, на причины, заставляющие людей подчиняться, на сущность политических обязательств и легитимность различных форм правления в значительной степени формировались в процессе размышлений о падении Афин и того насилия и морального хаоса, который царил в современной ему Англии. В работах более позднего периода, «De Cive» и особенно в «Левиафане», Гоббс пришел к выводу о том, что суверенная власть в обществе необходима для того, чтобы избавить его членов от хаоса и насилия. В обмен на исполнение обязанностей и подчинение гражданин получает безопасность и защиту. Оптимальной формой правления, логически выводимой из этой рациональной и однозначной предпосылки, является абсолютная монархия, ограниченная обязательствами правителя обеспечивать защиту и благосостояние всех членов общества. Заслугой Гоббса стал сделанный им вполне логичный вывод о том, что наилучшей является такая форма правления, которая соответствует материальным условиям и человеческим потребностям граждан. Он развил свои доводы, выдвинув в качестве оценочного критерия деятельности правителя, соответствовавшего как его собственным взглядам, так и опыту исторического развития, «материальные» показатели условий жизни людей, и сделал отсюда однозначный логический вывод[11].
Выводы Дж. Локка о происхождении и легитимности правления, изложенные в его труде «Два трактата о правительстве», опираются на иную, чем у Гоббса, цепочку умозаключений. Люди позволяют правительству обеспечивать себе благополучие и свободу. Естественное состояние у Локка не столь мрачное и предопределенное, как у Гоббса. Существуют некоторые неудобства и потери, а сама передача правительству этих полномочий является условной, определяемой тем, насколько успешно власть предержащие справляются с этими ограниченными функциями. По мере удаления от естественного состояния люди уступают общине, к которой они принадлежат, свое право навязывать разумные законы для того, чтобы надежнее сохранить жизнь, свободу и собственность. Во взглядах Локка в зачаточной форме присутствует концепция «разделения властей». Предоставляемая обществу власть подразделяется на три составляющие— законодательную, исполнительную и федеративную, причем последняя определена достаточно расплывчато и связана преимущественно со сферой международных отношений. У Локка, как и у Гоббса, прогресс политической науки связан с логическими умозаключениями о природе и формах правления и об исходных основах власти-полномочии, свободы и обязательств, сделанными в социологическом и психологическом ключе. Заслуга этих ученых заключается скорее в логическом рационализме, чем в сборе информации.
Хотя было бы преувеличением говорить о том, что сведения, использованные Монтескье, собраны и классифицированы в соответствии с жесткими требованиями научного анализа, но в этом отношении он, несомненно, сделал шаг вперед, по сравнению с Гоббсом и Локком. Признавая значение законов природы и именно в них находя предпосылки для образования государственного правления, он заострял внимание на многообразии политического опыта людей и причинно-следственных связей. Монтескье отправляется вглубь веков в Персию (см. его «Персидские письма»), возвращается в Рим,
подразумевая под ним Венецию, изучает многие другие европейские страны, среди которых особое значение имеет Англия, и сравнивает их политические институты с французскими. Его можно назвать компаративистом и каузальным плюралистом. При объяснении многообразия форм политической жизни и государственной политики он принимал во внимание климат, религию, обычаи, экономику, историю и другие факторы. Монтескье полагал, что оптимальную форму власти представляет собой правительство, созданное на основе принципа разделения властей, между которыми поддерживается своего рода ньютоновское равновесие, которое, с его точки зрения, лучше всего позволяет сохранять свободу и увеличивать благосостояние. В своей работе «О духе законов» (кн. 11) он отмечал, что лучшим примером разделения властей является Англия после принятия «Билля о правах».
По предложенной Монтескье классификации правительства делятся на республики, монархии и деспотии. При этом республики он подразделяет на аристократические и демократические. Английское государственное устройство для него — воплощение идеального правления, в котором в диалектической гармонии сочетаются демократические, аристократические и монархические социальные институты. Его политическая теория объясняющая, системно-функциональная, описывающая условия и процесс политического управления.
Она оказала огромное воздействие на создателей американской конституции. Не исключено, что именно над теорией Монтескье размышлял Гамильтон, когда писал: «Наука о политике... стала гораздо совершеннее. Ныне хорошо известно действие различных принципов, о которых древние либо вообще ничего не знали, либо знали совсем немного... Хотя, конечно, было бы несправедливо утверждать, что принципы моральных и политических знаний в целом имеют такую же степень достоверности, как принципы математики, их, тем не менее, следует воспринимать серьезнее..., чем нам бы иногда хотелось» (Hamilton, 1937, р. 48, 189). Медисон и Гамильтон имели все основания считать себя достаточно сильными специалистами в области политической науки, поскольку они смогли применить теории Монтескье, Локка и других европейских философов к практике тринадцати колоний и Соединенных Штатов по условиям конфедеративного договора. Они действовали подобно инженерам, применяя законы политики, полученные на базе эмпирических и лабораторных исследований, к конкретным ситуациям. Разделяя исполнительную, законодательную и судебную власти (о необходимости чего они узнали от Монтескье) и создавая смешанный тип правления с помощью ограничений и противовесов (о чем они узнали из практического опыта тринадцати колоний), эти люди смогли создать формулу политики: «Разделение властей + принцип ограничений и противовесов = свобода».
В. XIX столетие
В XVII и XVIII вв. философы Просвещения предсказывали улучшение материальных, политических и духовных условий жизни людей в результате улучшения образования и увеличения объемов знания. В XIX и XX вв. ученые и мыслители разрабатывали проблемы прогресса и улучшения условии жизни человечества, намечая их различные траектории и предвосхищая многообразные последствия этого процесса. В первой половине XIXв. большой вклад в развитие этих идей внесли такие философы, исходившие из концепции исторического детерминизма, как Г. В. Ф. Гегель (1770-1831 гг.), О. Конт (1798-1857 гг.) и11
К. Маркс (1818—1883 гг.), которые, опираясь на просветительские традиции, рассматривали историю как однолинейное развитие в направлении свободы и рационального правления. По Гегелю, прусская бюрократическая монархия представляла собой воплощение разума и свободы. Конт полагал, что наука разрывает путы теологии и метафизики, благодаря чему человечество обретает возможность осуществлять рациональный контроль над природой и социальными институтами. В соответствии с учением Маркса, капитализм сменил феодализм и, в свою очередь, уступит место сначала пролетарскому социализму, а потом подлинно свободному обществу равноправия.
Гегель, отправной точкой которого были взгляды просветителей, разработал диалектическую трактовку исторического процесса как борьбы противоположностей, в результате которой возникает их синтез. Усовершенствованным и модернизированным воплощением такого рода синтеза он считал прусскую бюрократическую монархию, которая сложилась на протяжении нескольких десятилетий, прошедших после наполеоновских войн[12]. В теории Маркса гегелевская диалектика превратилась в принцип классовой борьбы, ведущей в конечном итоге к изменению всего человеческого общества. Как считал Маркс, природа исторического процесса такова, что политические действия могут определяться общественной наукой, овладение которой позволяет принимать правильные решения. В марксистской доктрине общественная наука превратилась во всеобъемлющую схему, на основе которой должны были развиваться экономика, идеология и политика. Вооруженному этой всесильной теорией, образованному авангарду общества предстояло создать новый мир, в котором должны были царить порядок, справедливость и изобилие[13].
О. Конт, вместе с К. А. де Сен-Симоном (1760-1825 гг.) заложивший начала философского позитивизма, стал основоположником новой науки — «социологии», которой был посвящен его шеститомный труд «Курс позитивной философии» (Koenig, 1968). Он доказывал, что каждая наука проходит две стадии развития — сначала теологическую, потом метафизическую — и лишь после этого, на третьей стадии, становится научной или позитивной. Сначала, по его мнению, через эти три стадии прошла астрономия, потом тот же путь повторили физика, химия и физиология. После этого процесс научного становления распространился на социальную физику (общественные науки и психологию). Конт рассматривал эту новую научную социологию в качестве идейной основы для реформирования общества.
Закономерной реакцией на эти глобальные, абстрактные, монистские концепции стала волна эмпиризма, нашедшая отражение в огромном количестве описательных, формально-юридических исследований политических институтов и в нескольких фундаментальных, скрупулезно составленных эмпирических трудах на ту же тему, в частности, таких, как работы Т. Вулси «Политическая наука или теоретическое и практическое исследование государства», В. Рошера «Политика: историческое учение о природе монархии, аристократии и демократии» и В. Вильсона «Государство: составные части исторической и практической политики» (Woolsey, 1878; Roscher, 1892; Wilson, 1889). Эти труды представляли собой глубоко продуманные и тщательно составленные опыты классификации, в основе которой лежала система Платона—Аристотеля.
Существенное влияние на различные аспекты современной социологии оказали работы отдельных мыслителей второй половины XIX в., которых, в отличие от исторических детерминистов, можно назвать «эволюционистами», поскольку их подход к рассмотрению анализировавшихся проблем характеризовался большей степенью эмпиризма, а выводы были не столь однозначными и категоричными. К их числу следует отнести Г. Спенсера (1820-1903 гг.), Г. С. Мейна (1822-1888 гг.) и Ф. Тённиса (1855-1936 гг.). Спенсер, ранний сторонник постдарвинистского социального эволюционизма, избегал однозначности выводов (Spencer, 1965). Он стремился учитывать воздействие культурных и политических различий и общего процесса совершенствования. Политическую централизацию и децентрализацию Спенсер объяснял физическими характеристиками окружающей среды, противопоставляя, в частности, гористую и равнинную местности. Подтверждая свою точку зрения историческими примерами, он стремился доказать, что демократизация представляет собой следствие социально-экономических изменений, происходящих за счет урбанизации и расслоения интересов, обусловленными ростом мануфактур и развитием торговли.
В конце XIX в. большинству авторов, писавших об историческом развитии, было присуще стремление к своего рода дуализму. Мейн усматривал сущность различий между древними и новыми законами в переходе от аморфных статусных отношений к конкретным договорным отношениям (Maine, 1963). Тённис ввел в научный оборот различение Gemeinschaft—Gesellschaft (общины и общества) (Toennies, 1957). На рубеже столетий М. Вебер (1864—1920 гг.) и Э. Дюркгейм (1858—1917 гг.) противопоставили современный рационализм традиционализму (Weber, 1978), и органическую солидарность — механической (Durkheim, 1960). Тема «развития», «модернизации» продолжала разрабатываться на протяжение всего XX в. вплоть до наших дней; исследователи пытались определить, оценить, измерить и объяснить суть социально-экономической «модернизации», речь о которой пойдет ниже.
В XIX в. об изучении политики и общества было принято говорить как о науке, поскольку сведения о политике излагались с позиций юридических постулатов о политических институтах и событиях, основанных на конкретных данных, из которых делали соответствующие выводы. С. Коллини, Д. Уинч и Дж. Барроу детально и глубоко разработали эту тему в своей книге «Эта благородная политическая наука» (Collini et at., 1983). Как и в более ранние периоды, историки и публицисты XIX столетия искали в истории «уроки», но значительно усложняли свою задачу. Вспоминая о «методе», который он применял, работая над «Демократией в Америке», А. де Токвиль (1805—1859 гг.) писал: «Хотя в своей книге я крайне редко говорю о Франции, мне было бы очень трудно написать хотя бы страницу, если бы эта страна, так сказать, постоянно не стояла у меня перед глазами»; имея в виду компаративный метод в более широком плане, он тонко подметил: «Разум, не имеющий почвы для сравнений, пребывает в растерянности» (Tocqueville, 1985, р. 59, 191).
Коллини, Уинч и Барроу отметили, что в XIX в. постулаты о сущности политических явлений и их истолкование в большей степени основывались на исторических индукциях, чем на предположениях о человеческой природе. Отчасти такое положение объяснялось простым ростом знаний о современных и исторических обществах. Империализм и колониализм позволили ввести в научный оборот европейских ученых и мыслителей колоссальное количество новых данных о ранее малоизвестных культурах — как сложных и необъят-