Девушка с «адской машиной». 4 страница

Я оставил гестаповцу бумагу и карандаш и ушел к себе.

Ночью я послал радиограмму в Москву о задер­жании матерого шпиона. Теперь можно было не опа­саться того, что ему удастся сбежать.

Наутро я снова пришел для допроса с группой ре­бят На всякий случай они взяли с собой веревку, что­бы припугнуть негодяя, если это понадобится. Особо­уполномоченный гестапо успел, как видно, тщательно все продумать Ночью он набросился на часового, на­ходившегося в землянке вместе с ним. Потом он пы­тался бежать и уже выскочил было за дверь, но часо­вой, стоявший у входа, преградил ему путь и втолк­нул его обратно в землянку. Если попытка напасть на часового еще имела кое-какой смысл, то попытка бе­жать с закованными ногами по глубоким сугробам в лесу была совершенно бессмысленна, и у меня появи­лось опасение за психическое состояние пленного. Од­нако при допросе мои опасения быстро рассеялись. Гестаповец все еще хитрил и пробовал сбить меня с толку. Он заявил, что в гестапо он действительно ра­ботал около двух лет, занимался вопросами разведки, собирал сведения о партизанах и даже несколько ме­сяцев готовил агентов для засылки к нам.

— Это были главным образом женщины,— гово­рил пленный,— Одна из числа завербованных, звали ее Екатерина, была красива и умна, занималась луч­ше других, и немецкое командование возлагало на нее большие надежды. Как-то раз мы с ней остались наедине, и она меня спросила: «Неужели вы всерьез верите, что я буду совершать диверсионные акты про­тив советских людей и Красной Армии?» Впослед­ствии она много говорила мне о стойкости русских и их умении смотреть спокойно в глаза смерти. Я полю­бил эту прямую, настойчивую и бесстрашную женщи­ну и идейно перешел на ее сторону, Потом у меня на­чались столкновения с начальством. Меня посадили на тринадцать месяцев в тюрьму. Там я потерял здо­ровье, был признан негодным к строевой службе, по­пал в электромонтеры и вот после всего этого решим перейти к вам.

Мне стало понятно, что шпион опытен, но мораль­но неустойчив и что нужны очень небольшие усилия, чтобы заставить его рассказать всю правду или хотя бы заставить дать интересовавшие нас показания. Но у меня совершенно не было для этого ни времени, ни подходящих условий. Мы получили сведения о гото­вившейся на нас облаве силами нескольких дивизий полевых войск, и нам предстоял большой переход на запад. Поэтому мне действительно ничего не остава­лось делать, как покончить со шпионом, если не удаст­ся добиться от него ценных показаний.

И я отдал приказание людям немедленно повесить мерзавца, поскольку он не желает сообщить хотя бы долю правды о себе и своем начальстве. Но не успе­ли ребята путем привязать веревку, как опытный шпион и диверсант сдался окончательно.

— Ну, хорошо. Уберите все это, игра закончена Победили вы, слушайте мои показания, — заявил он и, достав лист исписанной бумаги, начал докладывать:— «Я родился в 1901 году, в семье крестьянина...»

И дальше я узнал, что К. проходил подготовку в берлинской школе подрывников-разведчиков, а стажи­ровку в войсках специального назначения. Работал во Франции и Америке. Перед войной был в Польше. В течение первых шести месяцев войны он двенадцать раз выбрасывался на парашюте в тылы Красной Ар­мии с задачами организации разведки и диверсий.

В 6 часов вечера, прекращая допрос, я заявил аре­стованному:

— Ваши показания будут признаны достаточными, если вы приведете вполне убедительные аргументы в доказательство всего вами сказанного. Завтра утром и прибуду, чтобы заслушать их от вас и принять окон­чательное решение о вашей дальнейшей судьбе.

В штабе уже была получена и расшифрована ра­диограмма о том, что захваченный нами пленный должен быть доставлен в Москву.

На следующий день пленный действительно подго­товил ряд доказательств своей диверсионной деятель­ности в тылу советских войск. Он подробно рассказал, где и как он подкладывал мины, где и какие произо­шли взрывы.

— В городе Витебске,— докладывал диверсант,— я подложил мину под стену электростанции, вырезав для этого специальной пилой углубление в каменном фундаменте. Происшедшим взрывом была разрушена часть стены здания.

— Вы опять пытаетесь говорит неправду,— возра­зил я,— Трудно поверить, что такой квалифицирован­ный диверсант, как вы, не мог организовать более эф­фективный взрыв, чем тот, о котором вы только что рассказали. Вы, наверное, слышали о некоторых взры­вах, организованных рядовыми крестьянами, ушедши­ми в партизаны. Они куда значительней вашего.

— Да, да, это верно,— ответил пленный,— но это объясняется тем, что у вас взрыватели гораздо лучше наших.

— Нет, лжете! Главное в другом: люди у нас лучше. Вы слышали о взрыве в офицерском клубе в Йвацевичах?

— Да, слышал.

— Вы знаете, что на второй день там жители на­ходили офицерские сапоги с мясом?

— Да, мне говорили.

— Так это выполнил простой советский гражданин, которого готовили всего несколько минут. А взрывате­ли он использовал ваши.

И гестаповец, чтобы убедить нас в ценности своей персоны, приводил все новые и новые факты из своей диверсионной деятельности, хвастался знанием неко­торых форм и методов диверсионной борьбы фашист­ского командования и некоторых гитлеровских агентов на нашей территории, с которыми приходилось ему встречаться.

Потом я предложил арестованному под мою дик­товку написать на свою квартиру, чтобы предъявите­лю записки выдали оставшиеся вещи и документы, ко­торые якобы необходимы электромонтеру для работы. Пленный расстроился так сильно, что у него задрожа­ли руки, как у горького пьяницы, почерк стал коря­вый, буквы неправильны. Но когда я начал внима­тельно рассматривать переданную мне записку, мне бросилось в глаза, что в одном месте последние бук­вы слов написаны с таким искажением, что получа­лось слово «SOS». Я указал шпиону на это, а затем на веревку и два опушенных инеем дерева перед зем­лянкой. Он еще больше потемнел, тяжело вздохнул и начал переписывать свое послание. Когда записка бы­ла готова, я снова внимательно прочитал ее, и мне по казалось непонятным, почему этот человек, называв­ший себя белорусом, так безграмотно пишет на своем родном языке, в то время как отдельные буквы ла­тинского алфавита в его записной книжке выведены четко и красиво. По почерку этот, с позволения ска­зать, славянин больше походил на немца, чем на бе­лоруса. Впрочем, тогда у меня не было времени для психологических экскурсов в душу шпиона. Надо бы­ло заканчивать допрос, и я предложил К. сообщить мне, какие сведения имеются в гестапо о нашем отря­де и какое конкретное задание получил он, добиваясь установления связи с партизанами.

— Нам стало известно о вас,— начал К.,— на вто­рой день после вашего приземления в районе Ружан. Знали мы и о том, что вы — полковник, Герой Совет­ского Союза. С запозданием на два-три дня мы узна­ли о посадке самолета на месте вашего приземления, но люди, посланные для уточнения всех этих сведе­ний, не возвратились. Очевидно, они были схвачены вашими людьми по тому же способу, каким вы захва­тили меня. Затем месяца на два вы исчезли из нашего поля зрения. Потом мы снова получили сведения о вас уже из этого, нового района. Позже мы установи­ли, что примерно пятнадцать скоростных самолетов в течение нескольких ночей прилетали к вам, сбрасы­вали грузы и людей на парашютах. Установили мы также и то, что уничтожение нескольких сот тонн го­рючего в Барановичах, взрывы офицерского собрания, оружейной мастерской и много других организованы подчиненными вам людьми. Мы знали, что у вас рабо­тает мощная радиостанция, и представляли, где она расположена. Я имел задание в первую голову взять вас и доставить в гестапо или по крайней мере унич­тожить на месте. Это мне,— продолжал гестаповец,— показалось вполне реальным после того, как я узнал, что вы неоднократно выезжали сами на связи в район Ивацевичей. Но я проклинаю своих тупоголовых на­чальников за то, что они отвергли мой план выпрыг­нуть к вам на парашюте с самолета того же типа, ко­торые к вам прилетают, Можно вас спросить,— обра­тился ко мне К.,— насколько опасен был бы для вас тот план, который предлагал я?

Я ответил:

— Вы очень примитивно представляете нас. Ведь парашютисты прилетают к нам с пропуском, без кото­рого мы их встретили бы так же, как встретили вас. Выпрыгнув же совершенно тайно, вы могли иметь больше шансов пробраться в наш лагерь. Убить меня или кого из моих помощников вам могла бы предста­виться большая возможность, но уйти после этого жи­вым из незнакомой, весьма трудно проходимой мест­ности вам бы, несомненно, не удалось.

После небольшой паузы я спросил:

— А знаете ли, господин К., вы и ваше началь­ство, что первомайские флаги в 1942 году под JTeue- лем и взрыв кинотеатра с эсэсовцами в Микашевичах также имеют к нам некоторое отношение?

Допрашиваемый вздрогнул и, побледнев, откинул­ся к стене, словно внезапно им овладело обморочное состояние. Мне пришлось переждать несколько минут, пока он справился со своим волнением. Я смотрел и ждал, что еще интересное может сообщить этот ге­стаповец. Но он молчал. Наконец он тихо, слегка заикаясь, заговорил:

— Да мы прыгали почти одновременно, навстречу Друг другу. Ваша радистка, кажется Быкова ее фа­милия, была права. Она еще в Лепеле в октябре 1941 года мне заявила, что взять вас живым мне не удастся. Я пытался опровергнуть утверждение этой упрямой женщины в течение всей зимы.

— Агроном? — спросил я его в упор.

Диверсант молчал, лицо его покрывала прозрач­ная желтизна. Мне стало ясно, почему так удручающе подейство­вал на гестаповца мой последний, по существу совер­шенно невинный вопрос. Но в кармане у меня была радиограмма с указанием сохранить диверсанта и от­править на один из партизанских аэродромов, куда будет выслан самолет из Москвы.

— Что же,— сказал я,— принимая во внимание вашу опытность в диверсионной работе и наше длительное знакомство, мы оставим вам жизнь и отправим вас на самолете в Москву в распоряже­ние нашего командования. Ваша дальнейшая судь­ба будет зависеть от вашего собственного пове­дения.

На следующий день мы направили пленного на аэродром, на который в ближайшую ночь должен был прилететь самолет с посадкой, По пути следования к аэродрому К. еще два раза пытался бежать, невзирая на кандалы. В одном из партизанских отрядов, где диверсанта посадили под арест вместе с перебежчи­ком мадьяром, К- пытался склонить к побегу этого мадьяра, суля ему золотые горы в награду. И только когда пленного ввели в самолет и закрыли за ним дверь, он во всеуслышание заявил: «Ну, теперь капут».

Однако, как я узнал несколько позже, гестаповец снова перестроился, как только прибыл в Москву: он начал систематически отрицать все показания, сделан­ные у нас на допросе, в том числе и написанные им собственноручно. Он заявлял, что все эти показания были им даны под угрозой казни и не соответствуют действительности на самом же деле он-де, мол, до­бивался связи с отрядом с единственной целью бить немцев под руководством полковника.

Только спустя месяц ко мне в землянку был до­ставлен небольшой узелочек со всем тем, что удалось нашим людям получить на квартире К. по его записке. В узелке оказалось три книги: два приключенческих романа и руководство по радиотехнике, несложные ин­струменты электромонтера, паспорт с пропиской в Варшаве и некоторые другие, не имевшие большого значения бумаги.

Но, перелистывая одну из книг, я обнаружил сви­детельство о расторжении брака, в котором был за­вернут большой групповой фотоснимок. В переднем ряду красовалась и физиономия К. Судя по обстанов­ке помещения, украшенного большим портретом Гитле­ра и огромной свастикой, сплетенной из еловых ве­ток, а также по экспонатам, разложенным на сто­лах, нетрудно было заключить, что на снимке была зафиксирована берлинская шпионско-диверсионная школа.

В другой книге я обнаружил шесть писем, несколь­ко открыток и одну старую, поблекшую от времени се­мейную фотографию. Письма относились к 1933—1935 годам. Все они были написаны по-немецки одним и тем же почерком. Какая-то Матильда Фойерберг пи­сала их своему брату Генриху. В письмах описыва­лась отцовская усадьба, жизнь города Фишхаузена и его окрестностей. Я никак не мог понять, почему этот человек, избравший шпионаж своей профессией, хра­нил эту сентиментальную переписку.

Но вот еще и еще, в пятый и десятый раз рассмат­ривая семейный снимок и пристально вглядываясь в лицо мальчугана, сидевшего на коленях отца, по виду немецкого чиновника лет сорока, я обнаружил, что левый глаз мальчика косил. Может быть, так лишь показалось, но нет, я не ошибся.

На обратной стороне фотографии мелкими печат­ными буквами было написано: «Фишхаузен, 1907», а внизу' нетрудно было прочесть полустертую надпись «Фойерберг». Мне стало до боли обидно: да, я поймал Яна К., но Генрих Фойерберг меня почти опутал, за­ставив в течение полутора месяцев верить в то, что он не Генрих, а Ян.

В первой части своих последних показаний он рас­сказал мне только о работе, не открыв того, кто он по национальности.

Специально сформированная нами группа людей была послана через линию фронта. С ней были от­правлены документы Фойерберга.

Фотографии, предъявленные долгое время запирав­шемуся диверсанту, явились последним ударом, по зволившим нанести Генриху-Яну полное моральное поражение. Гестаповец сдался окончательно, дав ис­черпывающие показания обо всем, что интересовало наше командование.

Подарок эсэсовцам

В 1944 году мы встречали раннюю весну. Неболь­шой снег, выпавший в начале февраля, к концу меся­ца растаял. В середине марта на солнцепеке появи­лась первая зелень.

Лес с каждым днем оживал и переполнялся голо­сами певчих птиц. Но как радовалась душа, когда эти разноголосые писки и чириканья перекрывались по ут­рам звуком мощного контрабаса советской артилле­рии, открывавшей канонаду на близких подступахкпойме реки Припяти.

Упорно сопротивляясь, оккупанты непрерывно под­брасывали резервы, поспешно строили укрепления в районе Пинск — Кобрин.

Во второй половине февраля несколько дней под­ряд стояли еще крепкие морозы. Закованные льдом болота и канавы позволяли передвигаться на автома­шинах. Была возможность пройти по болоту с тяже­лой техникой, включая средние танки. Мы тогда очень опасались, что гитлеровцы, серьезно подготовившись, предпримут против нас карательные экспедиции. Имевшиеся у нас автомашины, захваченные в разное время у оккупантов, мы привели в состояние готовно­сти и сами испробовали на них прочность льда на ка­навах. Однажды я и сам поехал на автомашине в один из своих отрядов, расположенных на краю боло­та. Партизаны, не видевшие автомобиля на наших бо­лотах, были всполошены. Мы неслись по покрытому прочным льдом лугу. Встречные срывали с плеч вин­товки, хватались за автоматы, но, увидев красный флажок на радиаторе, опускали оружие и давали до­рогу машине.

Но противник упустил и это благоприятное для пе­редвижения по болотам время. В марте болота покрылись водой и стали для врага недоступными. Гитле­ровцы были вынуждены ограничиться профилактикой. Они обложили нас плотным кольцом специально по­добранных частей, чтобы затруднить нам проведение боевых операций.

В одном месте сухой материк острым клином вда­вался далеко в болото в районе наших владений. Поч­ти на самом конце этого клина было когда-то про­мышленное местечко. Винокуренный завод и паровую мельницу оккупанты не смогли использовать для нужд армии, эти предприятия давно были выведены из строя советскими патриотами. Большая часть людей, работавших на них, ушла в партизаны.

Долгое время это местечко являлось фактически партизанским форпостом за пределами болотистых просторов. В марте гитлеровцы заняли территорию бывшего завода и разместили здесь карательный ба­тальон войск СС, который и стал как бы контрольной заставой оккупантов, стремившихся не выпустить нас из болот. На открытой площадке они собрали не­сколько стандартных бараков для солдат и штаба ба­тальона.

Телегин не раз пытался подобраться к баракам ночью и поджечь их, но это оказалось невозможным. Кроме постов и секретов, охрану несли здесь еще и специально обученные собаки. Однако Валентин не от­казывался от мысли преподнести какой-нибудь сюр­приз эсэсовцам, разместившимся по соседству с на­шей базой, и однажды вечером ко мне явилось шесть человек: Телегин, Саша Шлыков, Нина Осокина, Але­ксандр Мирсков, Милетин и Сотников. Слово было предоставлено инициатору.

— Мы пришли к вам, товарищ командир, с боль­шой просьбой,— начал Телегин, переминаясь с ноги на ногу, и замолчал. Видно было, что он затруднялся изложить сущность вопроса.

— Ну, чего же остановился? — сказал я одобряю­ще. — Раз притащил с собой целую делегацию, значит задумал серьезное дело?

Делегаты тоже бросили на Телегина ободряющие взгляды, и он продолжал:

— Разрешите нам, товарищ командир, вашу матку серую взять для нашего дела.

— А почему не какую-нибудь другую?

— Видите ли, нам и самим жалко, а без этого ничего придумать не можем... Для отправки подарка эсэсовцам нам нужна хорошая лошадь, и мало того— такая, которая хорошо знает дорогу. Вот мы и решили попросить у вас ту матку, что у немецкого лейтенанта захвачена Она им у одного крестьянина в Мотыле была реквизирована. Хозяин, видимо, у нее хороший был. Ваш коновод, Леша Тугов, рассказывал, что она, как сорвется, то все норовит удрать к хозяину, а эсэсовцы прямо на этой дороге расположены. Так что, если ее выпустить по дороге из леса, она сама придет к ним в руки,— закончил Телегин и облегченно вздохнул.

Я примерно представлял план задуманной операции. Кобылицу отдавать было жалко — хорошо под седлом ходила, но и замысел ребят мне расстраивать не хотелось.

— Ладно,—немного поколебавшись, согласился я,— возьмите, если ничего другого придумать не можете.

Хлопцы повеселели.

— Вот спасибо, товарищ командир, а в остальном не сомневайтесь... Остальное пойдет как по маслу... Сами увидите.

Делегаты, оживленно переговариваясь, вышли за дверь.

— Ну, видите?! Я говорил, что получим! — донес­ся из-за двери голос Телегина.

Сущность плана мне доложили на следующий день Шлыков и Телегин. Я его одобрил и дал на подготов­ку операции несколько дней.

* * *

Из болота в сухой лес была переправлена отдель­ными частями и собрана на месте большая крестьян­ская телега. На разостланном брезенте, покрытом па­рашютным шелком, в телеге были расставлены дока­зательства неожиданно прерванной выпивки: на две трети «недопитая» бутылка спирта, одна банка распе­чатанных московских консервов и жареная курица. Три вилки и небрежно брошенная женская перчатка указывали на состав персон, принимавших участие в пиршестве.

День был по-весеннему теплый. Ранняя зелень, покрывшая поле, точно магнитом влекла к себе бес­численных жаворонков, порхавших в высоте и напол­нявших весенний благоухающий воздух серебряными трелями. И если бы не прерывистый гул орудийной ка­нонады, доносившийся с фронта, и не вон те голово­резы, что высыпали толпой из бараков и, очевидно, занялись какими-то спортивными упражнениями, то, на­верное, хлопцы и девушки, уцепившись за руки, броси­лись бы во всю прыть вдоль этих зеленых сухих полей, заглушая своими голосами песни бесчисленных птиц.

— Пора! — сказал Телегин и дернул за проволоку.

С опушки выскочила нахлестанная Милетиным ло­шадь и помчалась галопом по дороге, проходившей в непосредственной близости от барака эсэсовцев.

Ровная песчаная дорога немного поднималась в гору. Лошадь, узнав знакомую местность и дорогу до­мой, перешла на крупную рысь. Вот она на рыси при­близилась к баракам. Где-то прозвучал выстрел, но это не по лошади. Выстрел, очевидно, произвел часо­вой на посту, предупреждая эсэсовцев о приближении от леса подозрительной подводы.

Гитлеровцы на секунду приостановили свои упраж­нения, а затем бросились наперерез бегущей лошади. Стрелять такую красавицу было жалко, им хотелось ее поймать. Окруженная со всех сторон, кобылица бы­ла схвачена каким-то гитлеровцем под уздцы и оста­новлена. К подводе подбежали другие и остановились в недоумении.

Что это? На парашютном шелке — недопитая бу­тылка спирта, жареная курица с одной выломанной ножкой, обглоданная косточка валялась тут же, вил­ки, женская перчатка, записная книжка с какими-то записями вроде стихов, и, как бы для полноты карти­ны, в задке телеги мужской плащ, а рядом с ним ре­вольвер в кожаной кобуре.

Эсэсовцы плотным кольцом окружили телегу. Ло­шадь, успокоившись, стояла, прядая ушами. Все это было так интересно и весело, что к подводе подбега­ли все новые и новые группы солдат.

Кто-то, повидимому, распорядился послать подраз­деление на поиски сбежавших партизанских «кутил». У бараков выстроился полувзвод эсэсовцев в полном вооружении, с собакой-ищейкой.

Кто-то, вероятно, сделал какое-то предостере­гающее замечание. Было видно, как некоторая часть эсэсовцев несколько подалась от повозки в сторону.

Но в телеге и под телегой ничего не было подозри­тельного,— все было на виду. Единственно, что вызы­вало подозрение, это то, что лежало под плащом, вы­деляясь небольшим бугорком. Один из гитлеровцев протянул руку, взял что-то и передал другому, стоявшему неподалеку. Второй взял бутылку со спиртом и, наверное, подмигнув соседу, сунул ее себе в карман. Несколько рук, как по команде, сдер­нули с повозки съестное, пистолет, женский платок и все другое.

Когда же один из смельчаков осторожно дотронул­ся до плаща, все быстро отбежали в сторону. Но лю­бопытный осторожно переворачивал плащ и, когда убедился, что он никак и ни с чем не связан, взмах­нул им в воздухе и набросил его себе на плечи. Гит­леровцы снова бросились к повозке. И что это? Перед ними стоял раскрытый патефон с наложенной на диск пластинкой. На мгновенье они словно застыли в изум­лении, а затем подняли такой хохот, что гул их голо­сов донесся до наблюдательного пункта.

Телегин уже начал сомневаться в успехе, ему ка­залось, что прошло очень много времени с того мо­мента, как эсэсовцы окружили подводу.

— Неужели механизм не сработал? — проговорил он не то сам себе, не то находившимся рядом товари­щам, выпускавшим лошадь с повозкой.

— Вы там ничего не трогали? — спросил Валентин у Милетина и Сотникова.

— Да, что же нам жизнь, что ли, надоела? Чай, сами закладывали, знаем,— отозвался Сотников.

— Что-то очень долго взрыва нет,— высказал Ва­лентин вслух свои мысли,

— Подождем еще маленько,— сказал Милетин,— они, видишь, все еще около подводы крутятся.

— Мне очень жалко было лошадь на смерть по­ссылать, а теперь чувствую, что в тысячу раз будет до­саднее, если она живая останется,— тихонько, как бы про себя, проговорила Нина.

Гитлеровцы, досыта нагоготавшись, глядели на па­тефон, но когда солдат в трофейном плаще протянул руку к патефону, они снова бросились в разные сторо­ны. Однако осмелевший любитель музыки не побежал, он продолжал возиться у патефона и, не найдя ничего подозрительного, завел пружину до отказа, опустил рычажок и поставил иголку на пластинку.

И как бы гармонируя с весенним утром, донесся бархатный баритон первоклассного советского арти­ста: «Широка страна моя родная...» Эсэсовцы с еще большим любопытством бросились к подводе, сгруди­лись вокруг нее почти целым батальоном. «Музы­кант», наверное, был в восторге: вот, мол, какой я смелый! Он, конечно, и не подозревал, что дело им уже сделано.

Страшный взрыв через минуту потряс воздух, мощ­ным эхом прокатился гул по лесу и перелескам. Подрывникам показалось, что высокая вековая ель, с которой они наблюдали, откинулась назад и закачалась от взрывной волны, но все это толь­ко показалось. Ничего этого не могли сделать взо­рвавшиеся пятнадцать килограммов тола, уложенного в двойное дно телеги. До большой ели достиг только грохот взрыва.

А там, где стояла подвода с патефоном? Там исчезли и телега, и красавица-лошадь, и толпа эсэсовцев, ее обступивших, раскиданных страшным взрывом.

Число убитых и раненых при взрыве точно устано­вить не удалось. Немцы свои потери считают военным секретом. Но это и не было столь существенным. Опе­рация с «подарком» эсэсовцам была выполнена бле­стяще, а количество необходимых гробов, размер мо­гил и похороны — так это уже было дело самих гит­леровцев.

Много различных подарков, поражавших своей за­тейливой изобретательностью, остроумием и эффектив­ностью получали фашистские захватчики от комсо­мольца-изобретателя Телегина. Все, за что принимал­ся Валентин, доводилось им до конца. Только одна задача оказалась Телегину непосильной. Он так и не научился правильно ориентироваться в лесу. Не по­могло ему и тринадцатидневное блуждание по Булеву болоту, И когда ему приходилось по необходимости посетить ту или иную вспомогательную точку одному, он шел к Алексею Тугову и просил у него старого коня Волка, прозванного так за свою масть, выносливость и уменье ходить по лесу, Тугов беспрекословно осед­лывал коня.

Валентин доверял этому коню больше, чем само­му себе. С базы он давал ему нужное направление, а уж дальше Волк сам безошибочно доставлял седока по назначению.

* * *

Выполняя задания верховного командования в ты­лу фашистских захватчиков, мы многое делали и по заданию ЦК КП(б) Белоруссии.

По указанию тов. Пономаренко мы систематически информировали его о тех партизанских отрядах, кото­рые не имели регулярной связи с центром, мы ин­формировали ЦК КП (б) Белоруссии и о своей работе.

Иногда мы принимали на своем «аэродроме» пара­шютистов, выбрасываемых штабом партизанского дви­жения, и помогали им выполнять те или иные за­дачи.

Однажды к нам сбросили на парашютах со ско­ростных бомбардировщиков двух пинских коммуни­стов-подпольщиков и радистку-москвичку с рацией. В момент приземления рация была повреждена. Пока ее чинили, радистка работала на нашей запасной рации.

Ответственное поручение было выполнено своевре­менно.

ЦК КП(б) Белоруссии и штаб партизанского движения, зная, что мы имеем уже опыт встречи само­летов, нередко выбрасывали к нам грузы для пере­дачи их партизанским отрядам и подпольщикам. Ра­бота эта оказывалась часто очень сложной: адресаты обычно находились под боком фашистских гарнизо­нов и тщательно были законспирированы, И все же мы их отыскивали. Одного из руководителей барановического подполья мы нашли после десятиднев­ных розысков и передали ему присланную рацию и другие средства борьбы с оккупантами.

Был еще один вид нашей связи с партизанами других белорусских отрядов. По приказу центра мы поддерживали контакт со штабами армий на фронте. Нам часто приходилось посылать людей через линию фронта, И хотя такие мероприятия не подлежали огласке, наши соседи каким-то образом о них узна­вали, и к моменту выхода мешки наших посыльных сильно разбухали от партизанских писем, адресаты которых находились по ту сторону фронта. А в оче­редной приемке грузов нам сбрасывали с самолетов много писем для белорусских партизан. Писем этих было так много, что наши хлопцы на время превра­щались в почтальонов.

Московские коммунисты действовали во многих местах оккупированной территории. Их можно было встретить в пойме реки Березины, в Витебской обла­сти, в просторах Пинских болот, от Гомеля до Бело­вежской Пущи и от Ленинграда до Ровно. В сорок втором году одни только подвижные отряды и группы нашего авиадесантного соединения действовали на ог­ромном расстоянии — от Полоцка до Ровно и от Го­меля до Бреста.

В сорок третьем году из двух наших соединений выросло четыре, и действовали они не только в лесах Белоруссии, но и распространялись на территорию Украины и Польши, Три командира этих соединений получили звание Героя Советского Союза, четвер­тый — Кеймах, погибший на боевом посту, был на­гражден тремя орденами. Несколько тысяч бойцов и командиров имели правительственные награды.

Московские коммунисты были не только в наших соединениях. Сотни десантных групп, сформированных из москвичей, действовали в других местах: в Бело­руссии и на Украине, в Ленинградской и Калинин­ской областях. В тылу врага московские коммунисты зачастую руководили отрядами и соединениями, орга­низованными из местного населения.

Заслонов, Андреев, Якушев, Воронов, Черкасов, Черный, Кеймах, Дубов, Герасимов, Цветков, Алек­сейчик, Топкин, Савельев и многие другие партизан­ские командиры были коренными москвичами или работали, учились в Москве.

Москвичи за фронтом, наряду с местными работ­никами, играли крупную роль в развертывании пар­тизанского движения. Десантники-москвичи пользова­лись большим авторитетом. Им доверяли подпольные парторганизации, за ними шли граждане, желающие вести активную борьбу с оккупантами, и они с честью оправдывали высокое доверие народа.

Местное население видело в москвичах представи­телей великого русского народа, представителей на­шей славной столицы, которая близка и дорога всем народам СССР.

Под руководством москвича отважная белорусская женщина привела в исполнение приговор советского народа над фашистским палачом Кубе. Под руковод­ством москвичей был осуществлен взрыв в минском театре, переполненном фашистским активом. С моск­вичами встречались на оккупированной земле поляки, чехи, венгры и румыны. Их восхищала организован­ность, моральная сила и героизм советских людей, ор­ганизовавших вооруженную борьбу в тылу у фашист­ских оккупантов.

Однажды нам сообщили, что в партизанской брига­де Брестского соединения задержана «шпионка» неиз­вестной национальности, не знающая русского языка. Она прибыла в расположение партизанских отрядов и при задержании категорически отказалась сообщить, к кому и зачем она идет.