IX
На заседании Коллегии окончательно выяснилась такая схемабелогвардейской организации: Группа А--пятнадцать пятерок, активнейшие строевые колчаковскиеофицеры, главным образом из числа служащих советских учреждений. Ее задачавзять партшколу и артсклад. Группа Б--десять пятерок, бывшие офицеры, бывшиеторговцы, мелкие предприниматели, лавочники, служащие в солдатах, несколькочеловек из комсостава Красной Армии. Задача--взять телеграф, телефоннуюстанцию, Губисполком. Группа В--семь пятерок, сброд. Задача--вокзал. После захвата назначенных пунктов и выделения достаточного количествапостов для их охраны, соединение всех групп, ставка на переход некоторыхкрасноармейских частей, атака Губчека, бой с войсками, верными советскойвласти. Организация, кроме тридцати двух пятерок, имела много сочувствующих,помогающих, исполняющих вторые роли. На заседании Коллегии Срубов чувствует себя очень хорошо. Он наогромной высоте. А люди--где-то далеко, далеко внизу. И с высоты именно онувидел, как на ладони, всю хитрую путаницу паутины Белого, разорвал ее.Срубов полон гордого сознания своей силы. Следователь докладывает: -- ...активный член организации, его задачей... Слушали все внимательно. В кабинете совершенно тихо. У Каца насморк.Слышно, как он сдержанно сопит. Прерывисто мигает электрическая лампочка. Следователь кончил. Молчит, смотрит на Срубова. Срубов ему вопрос: -- Ваше заключение? Следователь трет руку об руку, поводит плечами, ежится: -- Полагаю, высшую меру наказания. Срубов кивает головой. И ко всем: -- Имеется предложение--расстрелять. Возражения? Вопросы? Моргуновпокраснел, макнул усы в стакан с чаем. -- Ну, конечно. -- Стрельнули, значит? Срубову весело. Кац, сморкаясь, подтвердил: -- Стрельнули. -- Следующего. Следователь проводит рукой по черной щетине волос, начинает новыйдоклад. -- Поставщиком оружия для организации являлся... -- Этого как, товарищи? Кац опустил голову, полез в карман за носовым платком. Пепелсосредоточенно закурил. Моргунов задумчиво помешивал ложечкой в стакане чай.Казалось, что никто ничего не слышал. Срубов помолчал. Потом громкорешительно сказал за всех: -- Принято. Фамилии, фамилии, фамилии, чины, должности и звания. Один раз Моргуноввозразил, стал доказывать: -- По-моему, этот человек не виноват... Срубов его остановил решительнои злобно: -- Ну, вы, миндаль сахарный, замолчите. Чека есть орудие классовойрасправы. Поняли? Если расправы, так, значит,--не суд. Персональнаяответственность для нас имеет значение безусловное, но не такое, как дляобычного суда или Ревтрибунала. Для нас важнее всего социальное положение,классовая принадлежность. И только. Ян Пепел, энергично подняв сжатые кулаки, поддержал Срубова. -- Революция--никакой философии. Расстрелять. Кац тоже высказался зарасстрел и стал усиленно сморкаться. Срубов на огромной высоте. Страха,жестокости, непозволенного --нет. А разговоры о нравственном ибезнравственном, моральном и аморальном -- чепуха, предрассудки. Хотя длялюдишек-булавочек весь этот хлам необходим. Но ему, Срубову, к чему? Емуважно не допустить восстания этих булавочек. Как, какимспособом--безразлично. И одновременно Срубов думает, что это не так. Не все позволено. Естьграницы всему. Но как не перейти ее? Как удержаться на ней? Бледнело лицо. Между бровей складки. Срубов не слушалдокладчика-следователя. Думал, как остановиться на предельной точкедозволенного. И где она? На чем-то очень остром стоял одной ногой, другой ируками пытался сохранить равновесие. Удавалось с трудом. И только, кажется,уже к концу заседания обеими ногами стал устойчиво, твердо. Оченьобрадовался, нашел способ удержаться на предельной черте. Все зависит,оказывается, от остроконечной, трехгранной пирамидки. Ее, конечно,присутствие и обнаружил у себя в мозгу. Она железной твердости и чистоты. Еесостав -- исключительно критикующие и контролирующие электроны. Улыбаясь,погладил себя по голове. Волосы прижал поплотнее к черепу, чтобы невыскочила драгоценная пирамидка. Успокоился. Под протоколом подписался первым. Четко, крупными кольцами с нажимомподписал Срубов, от "о" протянул тонкую ниточку и прикрепил ее к концутолстой длинной палки, заменившей букву "в". Вся подпись--кусокперекрученной деревянной стружки, нацепленной на кол. Члены коллегии насекунду замешкались. Каждый ждал, что кто-нибудь другой первый возьмет перо. Ян Пепел решительно схватил ручку Срубова. Против слова "Члены" быстронацарапал--Ян Пепел. Срубов мрачно сдвинул брови. От белого листа протокола в лицо холодснежной ямы. Живому неприятно у могилы. Она чужая. Но она под ногами. Междуфамилией последнего приговоренного и подписью Срубова--один сантиметр.Сантиметром выше--и он в числе смертников. Срубов даже подумал, чтомашинистка при переписке может ошибиться, поставить его в ряд с теми. А когда собрались расходиться, внимание привлек стриженый затылок Каца.Невольно пошутил: Какой у тебя, Ика, шикарный офицерский затылок--крутой, широкий. Непромахнешься. Кац побледнел, нахмурился. Срубову неловко. Не глядя друг на друга, не простившись, вышли в коридор. Последний лист бумаги (последние вспышки гаснущего рассудка),положенный Срубовым в черную папку, был мятый, неровно оторванный, с кривымиузловатыми синими жилами строк. "Если расстреливать всю Чиркаловскую--Чулаевскую организацию пятеркамив подвале, потребовалось бы много времени. Чтобы ускорить, вывел большеполовины за город. Сразу всех раздели, поставили на краю канавы-могилы. Божепросил разрешения разграфить (зарубить шашками)--отказали. Стреляли сразудесять человек из револьверов в затылки. Некоторые приговоренные от страхасадились на край канавы, свешивали в нее ноги. Некоторые плакали, молились,просили пощадить, пытались бежать. Картина обычная. Но кругом была коннаяцепь. Кавалеристы не выпустили ни одного--порубили. Крутаев выл, требовалменя--"Позовите товарища Срубова! Имею ценные показания. Приостановитерасстрел. Я еще пригожусь вам. Я идейный коммунист". И когда я подошел кнему, он не узнал меня, бессмысленно таращил глаза, ревел--"Позовитетоварища Срубова!" Все-таки пришлось расстрелять его. Обнаружилось у него ужслишком кровавое прошлое, надоели заявления на него, да к тому же, все, чтомог дать нам, он дал. Но все же меня поразило, привело в восторг большинство этих людей.Видимо, Революция выучила даже умирать с достоинством. Помню, еще мальчишкойя читал, как в японскую войну казаки заставили хунхузов рыть могилы, сажалиих на край и поочередно, поодиночке отрубали им головы. Меня восхищало этовосточное спокойствие, невозмутимость, с которым ожидали смертельного удара.И теперь я прямо залюбовался, когда освещенная луной длинная шеренга голыхлюдей застыла в совершенном безмолвии и спокойствии, как неживая, как рядгипсовых алебастровых статуй. Особенно твердо держались женщины. И надосказать, что, как правило, женщины умирают лучше мужчин. Из ямы кто-то закричал: "Товарищи, добейте!" Соломин спрыгнул в яму натрупы, долго ходил по ним, переворачивал, добивал. Стрелять было все-такиплохо. Ночь была хотя и лунная, но облачная. Когда луна осветила окровавленные лица расстрелянных, лица трупов, япочему-то подумал о своей смерти. Умерли они--умрешь и ты. Закон землижесток, прост--родись, роди, умирай. И я подумал о человеке--неужели он,сверлящий глазами телескопов эфир вселенной, рвущий границы земли, роющийсяв пыли веков, читающий иероглифы, жадно хватающийся за настоящее, дерзкометнувшийся в будущее, он, завоевавший землю, воду, воздух, неужели онникогда не будет бессмертен? Жить, работать, любить, ненавидеть, страдать,учиться, накопить массу опыта, знаний и потом стать зловонной падалью...Нелепость... Возвращались мы с восходом солнца. Проходя к автомобилю, я наступилногой на муравейник. Десятки муравьев впились мне в сапоги. Я ехал и думал:козявка и та вступает в смертельный бой за право жить, есть, родить. Козявкакозявке грызет горло. А мы вот философствуем, нагромоздили разныхотвлеченных теорий и мучаемся. Пепел говорит: "Революция--никакойфилософии". А я без "философии" ни шагу. Неужели это только так и есть...родись, роди, умри?"
XI
Потом была койка в клиниках для нервнобольных. Был двухмесячный отпуск.Было смещение с должности предгубчека. Была тоска по ребенку. Был длительныйзапой. Многое было за несколько месяцев. И вот теперь этот допрос. Срубов худой, желтый, под глазами синие дуги.Кожаный костюм надет прямо на кости. Тела, мускулов нет. Дыханиепрерывистое, хриплое. А допрашивает Кац. Лицо у него--круглый чайник. Нос--дудочка острая,опущенная вниз. Хочется встать и с силой ткнуть большим пальцем вненавистную дудочку, заткнуть ее. И ведь сидит, начальство из себяразыгрывает за его же столом. Ручку белую слоновой кости схватил краснойлапой, в чернилах всю вымазал. А допрос--пытка. Да хотя бы уж допрашивал.Куда там--лекцию читает: авторитет партии, престиж Чека. И все дудочкойкверху, кверху, как в самое сердце сует ее, ковыряет. Рвет Срубов бороду. Зубы стискивает. Глазами огненными, ненавидящимиКаца хватает. По жилам обида кислотой серной. Жжет, вертит. Не выдержал.Вскочил и бородой на него: -- Понял ты, дрянь, что я кровью служил Революции, я все ей отдал, итеперь лимон выжатый. И мне нужен сок. Понял, сок алкоголя, если крови нестало. На мгновенье Кац, следователь, предгубчека, обратился в прежнего Ику.Посмотрел на Срубова ласковыми большими глазами. -- Андрей, зачем ты сердишься? Я знаю, ты хорошо служил Ей. Но ведь тыне выдержал? И оттого, что Кац боролся с Икой, оттого, что это было, больно, с больюсморщившись, сказал: -- Ну, поставь себя на мое место. Ну, скажи, что я должен делать, когдаты стал позорить Ее, ронять Ее достоинство? Срубов махнул рукой и по кабинету. Кости хрустят в коленях. Громкошуршали кожаные штаны. На Каца не смотрит. Стоит ли обращать внимание на этоничтожество? Перед ним встала Она -- любовница великая и жадная. Ей отдаллучшие годы жизни. Больше --жизнь целиком. Все взяла--душу, кровь и силы. Инищего, обобранного отшвырнула. Ей, ненасытной, нравятся только молодые,здоровые, полнокровные. Лимон выжатый не нужен более. Объедки в мусорнуюяму. Сколько позади Ее на пройденном пути валяется таких, выпитых,обессилевших, никому не нужных. Видит Срубов ясно Ее, жестокую и светлую.Проклятия, горечь разочарования комком жгучим в лицо Ей хочет бросить. Норуки опускаются. Бессилен язык. Видит Срубов, что Она сама--нищая, в крови илохмотьях. Она бедна, потому и жестокая. Но инвалид, объедок еще жив и жить хочет. А мусорщик с метлой ужепришел. Вон сидит--дудочка кверху. Нет, он не хочет в яму. Его решилиуничтожить. Не удастся. Он сумеет скрыться. Не найдут. Жить, жить... Пустьостается на столе фуражка. С хитрой ядовитой улыбкой к Кацу: -- Гражданин предгубчека, я еще не арестован? Разрешите мне выйти вклозет? И в дверь. И по коридору почти бегом. А Кац, ставший опять Кацем,предгубчека, краснеет от стыда за минутную слабость. С силой крутит ручкутелефона, справляется у начальника тюрьмы, есть ли свободная одиночка.Закуривает, ждет Срубова, твердо, спокойно подписывает постановление об егоаресте. Но Срубов уже на улице. На тротуарах людно и тесно. По середине дорогидлинные костлявые ноги разбрасывал широко. Руками махал. Волосы на ветруторчком в разные стороны. Любопытные останавливались и показывали пальцами.Ничего не видел. Помнил только, что надо бежать. Несколько раз сворачивал зауглы. Названия улиц, номера домов не играли роли. Важно было толькоскрыться. Задыхался, падал, вставал и снова дальше. Хлопали, открывалиськакие-то двери. Росла надежда, что побег удастся. Не догонят... И вдруг неожиданно, как несчастье, черная непроницаемая стеназагородила дорогу. А за спиной двойник. Он, оказывается, гнался все времяследом. Не оглядывался--не видел. Теперь он доволен--догнал. Вон ртомхватает воздух, как рыба, и рожу кривит. Срубов не понимал, что он у себя на квартире стоит перед трюмо. Страха перед двойником не было на этот раз. Моментально решил егоуничтожить. Топор от печки сам прыгнул в руки. Со всего размаха двойника полицу. Насквозь--от правого глаза к мочке левого уха. А он, дурак, впоследнюю секунду еще засмеялся, захохотал. Так с хохотом и рассыпался пополу сверкающими кусками. Один враг уничтожен. Теперь стена. Напрасно воображают поставить его кней. Расстрелять его никому не удастся. Он обманет всех. Пусть думают, чтоон раздевается, а он ее топором. Прорубит и убежит. Сзади в дверях бледное испуганное лицо матери. -- Андрюша, Андрюша. Осыпалась штукатурка. Желтый бок бревна. Щепки летят. Еще и ещесильнее. Топор соскочил с топорища. Черт с ним. Зубы-то на что. Зубами,когтями прогрызет, процарапает и убежит. -- Андрей Павлович, Андрей Павлович, что вы делаете? Кто это тянет егоза плечи. Надо посмотреть. Может быть. двойник опять поднялся с полу. Ненасмерть его значит убил. Срубов пристально смотрит в глаза маленькомукоренастому черноусому человеку. Ага, квартирант Сорокин. Обывателишка, всобесе служит. Надо держать себя с достоинством, подальше от этой дряни.Гордо поднял голову: -- Прошу, во-первых, не фамильярничать, не прикасаться ко мне грязнымиручишками. Во-вторых, запомните, я коммунист и христианских имен, разныхАндреев блаженных и Василиев первозванных или как там... Ну да, не признаю.Если вам угодно обращаться ко мне, то пожалуйста -- мое имя Лимон... Отчего-то сразу устал. Голова кружится. Сил нет. Угорел, что ли?Проехаться бы на автомобиле за город. Пожалуй, надо ПОП|чУИТЬ этогообывателишку. Оказывается, согласен, даже рад. И мать тоже тут, улыбается,головой кивает. -- Прокатись, Андрюша, прокатись, родной. В прихожей разрешил надеть на себя пальто. На голову самое легкое кепи.Чем легче, тем лучше. В дверях обернулся. Мать что-то плачет. Вся дрожит,трясется. -- Мама, не забудь сегодня Юрику на завтрак котлетку... Ничего неответила, плачет. Автомобиль двигался почему то не бензином, а конной тягой.Да и тащила его какая-то заморенная клячонка. Ну, все равно. Главное, чтобысидеть. И Сорокин ничего, можно даже поговорить с ним. -- Сорокин, вы знаете, я ведь с механического завода. Рабочий. Двадцатьчетыре часа в сутки. Все-таки сидеть трудно. Может быть, можно лечь? Надо спросить. -- Сорокин, кровать далеко? Я смертельно устал. Ну и тип этот Сорокин. Чурбан с глазами. Молчит. Плохой кавалер-- заталию сгреб, как медведь. Из-за угла люди с оркестром, с развернутым красным знаменем. Оркестрмолчит. Резкий, четкий стук ног. В глазах Срубова красное знамя расплывается красным туманом. Стукног--стук топоров на плотах (он никогда не забудет его). Срубову кажется,что он снова плывет по кровавой реке. Только не на плоту он. Он оторвался ищепкой одинокой качается на волнах. А плоты мимо, обгоняют его. Вдольберегов многоэтажные корабли. Смешно немного Срубову, что сотни едущих,работающих на них с плотными красными лицами, с надувшимися напряженнымижилами поднимают к небу длинные, длинные карандаши труб, чертят дымомкаракульки на небесной голубой бумаге. Совсем дети. Те ведь всегда втетрадках каракульки выводят. Туман зловонный над рекой. Нависли крутые каменным берега. Русалка ссиними глазами, покачиваясь, плывет навстречу. На золотистых волосах у неекрасная коралловая диадема. Ведьма лохматая, полногрудая, широкозадая с нейрядом. Леший толстый в черной шерсти по воде, как по земле, идет. Из водыруки. ноги, головы почерневшие, полуразложившиеся, как коряги, как пни,полосы женщин переплелись, как водоросли. Срубов бледнеет, глаза незакрываются от ужаса. Хочет кричать--язык примерз к зубам. А плоты вес мимо, мимо... Вереницей многоэтажные корабли. Оркестрпоравнялся с пролеткой Срубова. Загремел. Срубов схватился руками за голову.Для него ни стук ног, ни бой барабанов, ни рев труб--земля затряслась,загрохотал, низвергаясь, вулкан, ослепила огненная кровавая лава, посыпалсяна голову, на мозг черный горячий пепел. И вот, сгибаясь под тяжестью жгучейчерной массы, наваливающейся на спину, на плечи, на голову, закрывая рукамимозг от черных ожогов, Срубов все же видит, что вытекающая из огнедышащегократера узкая кроваво-мутная у истоков река к середине делается все шире,светлей, чище и в устье разливается сверкающим простором, разливается вбезбрежный солнечный океан. Плоты мимо, мимо корабли. Срубов собирает последние силы, стряхивает сплеч черную тяжесть, кидается к ближнему многоэтажному великану. Но гладки,скользки борты. Не за что уцепиться. Срубов соскочил с пролетки, упал намостовой, машет руками, хочет плыть, хочет кричать и только хрипит: -- Я... я... я... А на спине, на плечах, на голове, на мозгу черный пепел жгучей чернойгорой давит, жжет, жжет, давит. И в тот же день. Красноармейцы батальона ВЧК играли в клубе в шашки, играли, щелкалиорехи, слушали, как Ванда Клембовская играла на пианино "непонятное". Ефим Соломин на митинге говорил с высокого ящика. -- Товарищи, наша партия Рэ-Ка-Пы, паши учителя Маркса иЛенина--пшеница отборна, сортирована. Мы коммунисты--ничо себе сроднапшеничка. Ну, беспартийные--охвостье, мякина. Беспартийный--он понимат, чокуда? Никогды. По яво убивцы и Чека мол одно убийство. По яво и Ванькаубиват, Митька убиват. А рази он понимат, что ни Ванька, ни Митька, а мир,что не убивство, а казнь--дела мирская... А Ее с битого стекла заговоров, со стрихнина саботажа рвало кровью ипухло Ее брюхо (по библейски--чрево) от материнства, от голода. И,израненная, окровавленная своей и вражьей кровью (разве не Ее кровь--Срубов,Кац, Боже, Мудыня), оборванная, в серо-красных лохмотьях, во вшивой грубойрубахе, крепко стояла Она босыми ногами на великой равнине, смотрела на мирзоркими гневными глазами. --------------------------------------------------------------- ( Предисловие было написано для предполагавшегося издания повести в1923 г. Но повесть не была напечатана, поэтому и предисловие не увидело свет(Прим. Изд.). Популярность: 2254, Last-modified: Fri, 23 Mar 2001 11:47:08 GMT
119000
78576
60984
Содержание Fine HTML Printed version txt(Word,КПК) Lib.ru html
Владимир Зазубрин. Два мира
--------------------------------------------------------------- Владимир Зазубрин "Два мира" Date: 1921 Изд: Красноярское книжное издательство, 1983 OCR: Павел Кренц Spellcheck: Татьяна Кренц, 1 Jul 2008 --------------------------------------------------------------- Роман-хроника "Два мира" известного сибирского писателя В. Я. Зазубрина(1895--1938) посвящен событиям гражданской войны в Сибири, когда КраснаяАрмия и партизаны Тасеевской республики, отстаивая завоевания революции,громили колчаковские банды и утверждали Советскую власть. В романе ярко, достоверно и самобытно показаны картины освобожденияСибири от белогвардейщины; столкновение "двух миров" -- старого и нового;романтический пафос революционной борьбы; организаторская и руководящая рольпартии. Роман впервые был опубликован в 1921 году и является первым большимпроизведением советской литературы, получившим высокую оценку В. И. Ленина иМ. Горького.
КОГОТЬ
