Дебри нацистских спецслужб 24 страница
Тегеранская конференция — ей было присвоено кодовое наименование «Эврика» — проходила с 28 ноября по 1 декабря 1943 года. Она стала поистине исторической уже потому, что была первой личной встречей «Большой тройки»: Сталина, Рузвельта и Черчилля. Историки новейшего времени единодушно склонны считать ее пиком межсоюзнического сотрудничества в годы Второй мировой войны.
Вряд ли есть смысл в рассуждениях о том, какие последствия могло бы иметь удавшееся покушение на жизнь руководителей антигитлеровской коалиции? Меж тем, доподлинно известно, что и абвер, и СД знали о намечаемой встрече в верхах и предприняли определенные шаги для организации заговора, которому уже было давно и название — операция «Дальний прыжок». По некоторым данным, она предполагала физическое уничтожение Сталина и Черчилля и пленение Рузвельта. Главным исполнителем была избрана весьма одиозная личность — огромного роста (почти два метра) атлет в эсэровском мундире, с длинным лицом, иссеченным шрамами, и новеньким рыцарским «Железным крестом» на шее, врученным ему лично фюрером. Для этого Гитлеру пришлось чуть приподняться на носках, а награждаемому, наоборот, наклониться. Это был специалист по террору и диверсиям из ведомства Шелленберга оберштурмбаннфюрер СС Отто Скорцени. О своей, правда, несостоявшейся, миссии он сам говорит спустя много лет после окончания войны. Выбор пал на Скорцени из-за его головокружительной операции, осуществленной 13 сентября того же 1943 года. В этот день Отто Скорцени с горсткой головорезов-эсэсовцев приземлился на буксируемых планерах в неприступных горах Гран Сассо (в Северной Италии) и вывез на легкомоторном самолетике «Фюзелер-Шторх» (аналоге нашего легендарного У-2) свергнутого и интернированного дуче итальянских фашистов Бенито Муссолини.
Перед Второй мировой войной Иран, как никакая другая страна в этом регионе, был наводнен агентами спецслужб. Некоторые из них принадлежали к высшим слоям иранского общества, занимали ключевые посты в государственных учреждениях, армии и полиции. Сам Реза-Шах Пехлеви не скрывал своего благорасположения к Германии.
Главным резидентом абвера в Иране был профессиональный разведчик майор Бертольд Шульце-Хольтус. Он издавна специализировался по Советскому Союзу, свободно владел русским языком, превосходно знал регион, включая Кавказ и прилегающую территорию Ирана и Афганистана[125].
Вторым по значению резидентом был сотрудник внешней разведки РСХА Франц Майер (настоящее имя Рихард Август). Еще одним видным представителем этого ведомства в Иране был гауптштурмфюрер СС Роман Гамотта. Полный перечень немецких разведчиков в этой стране занял бы десяток страниц убористого текста.
У немцев был достаточно серьезные основания, чтобы придавать Ирану такое внимание. Достаточно сказать, что шестьдесят процентов судов и кораблей тогдашней «Владычицы морей» заправлялись именно иранскими нефтепродуктами. Захват Ирана, или хотя бы склонение его на сторону Германии, сразу лишил бы британский флот топлива и, к тому же, создавал угрозу Британской Индии. Через Иран немцы могли бы нанести удар с юга и по Советскому Союзу, в частности, по нефтеносному району Баку.
После нападений Германии Иран приобрел для СССР особое значение еще в одном отношении: через него пролегал самый безопасный (относительно, конечно) маршрут, по которому доставлялась военная помощь союзников. Военные грузы на транспортных кораблях доставлялись в иранские порты в персидском заливе, затем уже по суше к южным границам СССР.
Известно, какому риску подвергались союзнические конвои, пробивавшиеся к Мурманску и Архангельску через кишащую немецкими подводными лодками Атлантику.
Численность германской колонии в Иране достигала десяти тысяч человек. В этой людской массе легко терялись сотни, если не больше, профессиональных разведчиков, диверсантов и боевиков-террористов. К тому же на связи у резидентов нацистских спецслужб находилось никому точно не ведомое число агентов из местных жителей. Они также устраивали диверсии на транспортных артериях.
Уже в первые послереволюционные годы Советское правительство отменило все старые царские договоры с Персией, ущемляющие суверенитет соседней страны. В собственность ее было передано множество ценнейшего российского имущества, вплоть до железной дороги Сафьян-Урмийское озеро вместе с подвижным составом, а также находившиеся на озере пароходы, пристани, склады и прочее.
Новый договор с Персией 1921 года был беспрецедентным документом в международных отношениях той поры. Но в нем имелась шестая статья, обеспечивающая военную безопасностью Советской России с юга. Поскольку об этой статье до сих пор ходят кривотолки, есть смысл привести ее целиком: «Обе Высокие Договаривающиеся Стороны согласны в том, что в случае, если со стороны трех стран будут иметь место попытки путем вооруженного вмешательства осуществлять на территории Персии захватную политику или превращать территорию Персии в базу для военных выступлений против России, если при этом будет угрожать опасность границам Российской Федеративной Социалистической Республики или союзных держав и если Персидское Правительство после предупреждения со стороны Российского Советского Правительства само не окажется в силе отвратить эту опасность, Российское Советское правительство будет иметь право ввести свои войска на территорию Персии, чтобы в интересах самообороны, принять необходимые военные меры. По устранении данной опасности Российское Советское Правительство обязуется немедленно вывести свои войска из пределов Персии».
Двадцать лет эта статья существовала лишь на бумаге. Двадцать лет ровно ничего не предвещало, что одной из Высоких Сторон, а именно СССР, когда-нибудь придется ею воспользоваться. Увы, пришлось.
25 июня немцы вручили правительству шаха ноту, в которой потребовали, чтобы Иран вступил в войну на стороне Германии. Нота не была с ходу отвергнута с негодованием: ее обсуждал высший военный совет страны. Присутствовали на нем сорок два высоких чина. Из них шестнадцать высказались за принятие требования гитлеровцев, двадцать четыре — против. Примечательно, что противники войны руководствовались не приверженностью к миру, а более прагматичным соображением: явно низкой боеспособностью армии, то есть страхом потерпеть поражение. Окончательное решение — соблюдать нейтралитет.
Резидентом советской разведки в Тегеране тогда был Иван Агаянц, тот самый Ваня, с которым в былые времена Саша Коротков работал пионервожатым в подшефной школе, родной брат бывшего резидента в Берлине Александра Агаянца. «Орд» — таков был оперативный псевдоним Агаянца — получил полный отчет о том, как проходило вышеназванное заседание, как распределились голоса, о чем незамедлительно поставил в известность Центр, и полпреда СССР.
Приведенный расклад голосов представлял явную опасность: в случае серьезных успехов германской армии на востоке (а таковые, как известно, последовали и продолжались вплоть до зимы) правительство Ирана вполне могло изменить первоначальное решение, на прямо противоположное. Иначе говоря, отмечала резидентура, иранская армия тогда нападет на Советский Союз «под лозунгом присоединения к Ирану мусульман, проживающих в Туркменистане и на Кавказе».
Советское правительство незамедлительно обратилось к Ирану с пожеланием, дабы то немедленно выдворило из страны всех германских граждан, поскольку они своей подрывной деятельностью нарушают нейтралитет страны.
Правительство шаха стало явно тянуть время, видимо, рассчитывая дождаться решающего поражения Красной Армии, чтобы затем в последний момент присоединиться к Германии и поспеть к разделу «пирога». Лишь тогда в точном соответствии с шестой статьей договора 1921 года советские войска 25 августа 1921 года перешли границу и устремились на юг. Одновременно в южные и юго-западные провинции страны вошли британские войска. У англичан не было такого юридического обоснования этой акции, как у Советского Союза. В своем решении они опирались на известный принцип, который на юридическом языке называется «крайней необходимостью». Впрочем, некая юридическая лазейка в тексте шестой статьи все-таки имелась, а именно: многозначащие три слова «или союзных держав».
18 сентября части Красной Армии, почти не встречая сопротивления, вошли в Тегеран. Шах был вынужден отречься от престола в пользу сына Мохаммеда Реза Пехлеви и бежать в Иоганнесбург, где он и умер в 1944 году. Мохаммед Реза Пехлеви оказался последним иранским монархом. Он процарствовал 38 лет, до 1979 года, когда был свергнут с престола сторонниками аятоллы Хомейни.
Несколько сот немцев, установленных немецких разведчиков и агентов, были интернированы советскими и британскими властями. Однако Шульце-Хольтус и Майер успели скрыться. Занятно, что Майер, свободно владевший языком фарси, несколько месяцев, изменив внешность, работал могильщиком на армянском кладбище Тегерана.
Майера англичане сумели арестовать лишь 15 августа 1943 года. При нем были обнаружены документы, позволившие обезвредить многих его агентов. Была захвачена также направленная в его распоряжение группа боевиков-парашютистов и радисты. Позднее ликвидировали еще несколько групп парашютистов, взяли и Шульце-Хольтуса. Советские контрразведчики задержали ближайшего сподвижника Майера, также опытного профессионала Отто Энгельке. Однако по данным советской и английской контрразведок, на свободе еще оставалось от 50 до 80 немецких агентов, способных на все. Им удалось совершить несколько диверсий. По счастью, удалось предотвратить взрыв транспортного тоннеля на Гедуккском перевале. Впоследствии стало известно, что под Копенгагеном готовилась к забросу в Тегеран группа боевиков Отто Скорцени.
После ввода советских войск в Иран Центр принял решение значительно усилить разведывательный и контрразведывательный аппарат в этой стране. В 1942 году в Тегеран прибыл Павел Журавлев («Макар»), который в 1943 году стал главным резидентом в Иране. Сюда же были направлены Андрей Отрощенко, Николай Лысенков, Владимир Вертипорох и многие другие опытные разведчики и контрразведчики. С некоторыми из них Коротков встречался еще в Афганистане.
На второй или третий день пребывания в Тегеране, в огромном парке, окружавшем советское посольство, Коротков увидел средних лет человека в плохо сидящем на нем мешковатом штатском костюме, в широкополой, неумело заломленной шляпе, низко надвинутой на самые уши, в тяжелых очках в массивной черепаховой оправе. Только приблизившись, Коротков узнал… Берию! Вот, значит, кого имел в виду Меркулов! Значит, Берия в Тегеране инкогнито, поскольку официально в составе советской делегации, возглавляемой, естественно, Сталиным, его фамилия не значится. Конечно, Берия на Западе известен куда меньше Молотова и Ворошилова, чьи фотографии имеются в досье любой американской или английской крупной газеты. Однако в многочисленных свитах президента США и премьер-министра Великобритании наверняка могут найтись люди, которые даже при наличии, в сущности, наивной маскировки (очки вместо традиционного пенсне) опознают одного из заместителей Сталина и шефа всемогущего НКВД.
Берия прошел мимо, не поздоровавшись, не повернув головы. Не узнал, поскольку Коротков тоже был в штатском костюме, причем, в отличие от наркомовского, прекрасно сшитом по фигуре? Нет, конечно. Что-то, а память, в том числе зрительная, у Берии была феноменальная. Стало быть, и ему, полковнику Короткову, ни к чему узнавать свое бывшее высшее (как оказалось, и будущее) начальство.
Меры, предпринятые для обеспечения безопасности конференции, были предприняты чрезвычайные. Для начала в Тегеран ввели советский танковый полк и полк войск НКВД. Советское и английское посольства находились на одной улице, друг против друга. Улицу с обеих сторон перекрыли брезентовыми полотнищами, чтобы снаружи ничего нельзя было просмотреть. Весь этот район окружили двойным кольцом автоматчиков.
Но и этого мало! На несколько дней Тегеран отключили от всех линий связи! Не работали радио, телефоны, телеграф, местные газеты из города не вывозились. Миллионный город оказался как бы в полосе отчуждения от всего мира.
Общеизвестно, что по приглашению Сталина Рузвельт остановился на территории советского, а не своего, то есть американского, посольства. Впоследствии это вызвало много разговоров в прессе, возвращаются к этому эпизоду и сегодня все авторы, которые по какому-либо поводу касаются Тегеранской конференции.
Одним из ближайших советников Франклина Рузвельта, участником всех трех встреч на высшем уровне — в Тегеране, Ялте и Потсдаме — был адмирал флота Уильям Дэниэл Леги. С июля 1942 года он занимал два чрезвычайно важных поста — начальника штаба при верховном главнокомандующем вооруженными силами — президенте США и одновременно главы Объединенного комитета начальников штабов[126].
В своих воспоминаниях Леги, в частности, писал:
«После шести с половиной часов лета [из Каира] над территорией с ее богатой историей, ведущей отсчет от первых дней человеческой цивилизации, мы достигли Тегерана и совершили посадку в аэропорту. Президента и сопровождающую его группу затем отвезли в американскую дипломатическую миссию.
На следующее утро (28 ноября) советские представители сообщили нам о слухах относительно того, что могут быть предприняты попытки убить Рузвельта во время его нахождения в Тегеране. Такая опасность, в частности, может возникнуть во время его поездок по улицам города на конференцию, которая будет проходить на территории советского посольства, находящегося примерно в двух милях от американской миссии. Само собой разумеется, наша собственная разведывательная служба была обеспокоена. Главная транспортная магистраль в Тегеране, насколько я помню, была сравнительно широкой, но примыкавшие к ней улицы и переулки узкими. Из разговоров с генералом Хэрли, несколько раз посещавшим Иран, я знал, что хотя шах был на нашей стороне, в стране имелись опасные враждебные элементы.
Советские представители, сообщившие нам сведения о возможности покушения на жизнь президента, также передали приглашение от маршала Сталина, чтобы Рузвельт переехал в здание, находящееся на территории советского посольства. Рузвельт принял это приглашение, и были предприняты меры для переезда. Американские и советские военные патрули были выставлены вдоль обычного маршрута, ведущего в советское посольство, и кавалькада автомашин под охраной вооруженного эскорта отправилась в путь из американской миссии, якобы перевозя президента США в безопасное место. Фактически же этот караван был тщательно обдуманным камуфляжем.
Вскоре после его отъезда, президент, Гарри Гопкин[127]и я вместе с сидевшим за рулем агентом[128]нашей разведывательной службы выехали из миссии в автомашине без какого-либо эскорта. Мы ехали на большой скорости по петлявшему обходному маршруту, частично по немощеным дорогам. Мы мчались так быстро, что, несмотря на более длительный маршрут, наша машина прибыла в советское посольство прежде, чем хорошо защищенный караван завершил свой двухмильный путь.
Президент явно наслаждался этим необычным приключением, считаю эту уловку скорее забавной проказой, чем серьезным маневром по предотвращению покушения на его жизнь.
После того как расположенное на территории советского посольства ранее не использовавшееся здание было приведено в порядок, оно превратилось в довольно комфортабельное жилое помещение. Советское посольство и окружающий его сад находились под круглосуточной охраной значительного числа специально обученных агентов, которые останавливали всех. У нас имелись особые пропуска на русском языке, на которых мы могли распознать только наши имена. Нам рекомендовали немедленно останавливаться, если нас окликнут. Рекомендации пунктуально соблюдались, и никаких инцидентов у нас не было».
В последнее время в периодике и литературе появились утверждения, что никакого заговора немецких спецслужб в Тегеране не существовало, поскольку, дескать, все агенты абвера и СД были давным-давно либо выловлены русскими и англичанами, либо бежали. Иногда при этом ссылаются на свидетельство сына Берии Серго, который написал в своей книге[129], что Сталин придумал всю историю с заговором, чтобы запугать президента США, вынудить его переехать на территорию советского посольства в здание, заранее нашпигованное подслушивающей аппаратурой. Сам Серго Берия на этой аппаратуре как раз и работал на всем протяжении конференции. Записанные разговоры Рузвельта с Черчиллем и иными лицами немедленно переводились на русский язык и докладывались Сталину.
В правдивости рассказа Сергея Берии, инженера очень высокой квалификации, впоследствии доктора технических наук, сомневаться не приходится. В той части, когда речь идет о спецаппаратуре. Сомневаться можно в другом: чтобы Сталин мог всерьез полагать, что удалось «запугать» президента Рузвельта.
К тому же специалисты в окружении президента наверняка предполагали, что предоставленное в распоряжение Рузвельта помещение будет заботливо оборудовано хозяевами не только бытовыми удобствами, но и звукозаписывающей техникой. Да и обнаружить «жучки» американская секретная служба (так в США называется личная охрана президента) могла без особых усилий: необходимыми для этого средствами они тогда уже располагали.
Конечно, большинство немецкой агентуры было обезврежено еще в сорок первом, сорок втором и — остатки — в сорок третьем году. Но ведь с уверенностью можно говорить только лишь об обезвреженных диверсантах и террористах. Ни одна контрразведка в мире не может гарантировать, что столь многочисленная агентурная сеть уничтожена целиком, до последнего человека! Кто-то ведь мог уцелеть из числа профессиональных убийц и совершить покушение в одиночку на свой страх и риск даже без особого приказа из Берлина. На отчаянный шаг мог решиться и самоотверженный фанатик просто из ненависти к «колонизаторам» и «оккупантам». Наконец, группа парашютистов могла быть заброшена в окрестности Тегерана в самый последний момент, буквально за час до начала Конференции, а то и к ее закрытию.
Повторяю, Сталин разумно не слишком полагался на подслушивание (хотя отказаться от возможности установки «жучков» было просто грешно), но вот безопасность резидента США заботила его по-настоящему. Он прекрасно сознавал, какими последствиями для антигитлеровской коалиции могла обернуться внезапная гибель Рузвельта от рук нацистских или иных убийц. Потому в любом случае исходил заведомо из версии существования заговора. В данном случае, ссылки некоторых авторов на болезненную подозрительность Сталина абсолютно беспочвенны.
А потому в интересах соблюдения исторической и фактической справедливости следует говорить не о несостоявшемся, но именно о предотвращенном заговоре против «Большой тройки» в Тегеране.
В тех же воспоминаниях Серго, который в Тегеране жил в одном помещении с отцом, следовательно, общался с ним часто и мог многое знать, в двух местах написал нечто другое, прямо противоположное первому своему высказыванию: «В Тегеране немецкая разведка планировала покушение или убийство Сталина, но чем все закончилось — известно. Благодаря усилиям советской разведки заговор против «Большой тройки» был раскрыт, и руководители Великобритании, США и СССР не пострадали».
И далее: «Конечно же, то, что Рузвельт остановился в советском посольстве, нам здорово помогло (в подслушивании. — Т. Г. ). Но то, что ему, как и Черчиллю, и Сталину угрожала опасность, не выдумки. Накануне Конференции в Иране действительно были арестованы немецкие агенты. И их самих, и все материалы Сталин представил Черчиллю и Рузвельту. У тех была возможность убедиться, что советская разведка разоблачила крупный заговор. Целью немцев был захват «Большой тройки» или уничтожение руководителей трех союзных держав.
Рузвельт согласился переехать в целях безопасности в советское посольство. Черчилль отказался. Но английская сторона согласилась на увеличение охраны с нашей стороны…»
В обеспечении безопасности Конференции отчасти есть заслуга и Александра Короткова. В ходе одного из разговоров с ним в своем кабинете Павел Журавлев сказал:
— Александр Михайлович, после наших активных мероприятий в Тегеране все же осталось несколько подозрительных лиц. Для их интернирования у нас, к сожалению, нет серьезных оснований. Держим их, конечно, под наблюдением. Но, вы же понимаете, в этом городе за каждым шагом не уследишь. Некоторые из них, возможно, учились или стажировались в Германии. Само по себе это еще ни о чем не говорит, но все же…
И Журавлев подвинул Короткову стопочку досье.
Быстро пролистав несколько папочек, в пятой или шестой Александр Михайлович увидел фотографию явно знакомого человека. Офицер полиции, судя по форме, в средних, не по возрасту, чинах. Он его видел в Берлине и в сороковом, и в начале сорок первого года. Тогда он носил другую фамилию и числился в представительстве какой-то иранской фирмы, торгующей в Европе сухофруктами. Установленный агент абвера. Прекрасно владел немецким и английским языками, но здесь, в Тегеране, превратившись в скромного офицера полиции, почему-то это скрывает…
Коротков «случайно» встретился с полицейским на улице, очень любезно поздоровался с ним, разумеется, на немецком языке, но дальнейшую беседу провел в крайне жестком тоне. Агент абвера, со свойственной восточным людям понятливостью (особенно, если они причастны к спецслужбам) сразу сообразил, что нежданная встреча может обернуться для него очень плохо. Германия катилась к неизбежному поражению, всемогущий абвер здесь, на улице оккупированной иранской столицы, ничем помочь ему не мог, а в «виллисе» за спиной русского полковника сидели два автоматчика…
Немецкий агент рассказал Короткову все, что только знал. Оказывается, он успел проинформировать Берлин довольно точно о некоторых обстоятельствах предстоящих переговоров. Шифровка была передана из хорошо укрытой «кочующей» радиостанции на дальней окраине Тегерана. Оказалось, что ее работу уже зафиксировали советские службы радиоперехвата, но точное местонахождение определить не сумели.
Теперь, разумеется, рацию ликвидировали. Оставалось выяснить, кто был источником немецкого агента. Советский персонал исключался. Искать, выходит, следовало либо среди американцев, либо англичан. Но это уже не входило в обязанности Короткова, которому предстояло вскоре вернуться в Москву.
Наконец, свидетельством того, что заговор существовал, является лаконичная, но весьма красноречивая запись в личном деле П. М. Журавлева: «Раскрыл и предупредил о подготовке со стороны гитлеровской разведки террористического акта в отношении глав союзных держав антигитлеровской коалиции».
…Читатель, разумеется, помнит, что с началом Великой Отечественной войны и в ходе ее связь Центра с большинством разведчиков и агентов в самой Германии или оккупированных ею странах Европы была прервана. Естественно, советская разведка, особенно ее Первый отдел, активно искал новые каналы для восстановления с ними связи или заброса туда своих людей. Поэтому отдел Александра Короткова просто не мог не воспользоваться для этих целей временным нахождением на территории Ирана советских войск. В городах иранского Курдистана были размещены несколько наших разведгрупп. Приданные им радисты обладали новейшими радиостанциями, аналогов которых у немцев тогда не имелось. Отсюда разведчики проникали в Турцию, а затем в Болгарию. Из Болгарии их с надежными документами переправляли в Германию. Надо честно признать, что большая часть из них либо погибла, либо «застряла» по объективным причинам где-то на полпути и приступила к работе в незапланированной точке (что само по себе было не так уж и плохо). Но два разведчика, оба настоящие немцы, политэмигранты с опытом конспиративной работы, до цели добрались. Один из них устроился работать на завод знаменитого авиаконструктора Вилли Мессершмитта (которому сам заместитель фюрера Рудольф Гесс в свое время вручил золотую медаль «Пионер Труда»), когда там разрабатывались, а затем и строились первые реактивные истребители Ме-262. Есть данные, что после захвата в конце войны этого предприятия американцы вместе с другими «трофейными специалистами» вывезли в США и этого агента…
Второй разведчик оказался на секретном объекте в… Пенемюнде, группе не менее знаменитого конструктора ракет Вернера фон Брауна…
В Тегеране Александр Коротков зарекомендовал себя не только как опытнейший офицер спецслужб (в этом уже давно никто не сомневался), но и как надежный эксперт по германскому вопросу. Причем — политический зксперт в широком смысле слова, а не только по узким специфическим вопросам разведки. Дело в том, что незаметно для самого себя Коротков глубоко изучил все, что касалось Германии: ее историю, экономику, культуру, расстановку политических сил в разные периоды. Этому способствовали и личный опыт работы в стране, и внимательное изучение разведывательных данных, стекающихся на Лубянку со всех концов света, но так или иначе касающихся «третьего рейха», наконец, долгие беседы с немецкими военнопленными (именно свободные беседы, а не только допросы), в том числе с высокопоставленными офицерами и генералами.
У него сложилось вполне определенное личное представление о том, что происходит сейчас в Германии, на что можно рассчитывать, а на что нельзя. Скажем, он категорически отвергал возможность массового восстания против гитлеровского режима, но вполне допускал узкий заговор военных. У него имелось и свое мнение о послевоенном устройстве в Европе вообще и в Германии, в частности.
Степень эрудиции и понимания проблем, умноженные на незаурядный природный ум и большой опыт, а также твердый характер, намного превышали качества обычного полковника разведки. В этом, возможно, и кроется отличие масштабного работника на любой ступеньке его карьеры, от обычного, пуская очень добросовестного службиста.
Эти качества Александра Короткова подметил второй по значению человек не только в делегации, но в партии и государстве — Вячеслав Молотов. Он явно выделял материалы, подготовленные полковника Коротковым, или его устные ответы на отдельные уточняющие вопросы, даже из тех, что готовили сотрудники его собственного ведомства — Наркоминдела. Разумеется, это вызвало двойственную реакцию у не входящего официально в состав делегации, но все же незримо в ней присутствующего, всевидящего и всеслышащего Лаврентия Берии. Двойственное, потому что, с одной стороны, уважение к Короткову повышало авторитет НКГБ, следовательно, и к курировавшему этот наркомат по линии Политбюро и Совнаркома, ему самому. Однако с другой стороны Берия не любил (впрочем, не только он), когда его «низового» сотрудника самостоятельно замечает и выделяет кто-то из высшего руководства.
Надо признать, что очевидная и со стороны масштабность Короткова хотя и способствовала росту его авторитета среди сотрудников и руководства Лубянки, но в то же время порождала множество явных и скрытых недоброжелателей и завистников. Увы, далеко не каждый способен смириться с тем, что некто, стоящий на одной с тобой ступеньке служебной лестницы (а то и ниже), умнее тебя, способнее, талантливее, наконец, просто популярнее в своей среде.
Старый разведчик, работавший с Коротковым много лет, начиная с середины сорок третьего года, говорил автору: «Я заметил, что все руководители нашего ведомства щедро одаривали Короткова орденами, столько, как он, в разведке не имел никто, но всегда придерживали в званиях и должностях. Это неспроста. А секрет кроется вот в чем: наградить человека орденом за конкретный успех — со стороны высокого начальства, конечно, благородно и — безопасно. А повышать в звании и должности можно только до известного предела, а то, глядишь, тебя самого обгонит».
По мнению автора, очень верно подмечено.
В Тегеране у Короткова случилась приятная и неожиданная встреча с Валентином Бережковым, тем самым, с которым он совершил памятные и весьма, рискованные вылазки из блокированного эсэсовцами советского посольства в Берлине в конце июня 1941 года[130].
За прошедшие два с половиной года бывший первый секретарь посольства совершил, и вполне заслуженно, головокружительную карьеру. Теперь он был одним из помощников наркома иностранных дел СССР Молотова в ранге советника НКВД. Плечи его форменного кителя украшали введенные для дипломатов серебряные погоны с генеральскими зигзагами! Здесь, в Тегеране, Бережков ни больше, ни меньше был доверенным переводчиком на встречах Сталина с Рузвельтом.
В последний день Тегеранской конференции к многочисленной американской делегации присоединился еще один человек: крепко сбитый, хотя уже начавший грузнеть, пятидесятилетний мужчина, шумный и громогласный, с грубоватым лицом, на котором выделялись неожиданно проницательные глаза. Надень на его седовласую голову «двухгаллоновую» стентсоновскую шляпу с загнутыми полями, опояшь поясом-патронташем с двумя кольтами сорок пятого калибра да прицепи к рубашке медную бляху-звезду — и получится вылитый шериф из американских вестернов. То был в недавнем прошлом владелец крупной адвокатской конторы на Колл-стрит миллионер Уильям Донован, глава учрежденного в июне 1942 года президентом Рузвельтом Управления Стратегических Служб (УСС), если попросту — разведки. О полковнике, а потом и генерале Доноване знавшие его люди говорил так: «Республиканец Гувера[131]и ирландский католик — этим все сказано». Неудивительно, что за глаза шефа УСС называли «Диким Биллом», чем в глубине душе он гордился.
Донован был умен, хитер и чрезвычайно энергичен. В кратчайшие сроки ему удалось почти невозможное: сколотить вполне действенную американскую разведку — УСС, ставшую предшественницей Центрального разведывательного управления (ЦРУ). Костяк УСС составили вчера еще штатские люди, большей частью также юристы, которых Донован знал лично. Достаточно назвать Аллена Даллеса, резидента в Западной Европе с местом пребывания в Швейцарии, будущего шефа ЦРУ. Правда, как выяснилось позднее, в принципе проницательный «Дикий Билл» все же знал о некоторых своих сотрудниках далеко не все. А именно: по меньшей мере дюжина из них были источниками информации для советской разведки! В том числе собственный помощник Донована Роберт Ли, кстати, потомок знаменитого генерала южан периода Гражданской войны в США. Об этом своевременно позаботился ныне отчасти рассекреченный советский разведчик Яков Голос.