Глава X Воскресенье, 3 мая

Браггадоччо был явно безумен. Но окончательно судить я не мог: недоставало самой колоритной части рассказа. Я решил подождать с выводами. Пусть оно будет и выдумано напрочь с начала до конца, но сюжет все же, что ни говори, лихой. Поглядим, разберемся, а уж потом решим, как относиться к сумасшедшей версии.

Размышляя о безумии, я коснулся в мыслях и предполагаемого аутизма Майи, как будто меня интересовала ее психология. Теперь я знаю, что меня интересовало в ней совершенно не то.

После работы я повел ее домой и не остановился в воротах, а вошел во двор вместе с нею. Под небольшим навесом смирно стояла красненькая ржавая «чинквеченто».

– Двадцать лет, но замечательно ездит. Ее только надо время от времени подкручивать. Но тут рядом механик, у которого даже есть старые запчасти. В настоящий порядок ее привести – нужно целое состояние. И она тогда будет антиквариат. Коллекционеры покупают их за дикие деньги. Я ее держу, чтоб ездить на озеро Орта. У меня там, представь себе, дача. Мне досталась от бабки чудная хижина на холме, продать ее вряд ли возможно, но я там все чудно оборудовала, печка есть, телевизор есть, хотя, как ты понимаешь, черно-белый. Из окна видно озеро и остров Святого Юлия. Это мой рай в шалаше. Езжу туда по выходным. Регулярно. Кстати, вот в этот уикенд хочешь поехать? Давай в воскресенье утром, потом я тебе что-нибудь состряпаю, готовлю я неплохо, а к ужину вернемся в Милан.

Утром в воскресенье в машине Майя сказала:

– Видел? Вот уже разваливается, а ведь она совсем недавно была такая крепкая, краснокирпичная…

– Она кто?

– Да станция обходчиков, по левой стороне проехали только что.

– Слушай, ну это невозможно. Если она по левой, то ее видела только ты, я могу видеть дорогу по правой. В этом гробу для новорожденных, чтобы увидеть хоть что-нибудь, что по левому борту, нужно навалиться на тебя и высунуть голову в окошко. Неужели же непонятно, что мне технически невозможно видеть что-либо слева?

– Да что ты говоришь, – сказала она, как будто услышала что-то остроумное.

Тогда я решил довести до нее, что у нее какой-то странный бзик.

– Ну что ты, ей-богу, – отвечала она с легким смехом, – я просто воспринимаю тебя как защиту и опору, поэтому мне уж и кажется, что ты думаешь и знаешь то же, что и я.

Я заволновался. Не хотелось, чтобы она думала, что я думаю то же, что она. Это как-то выходило чересчур интимно.

Но, однако, меня объяла и какая-то нежность. Майя казалась мне беззащитной, Майя упрятывалась в собственное мысленное пространство, не желая учитывать, что происходит в пространстве у других, ранивших ее когда-то… В общем, нечто в подобном роде. Именно мне была отведена доверенная роль, и, не умея или не желая проникнуть в мой мир, Майя уверила себя, будто я способен проникать в ее собственный.

Входя в домик, я был порядочно взвинчен. Милый, кстати, домик, хотя и донельзя спартанский. Май был в самом начале, и на горе стояла прохладная весна. Пришлось начинать с печки. Когда пламя сделалось живым, Майя встала с полу и, взглянув на меня счастливыми глазами, разрумяненная первыми бликами огня, сказала:

– Я… ну, я очень рада.

Это передалось и мне. Передалось ее настроение.

– Я… ну, я тоже рад.

С этими словами я обнял ее и, почти не понимая, что делается, конечно, поцеловал; она прижалась ко мне, худенькая, как птенец. Кстати, Браггадоччо ошибался. Груди у нее вполне были. Маленькие, но твердые. Песнь песней. Два сосца твоих – два козленка, двойня серны.

– Я правда очень рада.

Последнее, что я все-таки спросил:

– Ты понимаешь, я могу оказаться твоим отцом?

– Тогда инцест, – отозвалась она.

Майя уселась на кровать и быстрым движением пятки-носка катапультировала куда-то туфли. Видимо, Браггадоччо не ошибался, говоря, что она ненормальная. Но деваться мне было уже некуда.

Ну, в тот день мы не пообедали. Встали с кровати уже под самый вечер. В Милан не поехали. Я совсем пропал, пропал. Будто бы снова вернулись мои двадцать лет, ну от силы тридцать, как Майе. Мне было теперь не больше.

– Майя, – сказал я ей утром в понедельник по дороге в редакцию. – Нам придется обоим ишачить на Симеи, пока я не заработаю денег хоть сколько-то, тогда я вытащу тебя из этого змеюшника. Потерпи. А потом посмотрим. Я надеюсь, уедем на какой-нибудь остров в очень далеком южном море.

– Трудно верить, но приятно на это надеяться, Тузитала. А сейчас, когда ты рядом со мной, я смогу терпеть даже Симеи с его гороскопами.

Глава XI Пятница, 8 мая

Пятого мая утром Симеи был донельзя взбудоражен.

– Мы сегодня поручим одному из нас, предположим, Палатино, у него как раз нет задания… Думаю, вы все читали или хотя бы слышали. Я имею в виду, недавно, первые сигналы поступили в феврале, один прокурор из Римини взялся за махинации управленцев в тамошних богадельнях. Модная тема, жареная тема, после «Милосердного приюта Тривульцио». Ни один из тех приютов нашему собственнику не принадлежит, но… вы знаете, конечно… несколькими домами престарелых он все же владеет. Тоже на адриатическом берегу. Не приведи бог, захочет этот риминийский полицейский субчик сунуть нос в дела нашего коммендатора. Ясно, что главе совета акционеров приятнее будет знать, что мы уже успели бросить тень на репутацию этого проныры. А надо вам, господа, учитывать, что в нынешние времена для опровержения не нужно доказывать свою правоту, а нужно дезавуировать обвинителя. Поэтому – за работу. На бумажке имя этого прокурора. Наш Палатино выезжает в Римини с микрофоном и фотоаппаратом. Просветим хрустального законника. Нет в мире хрустальных. Прокурор, допускаю, не педофил, и даже, может быть, не убивал свою бабушку, и в принципе, может быть, не брал взяток, но что-нибудь непонятное в своей жизни прокурор точно сделал. Выражусь метафорой… сумейте превратить это непонятное в четкое и яркое. Поработайте, Палатино, давайте, ну. Поработайте воображением.

Через три дня Палатино вернулся с жирной добычей. Ему посчастливилось словить прокурора в то время, как тот на скамейке в городском парке сидел и курил. Под ногами у прокурора виднелась россыпь окурков. Палатино не мог заранее знать, как это нам понравится, и напряженно молчал. Но Симеи сразу ему сказал, что это просто убойный кадр. Следователь, от которого все ждут взвешенных и размеренных действий, на самом деле, как мы недвусмысленно демонстрируем, хлюпик и невротик. К тому же лентяй. Чем корпеть над документами, прохлаждается на лавочке. Палатино снял прокурора еще и вечером, когда тот ужинал в китайском ресторане и ел рис палочками.

– Прелесть, ну прелесть, – сказал Симеи. – Наш с вами контингент не ходит в китайские рестораны. Там, где читатель живет, подобных зрелищ, скорее всего, нет. Читателю не придет в голову брать еду палками, как дикарь. «С какой это стати следователя потянуло на китайщину? – скажет наш читатель. – Если это серьезный юрист, почему не ест суп и макароны, как все?»

– И это еще что, – поддакнул, довольный, Палатино, – у него носки, взгляните, как бы это лучше выразиться, салатовые. Цвета цветного горошка. С кроссовками.

– Салатовые носки, кроссовки! – вскричал Симеи. – Он прокурор или денди? Или он хиппи, как говорили когда-то? От этого салатового рукой подать до марихуаны. Хотя прямо проговаривать это мы не будем. Читатель не дурак, дойдет. Разрабатывайте эти элементы, Палатино. Должен получиться медальон с такими, знаете, нюансами, с тенями-полутенями. И тогда можно будет сказать: филигранно! Из ничего слепили новость. Без слова клеветы. Увидите, коммендатор будет очень доволен. Доволен вами, Палатино. Как и мы все. Мы все тут в редакции. Замечательно сделано, Палатино.

Тут прозвучал голос Лючиди:

– В уважаемой газете, я думаю, должно быть досье.

– В каком смысле? – переспросил Симеи.

– Досье и крокодилы. Нельзя, чтоб редакцию захватывали врасплох. Вдруг в десять часов вечера придет известие о кончине какой-то важной персоны. Кто может за тридцать минут родить внятный некролог с подробностями? Некрологи пишут заранее. Превентивно. Называются «крокодилы», в смысле крокодиловых слез. Крокодилов есть десятки и сотни. Сразу в печать, только не забыть вставить в текст точный день и час смерти.

– Но у нас же нет нужды выпускать нулевые номера каждый божий день, – возразил я. – На какую дату должен попасть наш номер, на ту дату посмотрим газеты. Кто тогда умер.

– Да. Наша газета будет оплакивать только, скажем сразу, министров и всяких крупных промышленников, – развил тему Симеи. – Не надо заштатных поэтишек, о которых наш контингент, убежденно заявляю, ни разу в своей жизни не слышал и которые полезны, только чтоб заполнять культурные страницы главных газет. Им нечего печатать, а каждый день что-нибудь тискать приходится воленс-ноленс.

– Нет, все-таки, – не унимался Лючиди, – крокодилы я сказал просто к примеру, но досье-то действительно иметь необходимо. На каждого фигуранта должна быть коллекция фактов и сплетен. Не бегать же собирать материал в последнюю минуту.

– Я уже понял, – парировал Симеи. – Оставим этот шик для крупных национальных ежедневников. За каждым досье стоит немеренная гора работы. Я не могу позволить себе использовать вас только на эти досье с раннего утра до позднего вечера.

– Зачем же использовать нас. – Лючиди усмехнулся. – С этим управится любой среднестатистический дипломник. За малое вознаграждение. Задание выполняется в библиотеке, в газетном зале. Что вы думаете? Органы печати, телевидения, даже спецслужбы пользуются почти исключительно опубликованными материалами газет. У спецслужб, могу доложить вам, тоже нету лишнего времени, чтобы попусту его расходовать. Досье обычно содержит несколько вырезок из открытой прессы, где написано то, что обычно и так уже всем известно. Всем, но не тому министру, не тому политическому лидеру, для кого делают отчет: у него не было пяти минут, в руки взять газету и полистать. Всю преподносимую информацию он принимает как государственный секрет. В досье обычно содержатся разношерстные сведения. Главное – чтобы в нужном порядке. Чтоб вырабатывались подозрения и аллюзии. Вот вырезка, что некий политик был оштрафован несколько лет назад на трассе за превышение скорости. Рядом – вырезка, что тот же фигурант посетил в середине прошлого лета лагерь бойскаутов. И еще одна: на дискотеке, в праздник, среди прочих посетителей побывал еще и наш фигурант. Ну, больше точно ничего уже не требуется! Башибузук, дебошир, плюющий на все человеческие правила, даже на дорожные, шляется по притонам, а кроме того, можем предположить, даже, вероятно, с уверенностью заявить, что он интересуется мальчиками. Полюбуйтесь, как мы его уделали. И при этом не сказав ни словечка неправды. В этом и сила досье, что неправды не требуется. Главное – распространить слушок, что имеется досье. Что в досье есть кое-что характерное. Довести это до сведения фигуранта. Тот, в свою очередь, даже если не знает, что же там в досье может быть, обязательно припомнит какой-нибудь фактик – а скелеты в шкафу есть у всех – и даст себя напугать. И тогда ты свободно можешь выставлять ему свои условия, он их примет покорно и с пониманием.

– Это, насчет досье, это мне нравится, – проговорил Симеи. – Коммендатор будет не прочь получить рычаги, чтобы укротить тех, кто его не любит или кого он не любит. Колонна, будьте любезны, подберите для нас списочек людей, которые могут иметь отношение к нашему с вами собственнику. Найдите безденежного аспиранта и поручите ему с десяточек личных дел. На первое время хватит. Полезное, нужное начинание, вдобавок еще и низкобюджетное.

– Так-то делается медиальная политика, – подытожил Лючиди с умудренным видом человека, знающего, что почем в нашем подлунном мире.

– Вы, радость моя Фрезия, – цедил тем временем Симеи, – напрасно принимаете такой шокированный вид. Неужели ваши журналы светских сплетен, вы хотите сказать, не пользуются заготовками? Вас посылали фотографировать парочки. Киноактеров или старлетку и футболиста. Те, может, не хотели держаться за руки и гулять под луной. Но весьма вероятно, что из вашего журнала их информировали, что если они хотят избежать распространения нежелательных сведений… Скажем, что девица в совсем недавнем прошлом состояла на учете в полиции после облавы в притоне…

Покосясь на Майю, Лючиди, у которого, не исключается, была совесть, вышел с новой темой и сменил разговор:

– А я тут принес еще кое-какие новые сведения, разумеется, взятые из старых досье. Пятого июня 1990 года маркиз Алессандро Джерини оставил значительное наследство церковному фонду Джерини. Этот фонд живет и действует под эгидой Салезианской конгрегации. Деньги тут же растворились, куда – нет возможности сказать. Есть мнение, что салезианцы их получили, но умолчали это, желая укрыться от налогов. Но есть более авторитетная информация, что деньги эти до салезианцев не дошли. Что будто все зависит от какого-то таинственного посредника, адвоката, в этом роде, и он все стопорит, пока ему не дадут такую крупную комиссию, что она совсем уже по сути не отличается от самой обычной взятки. Но против этого есть еще более авторитетное мнение, будто для продвижения этого дела необходимо содействие каких-то внутренних деятелей в среде самих салезианцев. В общем, попросту говоря, речь идет о разделе там у них среди своих. До сих пор все это имело статус непроверенного трепа, но я могу попробовать кого-нибудь из них тряхнуть и разговорить.

– Попробуйте, – сказал Симеи. – Но не вносите раздор между салезианцами и Ватиканом. Самое большее, назовите статью «Салезианцев ввели в заблуждение?». Обязательно с вопросом в конце. Чтоб не иметь неприятностей ни с теми ни с другими.

– «Салезианцы в эпицентре циклона?» – всунулся, как обычно, Камбрия, и, как обычно, совсем некстати.

Я недовольно заткнул ему рот:

– Я думал, что до всех дошло, но вот нет, оказывается. Быть в эпицентре циклона означает на языке наших читателей вляпаться в неприятность. Или по чужой вине, или по собственной. А в случае с салезианцами имеется в виду нечто совсем иное.

– Вот именно, – поддакнул Симеи. – Создадим неопределенное подозрение. И хотя мы не знаем, кто именно этот любитель половить рыбку в мутной воде, мы ему, надо полагать, испортим праздник. Того мы и добивались. Потом получим прямую компенсацию. Наш собственник получит. Молодец, Лючиди, действуйте. Всемерно оберегая спокойствие салезианцев, естественно. Ну или не всемерно, а посильно оберегая. Если салезианцы чуть-чуть и обеспокоятся, это не так уж плохо.

– Простите, – робко вступила Майя, – а что, наш собственник одобряет или одобрит эту политику, как бы ее назвать… сбор сведений и угрозу их использовать?

– Мы, слава богу, свободны и не обязаны давать собственнику отчет в отношении редакционной линии, – с достоинством перебил ее Симеи. – И коммендатор никогда ни в малейшей степени не оказывал на меня давление. Вот что, хватит, пора вам переходить к текущей работе.


В этот день у меня состоялось собеседование с Симеи с глазу на глаз. Я, естественно, не забывал, с каким основным предназначением меня брали на работу. Поэтому я разработал и подготовил для него общий план нескольких глав намечаемой книги «Вчерашнее завтра». Были более-менее охвачены все заседания редакции, которые он провел. Но все перевернуто с ног на голову. Симеи выглядел человеком, готовым отразить любое обвинение, пусть даже сто раз сотрудники рекомендовали бы ему осторожность. Я даже придумал последнюю главу, в которой церковный сановник, приближенный к салезианцам, медоточиво ему звонил бы, рекомендуя не обострять щекотливенькое дельце маркиза Джерини. Что там уж говорить обо всех остальных звонках. Кто только не связывался-де с Симеи, товарищески советуя не ворошить историю с «Милосердным приютом Тривульцио». Однако Симеи всем им отвечал храбро, как Хэмфри Богарт в заветном фильме: «Нет, это пресса, милая крошка, и против прессы ты ничего не сможешь поделать!»

– Божественно, – произнес, как припечатал, Симеи, прямо одухотворенно. – Вы оправдали ожидания, Колонна, и продолжайте работать в том же духе.

Я почувствовал не меньшее унижение, нежели Майя, когда ей всучили гороскопы. Но назвался – значит, полезай. И тем более в предвидении южных морей, обещанных Майе. Где бы они ни находились. Даже пускай в миланской провинции. Нам как лузерам и этого должно было хватить за глаза.

Наши рекомендации