Источники для восстановления южнорусского летописания xii и xiii вв. 3 страница

-106-

где текст Лаврентьевской от начала «Повести временных лет» до 1206 г. дан в сопоставлении (в вариантах) с Радзивилловским и Мо­сковским академическим списками, чтобы убедиться, что каждая страница издания имеет десятки разночтений с буквами Р.А. (т. е. Радзивилловский и Моск. академический списки). Конечно, это не варианты единого текста, как благодушно думали издатели, а следы упорной редакторской работы, предпринятой в 1212 г. во Владимире над более древним текстом. 54) Приемы и тенденции работы этого редактора сейчас не займут нашего внимания, и здесь мы заметим только, что, исправляя, иногда сокращая, иногда подновляя в языке этот древний текст, но ничем его не пополняя, редактор работал над текстом, совпадающим с текстом Лаврентьевской летописи, т. е. в основу своего свода 1212 г. он брал предшествующий, более ранний свод. Возможно ли выяснить, когда же был составлен этот более ранний и тоже владимирский летописный свод?
Мне думается, что ориентировочно к определению времени со­ставления этого более раннего свода можно прийти двумя исследо­вательскими приемами. Первый будет заключаться в том, что, сличая тексты Лаврентьевской и Владимирского свода 1212 г., мы отметим те случаи значительных сокращений в последнем древнего текста, в которых можно бы было уловить редакторский замысел. 55) Значительных сокращений текста во Владимирском своде 1212 г. против Лаврентьевского текста мы можем как будто насчитать не­мало: под 1097, 1151, 1155 и 1169 гг. Но все эти случаи, при ближай­шем рассмотрении, оказываются простыми дефектами текста Радзивилловской (в ее двух списках), т. к. пропуски эти делают текст неудобопонятным, что, конечно, не могло входить в редак­торский замысел, да и три последних пропуска не подтверждаются Летописцем Переяславля Суздальского. Но вот под 1193 г. мы находим опущенным поучение по случаю пожара г. Владимира, хотя самое известие о пожаре сохранено. Такое сокращение мы вполне уверенно можем отнести к редакторской руке 1212 г., тем более, что этого поучения нет также и в Летописце Переяславля Суздальского. Под следующим 1194 г. оказываются опущенными два известия о ремонте («обновления») церквей во Владимире и Суздале, причем их нет во всех трех наших источниках для восстановления Владимирского свода 1212 г.: и в обоих списках Радзивилловской летописи, и в Летописце Переяславля Суздальского. Под следую­щим, 1195 годом опять (и опять во всех трех наших источниках) мы находим опущенным известие об обновлении Всеволодом Юрьеви­чем «своей отчины», т. е. о постройке крепости в Городце на Востри. *
_________
* Под 1196 г. опущенное Радзивилловскою летописью известие о рождении у Все­волода сына Гаврилы находим в Летописце Переяславля Суздальского. Значит, оно было во Владимирском своде 1212 г. и пропуск его в Радзивилловской (в ее обоих списках) случаен. Под тем же 1196 г. в Летописце Переяславля Суздальского читаем известие о женитьбе сына Всеволода Константина, которого нет в Радзивилловской, очевидно, также случайно, а его отсутствие в Лаврентьевском находится в связи с порчею здесь текста; кроме этого известия там оказывается пропущенным название следующего года и начало рассказа этого (1197) года.

-107-

Приведенного достаточно, чтобы заключить, что с 1193 г. между составом известной Лаврентьевской летописи и Владимирского свода 1212 г. обнаруживается значительная разница, которая, как будет показано дальше, может быть объяснена известными политическими мотивами редактора 1212 г. Это именно обстоятельство дает нам право выставить то предположение, что предшествующий Владимир­скому своду 1212 г. этап владимирского летописания кончался на 1193 г.
К подобного же рода ориентировочному выводу мы можем прийти еще другим исследовательским приемом. 56) Просматривая состав известий Лаврентьевской или Радзивилловской летописей на протя­жении от самого начала их повествования и до начала XIII в., мы обнаруживаем, что вслед за «Повестью временных лет» здесь чита­ются известия какого-то южнорусского летописца, и нить этих известий идет сначала непрерывно, затем сплетается с известиями, касающимися северо-восточной Руси, затем почти прерывается, ус­тупая с 1157 г. непрерывной уже нити северо-восточных известий и совершенно обрывается на 1175 г. Затем, после перерыва в 10 лет, мы находим три южнорусских известия, из которых первое (под 1185 г.) излагает большой поход южнорусских князей на половцев, явно приписанное к законченному изложению этого года, в котором после описания пожара во Владимире и значительного по размерам по этому поводу поучения поставлено «аминь»; второе южнорусское известие (под 1186 г.), приписанное после сообщения о рождении у Всеволода Юрьевича сына Константина, излагает поход Игоря на половцев, известный по «Слову о полку Игореве»; наконец, третье известие (под 1188 г.) сообщало кратко о смерти Владимира Глебо­вича, князя Переяславля Южного. После этого мы находим вновь значительный перерыв в южнорусских известиях (до 1199 и 1200 гг.). Правда, между 1188 и 1199 гг. имеются известия о южно-русских делах, но все они, как это ясно из содержания, записаны в г. Владимире и имели непосредственную связь с политическими планами и делами Всеволода Владимирского.
Если мы теперь предположим, что владимирские летописатели, желая пополнить свои северо-восточные записи известиями южно­русскими, обращались для того к южнорусским летописным источникам, те перерывы в этих южнорусских известиях, сначала на протяжении 10 лет, а потом 11 лет, могут дать нам повод думать, что привлечение южнорусских материалов происходило не в один прием: первый южнорусский источник был использован до 1175 г., второй дал всего три записи -1185, 1186 и 1188 гг., и, наконец, третий пополнил своими известиями изложение самого конца XII и начала XIII вв. Мы не будем сейчас останавливаться на характере использования всех этих южнорусских источников в руках влади­мирских летописателей, который своим разнообразием также ведет к заключению о трех моментах работы над южнорусскими материалами, а пока обратим внимание, что в тексте Лаврентьевской летописи, как и в тексте Владимирского свода 1212 г., усвоившего этот древнейший текст, мы встречаем дублировку южно-русских

-108-

известий как след пользования по крайней мере двумя источниками излагавшими в общем один и тот же состав известий. Так под 1110 и 1111 гг. сообщается об одном и том же походе союзных князей на половцев; под 1115 и 1116 гг. сообщается об одной и той же смерти Олега Святославовича; под 1138 г. Ярополк два раза мирится со Все­володом Ольговичем; под 1152 г. Владимирке Галицкий два раза убегает в Перемышль от венгров и два раза просит о заключении мира; под 1168 г. (в конце) и 1169 г. (в начале) два раза сообщено, что Мстислав Андреевич посадил в Киеве дядю Глеба; наконец, под 1169 и 1171 гг. по-разному рассказано об одном и том же походе Михалки на половцев.
Оказывается, что метод извлечения южнорусских известий из со­става летописного текста как Владимирского свода 1212 г., так и предшествующего ему свода, сохраненного Лаврентьевскою лето­писью, не только подтверждает существование свода, предшествую­щего Владимирскому своду 1212 г., но и указывает, что этот пред­шествующий свод был вторым этапом владимирского летописания. Судя по составу южнорусских известий, первый этап должен быть определен как один из ближайших годов к 1175 г., т. к. на 1175 г. первый раз обрывается нить южнорусских известий; второй этап нужно отнести к одному из ближайших годов к 1188 г.
Итак, определив, пока ориентировочно, три момента летописной работы г. Владимира (около 1175 г.; около 1188 г. и Владимирский свод 1212 г.), нам следует временно отвлечься от двух последних, чтобы заняться изучением состава и точным определением времени появления первого летописного свода г. Владимира, после чего мы вернемся к их изучению.

^§ 2. ПЕРВЫЙ ВЛАДИМИРСКИЙ СВОД 1177 г. ЕГО КОНСТРУКЦИЯ «РУССКОЙ ИСТОРИИ». ЕГО ИСТОЧНИКИ

Чтобы вполне отчетливо выяснить время и место составления первого летописного свода Ростово-Суздальского края и вскрыть за­ложенную в подборе и расположении известий его политическую ус­тановку, нам нужно теперь выделить из южнорусских известий Лаврентьевского текста известия северо-восточные, начиная от 1111 г. (после «Повести временных лет») и до 1175 г. Эти северо-восточные известия начинаются с 1120 г. (поход Юрия Долгорукова на болгар) и первоначально весьма немногочисленны (1135, 1138 и нек. другие). Они тонут в основном повествовании, излагающем из года в год события южной Руси. Но уже под 1149 г. (и не однажды), затем под 1150, 1151 и 1152 гг. мы встречаем в изложении событий южно­русских вставные эпизоды, связанные с князем Андреем Боголюбским и имеющие целью выставить его военные доблести. Впле­тение этих припоминаний о подвигах Андрея на юге в ткань южно­русского повествования сделано с большим литературным уменьем, если не талантом. С 1157 г. мы находим как бы начальное известие, открывающее собою длинный ряд их, касающихся деятельности Андрея Боголюбского и Ростово-Суздальском крае. Манера записей,

-109-

их систематичность и подробность дают нам право думать, что с 1158 г. во Владимире-на-Клязьме начинают вести непрерывные записи, давшие материал для нашего летописного свода.
То обстоятельство, что владимирский сводчик, пожелавший свои ростово-суздальские летописные записи (т. е. записи времени Юрия и владимирский Летописец, начинавшийся с 1158 г.) вставить в общую историю Русской земли, привлек для этого южный источник, кончавший свое изложение на 1175 г., дает нам право думать, что и составление первого Владимирского свода было задумано едва ли не в том же 1175 г. Конечно, смерть Андрея и разыгравшаяся затем борьба за его наследство задержали окончание работы по состав­лению летописного свода, так что появление его нужно отнести к 1177 г., когда Всеволод крепко взял в свои руки и все наследство Андрея и все его политические планы. Обращаясь к материалу тек­ста Лаврентьевской летописи, видим подтверждение такому предпо­ложению. Сводчик, закончив под 1175 г. использование своего южнорусского источника, под тем же годом дал особую повесть об убийстве Андрея (с особым заглавием), а под 1176 и 1177 гг. поместил большой и весьма подробный рассказ, разбив его на два года, о борьбе Ростиславичей с Юрьевичами за наследство Андрея. Что все эти три части (рассказ об убийстве Андрея и повествование о событиях 1176 и 1177 гг.) написаны одновременно и не ранее 1177 г., видим из того, что в рассказе 1175 г. об убийстве Андрея, в молитвенном обращении к нему, автор рассказа просит молиться о «князе нашем и господине Всеволоде», брате убитого Андрея. Князем и господином для летописания Всеволод сделался в 1177 г.
Находим еще одно подтверждение тому, что первый Влади­мирский свод оканчивал свое изложение 1177 г. Лаврентьевская летопись сохранила нам этот первый Владимирский свод в составе последующего Владимирского свода, появившегося раньше 1212 г. В изложении событий 1177 г. в Лаврентьевской летописи конец изло­жения опущен. Как известно, изложение 1177 г. заканчивается описанием торжества Всеволода над соперниками за Андреево на­следство, сопровождавшегося арестом их всех и приведением во Владимир. Здесь граждане стали требовать у Всеволода или казни или ослепления этих пленных князей, предлагая сделать это с их, граждан, участием. Когда Всеволод ограничился заключением плен­ных князей в «поруб» в расчете, «абы утишился мятежь», владимирцы пришли на княжий двор с оружием в руках и якобы против разрешения Всеволода ослепили пленных. Последующий владимир­ский сводчик, как это ясно из текста Лаврентьевской летописи, не счел нужным воспроизвести сцену ослепления и оборвал рассказ на том моменте, когда толпа врывается на княжий двор и заявляет тре­бование об ослеплении: «Князю же Всеволоду печалну бывшю, не могшю удержати людий множьства их ради клича...». Любопытно, что последующий сводчик, работавший после 1212 г., т. е. после смерти Всеволода, пользуясь, конечно, тем, что к этому времени подробности печальных событий 1177 г. были давно забыты, и желая снять с памяти Всеволода это тягостное его преступление, пошел в

-110-

обработке текста и дальше и смелее: теперь владимирцы врываются с оружием в руках на княжий двор, но восклицают только: «чего их додержати!». После этих слов сводчик прибавил только: «и пустиша ею из земли». 57)
Итак, думаем, что Андрей Боголюбский в последние годы своей жизни задумал составить летописный свод, но смерть остановила это предприятие. Однако ненадолго. Когда Всеволод овладел и прочно укрепился на владимирском столе как единый обладатель всего Ростово-Суздальского края, он возобновил эту работу. Значит, была какая-то причина того, что первый Владимирский летописный свод так упорно искал своего осуществления.
Думаю, что мы можем уловить эту причину, если войдем в рас­смотрение состава этого свода и той политической мысли, которая легко видна в этом составе.
Чтобы лучше войти в рассмотрение состава летописного свода 1177 г., нам надлежит предварительно выяснить себе, что это за южнорусский источник, кончавший свое изложение на 1177 г., ко­торый был положен сводчиком в основу своего построения. А. А. Шахматов давно уже указал, что из дублировки южнорусских известий, получившейся в тексте Лаврентьевской летописи, можно думать, что южнорусский источник привлекался как сводчиком 1177 г., так и последующим сводчиком, работу которого мы пока ус­ловно определим 1193 г. Оба эти южнорусских источника, в извест­ной части весьма близкие друг к другу по составу своих известий, были Летописцами Переяславля Русского или Южного. Это вытека­ет из анализа рассказа о походе Михалки на половцев, который теперь читается, в разном изложении, под 1169 и 1171 гг. Под 1169 г., где описание дано более обстоятельное, сказано, что Михалко отправился в поход «и снимь переяславець 100, а берендеев пол­торы тысячи», а затем не однажды об участниках этого похода го­ворится «наши» («Наши же слышавше думаша»; «наши же... крепляхуся»; и др.), причем один раз, как бы для того, чтобы у нас не оставалось никакого сомнения в том, кто это «наши», читаем: «переяславци же дерзи суще, поехаша наперед». И в рассказе под 1171 г., где действуют, конечно, те же участники, опять читаем: «наши... инех избиша, а другыя извязаша».
Дальнейшее изучение этих двух изложений похода Михалки на половцев не оставляет сомнения в том, что один из этих переяс­лавских Летописцев был летописец епископский, а другой - княжеский: в самом деле, под 1169 г. победа Михалки приписана церкви Десятинной богородицы и истолкована как чудо; а под 1171г. победа объяснена молитвой за Михалку его отца и деда, как и мужеством участников. Можно уверенно говорить, что владимирский сводчик 1177 г. привлек к своей работе Летописец Переяславля Русского епископский, потому что не однажды в повествованиях о южно­русских делах в составе свода 1177 г. находим подчеркивание участия в этих делах переяславского епископа, хотя бы под­черкивание это ничего не привносило существенного в изложение хода событий. Владимирский сводчик 1193 г. по своему южнорусско-

-110-

му источнику, т. е. по княжескому Летописцу Переяславля Русского только перепроверил работу сводчика 1177 г. и пополнил ее тем, что повторил, как мы теперь видим, известия, уже имевшиеся в своде 1177 г. из епископского Летописца, но читавшиеся там под другими годами. Думаю, что это именно и вводило сводчика 1193 г. ошибки, т. е. в княжеском Летописце Переяславля Русского хро­нологическая сеть событий почему-то не совпадала с хронологичес­кой сетью епископского переяславского Летописца. В самом деле, поход князей на половцев записан теперь в Лаврентьевской летописи и под 1110 и под 1111 годом; смерть Олега Святославича и под 1115 и под 1116 годами; посажение Глеба в Киеве Мстиславом на стол и под 1163 и под 1169 годами; поход Михалки на половцев, как мы только что говорили, и под 1169 и под 1171 гг. Что ошибался в датировке не епископский летописец, а княжеский - видно из того, что поход Михалки на половцев был в действительности в 1169 г., т. е. сразу после вступления Глеба на Киевский стол, а под 1169 г. рассказ о походе Михалки взят явно из епископского Летописца Пе­реяславля Русского.
В этом нас еще больше подкрепляет то, что все три южнорусских известия, взятые сводчиком 1193 г. в дополнительную к своду 1177 г. часть своего труда, все эти три известия также ошибочно датирова­ны: поход союзных князей на половцев, бывший в действительности в 1184 г., отнесен к 1185 г.; Игорев поход, воспетый в «Слове о полку Игореве», бывший в 1185 г., оказывается под 1186 г.; смерть пере­яславского Владимира Глебовича, случившаяся в 1187 г., помещена под 1188 г.
Что владимирский сводчик 1193 г, брал свои южнорусские известия из Летописца Переяславля Русского княжеского, а не епископского, - можно доказать вполне убедительно. Летописец княжеский Переяславля Русского был взят в качестве одного из до­полнительных источников при составлении того Киевского свода 1200 г., который теперь составляет первую часть Ипатьевской летописи. 58) Извлекая отсюда заимствования из этого княжеского переяславского Летописца и сопоставляя их с отражением этого же княжеского переяславского Летописца в своде 1193 г. (т. е. в тексте Лаврентьевской летописи), мы получаем довольно отчетливое пред­ставление об этом летописном памятнике, прямо до нас не сохранившемся. Выделить из состава Киевского свода 1200 г. (Ипать­евской летописи) заимствования его из княжеского Летописца Пе­реяславля Русского помогает, как надежный критерий, та особая черта этого Летописца, которая, несомненно, отражала в себе личность самого князя Владимира, бывшего, как видно, не только редактором, но и информатором своего летописного предприятия. Князь этот вступил на стол Переяславля Русского в 1169 г. мальчиком 12-ти лет. Временно он, как можно догадываться, на­ходился под опекой дяди своего Михаила. С удалением Михаила на север в 1176 г., где Михаил борется за наследство Андрея и скоро умирает, Владимир Глебович правит в Переяславле уже самостоятельно по самой своей смерти в 1187 г. Рано потеряв отца, сидя в

-112-

Переяславле без всякой поддержки со стороны киевского князя, на­ходясь в постоянной вражде с черниговскими князьями, наконец, бу­дучи князем в то время уже сильно разоренного половецкими набе­гами и немноголюдного княжества, Владимир Глебович за всю свою недолгую самостоятельную жизнь опирался на крепкую руку своего дяди, владимиро-суздальского Всеволода, который считал Владимир представителем и охранителем своих интересов на юге. Как князь пограничного со степью княжества, Владимир Глебович думал и за­ботился только о защите своей земли от половцев, об обороне южной своей границы. Его Летописец, использованный и киевским сводчиком 1200 г., и владимирским сводчиком 1193 г., главным своим содержанием имел изложение военных действий против степи, в которых личным подвигом самого князя Владимира отводилось весьма большое (и преувеличенное) место. Упоминания подвигов Владимира Глебовича в военных предприятиях против степи - это и есть тот критерий, по которому мы определяем заимствования из Летописца Переяславля Русского как в составе Киевского свода 1200 г., так и в составе Владимирского свода 1193 г. Как можно уве­ренно думать, Летописец Владимира Глебовича оканчивался описанием его смерти: это - последнее известие из южнорусского источника Владимирского свода 1193 г., приведенное в виде краткой записи, и это же известие - последнее, взятое из Летописца Пере­яславля Русского в Киевский свод 1200 г. и приведенное здесь в пол­ной записи.
Если, собрав все наши наблюдения над епископским Летописцем Переяславля Русского, весьма обильно использованным владимир­ским сводчиком 1177 г. от начала «Повести временных лет» до 1157 г. и менее внимательно с 1157 г. до 1175 г., мы сравним этот памятник летописания с княжеским Летописцем того же Переяслав­ля, в общем весьма скромно использованным владимирским сводчиком 1193 г., но хорошо представленным в Киевском своде 1200 г., то оказалось бы, что оба эти памятника весьма значительно разнились между собою в своем начале и в окончании, но в составе своих известий после текста «Повести временных лет» и до 1169 г., т. е. серединою своего повествования, они были друг другу близки, причем здесь княжеский Летописец едва ли не следовал за епископским, его сокращая, почему владимирский сводчик 1193 г. при сличении изложения епископского Летописца (в составе свода 1177 г.) с изложением княжеского Летописца, бывшим вспомога­тельным источником в руках сводчика 1193 г., - не нашел ничего прибавить из этого своего источника, а ошибаясь, т. е. дублируя известия, передавал их почти как тождественные известия епископ­ского летописца.
Чем же различались эти два переяславских Летописца в своем начале? В начале княжеского Летописца читалась «Повесть времен­ных лет» в так называемой редакции 1118 г., тогда как епископский Летописец давал «Повесть временных лет» в редакции Сильвестра 1116 г. 59) Сильвестр, как мы уже говорили, в 1119 г. был назначен епископом в Переяславль Русский, где он, как можно бы было до-

-113-

казать и создал епископский Летописец этого княжества, положив в его начало свою редакцию «Повести временных лет». Работу летописания позднее в Переяславле продолжали преемники Сильвестра, сохраняя, конечно, сильвестровскую основу, по крайней мере до 1175 г.
Что же касается разницы изложения этих двух Летописцев Переяславля в пределах от 1169 г. и до 1175 г. (этим годом кончался епископский Летописец Переяславля, использованный в своде 1177 г.), то по различию повествования их об одном и том же походе Михалки на половцев, теперь читаемому в Лаврентьевской летописи иод 1169 и 1171 г., можно думать, что княжеский Летописец уже независимо и оригинально излагал события этих 1169 - 1175 годов, т. е. время первых лет деятельности Владимира Глебовича.
Но как же могло случиться, что при такой конструкции княже­ского Летописца Переяславля Русского и при такой его близости к составу епископского летописца, которому он следовал в изложении от начала XII в. и до вступления на престол Переяславля Владимира Глебовича, хронологическая сеть этого княжеского Летописца не совпадала с хронологическою сетью епископского Летописца? 60) Вы­сказываюсь в том смысле, что княжеский Летописец Русского Пере­яславля не давал читателю той формы погодного изложения со­бытий, какую давал епископский Летописец и которая была обыч­ным, но все же не непременным приемом летописания. Думая, что датируя только некоторые события, княжеский Летописец от них вел далее счет годов до следующего датированного события, что и приводило читателя к ошибочным подсчетам: сначала на один год, затем уже на два года (1169-1171), а в конце опять на один год (смерть князя 1187 - 1188 гг.).
Почему же при Андрее Боголюбском, а позднее при Всеволоде владимирское летописание, желая в той или иной мере пополнить свои записи известиями по истории «Русской земли», обращалось за подобного рода источниками в Русский Переяславль? Объяснение этому лежит в том отношении владимирских князей к Русскому Переяславлю, которое установилось с момента подчинения в 1169 г. Киева воле Андрея владимиро-суздальского. По его прямому прика­зу в Переяславль южный был посажен Владимир Глебович, после смерти которого (с 1187 г.) делами Переяславля, как своими владимирскими, продолжает распоряжаться Всеволод, посылая, например, туда в 1198 г. какого-то Павла на епископство, так что князь Ярослав Мстиславович, сидевший в Переяславле после Владимира Глебовича, видимо безусловно подчиняется Всеволоду. После смерти Ярослава Мстиславовича Всеволод уже держит Пере­яславль Русский своим сыном Ярославом, посланным на юг из Переяславля Суздальского в 1201 г., и женит этого сына в 1206 г. на половчанке Юрьевне Кончаковича, желая тем, конечно, обезопасить Переяславль южный, как пограничье, от половецких нападений. Однако Ярославу удалось прокняжить в Переяславле Русском только 7 лет, т. к. он был прогнан из «Русской земли» на север враждебною Всеволоду коалицией южных князей во главе с киевским Всеволо-

-114-

дом Чермным, и уже после смерти Всеволода владимиро-суздальского его сыну Юрию в 1213 г. удается послать на стол Переяславля Южного брата Владимира, который женится на Глебовне Черниговской, как знак забвения пережитым осложнением владимиро-суздальских князей с Черниговским домом из-за обладания Переяславлем. В 1215 г. этот Владимир Всеволодович после поражения попадает в половецкий плен, откуда возвращается только в 1218 г. За эти годы Переяславль Русский уходит, правда, из рук князя Юрия владимиро-суздальского, но в 1227 г. Юрий уже вновь посылает туда на княжение своего племянника Всеволода Константиновича, сменив его в 1228 г. своим братом Святославом. На этом наши све­дения об отношениях владимирских князей к Русскому Переяславлю обрываются, но имеем основания думать, что связь эта не оборва­лась. Так, в 1230 г. (по Лаврентьевской), когда в Киев ездил для поставления на ростовскую кафедру Кирилл, бывший до того игуме­ном Рождественского монастыря во Владимире, то он, конечно, вы­полняя какое-то дипломатическое поручение владимирского велико­го князя Юрия, был со своими спутниками, сверх Киева, еще и в Русском Переяславле.
Конечно, эти отношения владимиро-суздальских князей к Русско­му Переяславлю - только часть более обширного поля борьбы этих князей за господство на киевском юге и за первенство среди всех русских княжеств. Но указанного нам сейчас достаточно, чтобы понять, почему именно из Русского Переяславля привлекались летописные материалы по истории киевского юга владимиро-суздальским летописанием. Рассматривая Русский Переяславль как свою отчину свою долю в «Русской земле», владимиро-суздальские князья проще и, скорее всего, прямым распоряжением могли оттуда получить нужные им летописные источники. Если в 1175 г. таким источником оказался епископский Летописец, а в 1193 г. - княжеский, то, дума­ется, это объясняется тем, что в 1175 г. в Переяславле Русском княже­ского Летописца еще не было, так как после этого года, видимо, прек­ращается летописание при епископской кафедре.
Но не только тем, что владимиро-суздальские князья легче всего могли из Русского Переяславля получать потребные им летописцы, было обусловлено привлечение владимирским летописанием в состав своих сводов Летописцев Русского Переяславля. Княжество это было в своей истории вследствие особых данных весьма тесно связано с историей Киевского княжества. Начиная со Мстислава, сына Мономаха, киевские князья этой ветви русского княжеского дома стара­ются держать свою основную наследственную власть - Русский Пе­реяславль - тем членом семьи, которому по смерти киевского князя (старшего в этой ветви) переходил бы Киевский стол. Позднее, в начале XIII в., эту же линию в отношении Переяславля как преддверия Киева проводят черниговские Ольговичи, хотя, как известно, Переяславское княжество никогда не было наследственною землей. Объяснение всему этому мы найдем в рассмотрении той второй, внешне-политической связи, которая была издавна у Киева с Переяславлем Русским.

-115-

Княжества Киевское и Переяславское выходили своею южною границею в степь. Забота об обороне степной географически неукрепленной границы, а следовательно, и забота о половецких отношениях - не могла не связывать руководителей этих княжеств. Старинные, идущие еще от времен Ярославичей, традиции двигали киевского князя как внешне-политическую главу всех русских княжеств и в сношениях с Византией, и в сношениях со степняками. Можно из летописей привести ряд неопровержимых данных, что половцы всегда считали киевского князя ответственным руководителем внешней политики «Русской земли» и только с ним заключали договоры о взаимных отношениях Русской и Половецкой земли. Между тем киевский князь давно уже утратил фактически такую власть. Он мог руководить военною обороною только своих киевских границ, а в делах общего фронта против степи (и в смысле обороны, и в смысле наступления) всегда должен был искать связи и единства действий у других князей, и прежде всего у князя Рус­ского Переяславля, княжество которого составляло главный оплот против степи по левобережью.
Совокупность этих двух основных линий в истории Русского Пе­реяславля, связывавших его историю самым тесным и деловым обра­зом с историей Киевского княжества, не могла не отразиться в летописании Русского Переяславля. Действительно, летописание это, особенно поры епископского Летописца, в своем историческом охвате вовсе не было замкнутым летописцем своей волости, а по хо­ду дел и событий Летописцем киево-переяславским, т. е. изла­гавшим сверх своих переяславских дел также и главные факты истории «Русской земли».
Андрей Боголюбский, овладев в 1169 г. Киевом и распоряжаясь затем судьбами Русского Переяславля, не только мог взять из Киева нужные ему летописные материалы, но, несомненно, многие из них взял, т. к. овладение Киевом в 1169 г. сопровождалось увозом на се­вер не только драгоценностей, но и книг. И не случайно, что позднее, начиная с XIII в., на севере отыскиваются такие древние памятники киевской литературы XI - начала XII в., как «Житие Антония», «Повесть временных лет» Нестора, а позже и все главные памятники южной Руси мы получаем через Ростовскую традицию (Русская Правда, Ипатьевская летопись и др.). Но киевское летописание ни в коей мере не могло удовлетворить владимирских сводчиков конца XII - начала XIII в. как источник для пополнения владимирских летописных материалов. Это киевское летописание в своей основе, как мы уже знаем, дошло до нас в первой части Ипатьевской летописи, и характер этого памятника в отношении владимиро-суздальских деятелей совершенно ясен. Домогания Юрия Долгорукого на Киев, а затем политика Андрея Юрьевича на киевском юге - не вызывали в своем изложении под пером киевских летописателей симпатий или сочувствия у читателя киевских летописей, не говоря уже о более ранних эпизодах борьбы за Киев, в которых весьма часто можно видеть открыто-враждебное отношение летописателя к тому иному представителю дома Мономаха. Если мы начнем

Наши рекомендации