Маленький Ганс, 5 лет — случай Фрейда.

Жиль Делез, Феликс Гваттари, Клер Парнэ, Андре Скалла — Интерпретация высказываний

Настоящий текст изначально был опубликован в сборнике Жиля Делеза и Феликса Гваттари под названием «Психоанализ и Политика» (1977) и задумывался в качестве своего рода практического дополнения к «Четырем тезисам о психоанализе».

Демарш авторов представляет из себя своеобразную попытку шизоаналитического взгляда на несколько клинических случаев, ставших каноническими в рамках фрейдовского и кляинианского психоанализа. Стоит сразу обратить внимание на тот факт, что заключительный случай (девятилетняя Агнесс) представляется довольно сложным для понимания. Упомянутая сложность связана с тем, что в процессе перевода нам так и не удалось найти оригинальный текст этого случая, чтобы уточнить, каким образом было организовано вмешательство психотерапевта, который вел этот случай, и написать хотя бы несколько уточняющих сносок. Тем не менее, комментарии авторов публикуемого текста помогают приблизительно реконструировать наиболее общие моменты происходящего.

Приятного чтения.

Интерпретация высказываний

В детском психоанализе мы видим куда лучше, чем в любом другом психоанализе, каким образом высказывание подавляется и заглушается. Невозможно произвести высказывание, чтобы оно не было низведено к уже готовой и кодированной решетке интерпретации. Ребенок не может избежать этого: он заранее «бит». Психоанализ — невероятное предприятие с целью подавить любое производство высказываний в качестве [манифестации] реальных желаний. Мы рассмотрим три примера детей, поскольку именно на их примере проблема проявляется наиболее очевидным образом: знаменитого маленького Ганса (Фрейд), Ричарда (Мелани Кляйн) и Агнесс в качестве примера актуальной секторизации[1].

Мы поместим в левую колонку, что говорит ребенок, в правую же колонку — нечто, что психоаналитик или психотерапевт слышат, принимают во внимание, переводят или же производят [на месте услышанного]. Предоставим читателю судить о невероятности того разрыва, который, скрываясь за видимостью обладания значением [signifiance] и толкования, маркирует максимум репрессии и несоответствия. От случая к случаю все становится все хуже и хуже.

Эта компаративная работа, в которой рассматриваются три детских случая, была проведена в группе (Жиль Делез, Феликс Гваттари, Клэр Парне, Андре Скала) в надежде, что подобные группы будут учреждаться, ставя под сомнение букву психоанализа.

Маленький Ганс, 5 лет — случай Фрейда.

Левая сторона (ребенок).

А. Первое движение Ганса вполне понятно: он хочет спуститься по лестнице, чтобы найти свою подругу [petite amie] Марику и спать с ней. Движение детерриториализации, посредством которого машина-мальчик пытается войти в новую сборку (для Ганса его родители вместе с ним уже формировали машинную сборку, которая, однако, не должна была быть исключительной: «Я вернусь завтра утром к завтраку»). Родители плохо восприняли это: «Что ж, давай»[2]. Ганс уходит. «Естественно, его возвращают обратно». Итак, эта первая попытка детерриториализации внутри дома проваливается. Ганс понимает, что подруги из его дома не комильфо [comme il faut]: он дешифрует локальную политическую экономию и во время похода в ресторан обнаруживает более адаптированную партнершу, «светскую женщину». Вторая попытка детерриториализации путем покорения и пересечения улицы. Но и здесь снова происходит казус…

Выдуманный родителями компромисс: Ганс время от времени будет приходить в их кровать. Никогда ретерриториализация в материнской кровати не производилась столь настойчиво. Вот, что такое искусственный Эдип. Вынужденный быть в этой ситуации, Ганс ожидает от нее по меньшей мере того, что ожидал от домашней сборки с маленькой Марикой или же уличной сборки с другой маленькой девочкой: «Почему ты не трогаешь меня здесь пальцем?» — «Потому что это свинство» — «Что такое свинство? Почему?[3]». Ганс повсюду зажат, повсюду окружен: одним махом его заставляют и ему запрещают воспринимать свою мать в качестве объекта желания. Ему прививают вирус Эдипа.

Правая сторона (психоаналитик).

Фрейд не может поверить, что Ганс желает маленькую девочку. Ему нужно, чтобы это желание скрывало за собой другое. Фрейд ничего не понимает ни в сборках, ни в движении детерриториализации, которое их сопровождает. Он знает лишь одно: территорию-семью. Любая другая сборка должна быть репрезентирующей семью. Необходимо, чтобы желание, направленное на Марику, стало аватаром желания матери, которое предположительно было первичным. Желание Марики [то есть направленное на нее] должно быть желанием, где Марика составляет часть семьи. «За этим пожеланием (Я хочу, чтобы Марика спала со мной) скрывается другое (Я хочу, чтобы Марика составляла часть нашей семьи)»!

Левая сторона (ребенок).

Б. Маленький Ганс никогда не выказывал страха, что ему отрежут пенис. На угрозу кастрации он ответил с крайним безразличием. Он никогда не говорил об органе, но о функционировании и коллективном агенте функционирования: le fait-pipi[4]. Ребенок не интересуется органами и органическими функциями и половыми штучками. Он интересуется машинным функционированием, то есть состоянием [etat de choses][5] желания. Очевидно, что у девочек есть пиписька, а также она есть и у матерей, поскольку они писают [font pipi]: всегда присутствуют одни и те же составные части, но вступающие в вариабельные позиции и соединениях. Идентичность материалов — это единство плана консистенции или же композиции, это однозначность [univocite] бытия и желания. Вариабельность позиций и соединений, множественности — машинные сборки, которые реализуют план с такой степенью могущества и совершенства. Не существует двух полов, существует n полов, существует столько полов, сколько сборок. Как каждый из нас входит в большое количество сборок, так и каждый из нас имеет n полов. Когда ребенок обнаруживает, что он сведен к одному полу, женскому или же мужскому, то именно тут он обнаруживает свое бессилие: он теряет машинный смысл и отныне обладает лишь утилитарным значением [signification d’outil]. И тогда ребенок действительно оказывается в депрессии. Его вывели из строя, у него украли бесчисленное количество полов. Мы попытались показать, каким образом эта авантюра изначально происходила с маленькой девочкой — именно она изначально оказывается редуцированной к одному полу, маленький мальчик следует за ней. Речь ни в кой мере не идет о кастрации, то есть мальчишеском страхе потерять тот пол, которым он уже обладает, а в случае с девочкой — о тревоге больше не иметь или все еще не иметь пола, которого у нее нет. Речь идет совсем о другом: Ребенок-машина столкнулся с проблемой кражи полов. (Таким образом, фантазм о слесаре у маленького Ганса, который так плохо поняли отец и Фрейд, — это фантазм о порче, кошмаре быть редуцированным к одному полу).

Правая сторона (психоаналитик).

Вместе с психоанализом мы вновь обнаруживаем теологический способ мышления. То мы верим, что существует лишь один единственный пол, мужской, орган-пенис (Фрейд); эта идея также сопровождается методом аналогии в вульгарном смысле: клитор является аналогом пениса, совсем маленьким испорченным пенисом, который никогда не сможет вырасти. То мы верим, что в действительности существует два пола, мы восстанавливаем специфическую женскую сексуальность, вагиноцентричную (Мелани Кляйн).

На сей же раз метод меняется: мы переходим к методу аналогии в ученом смысле или же методу гомологии, основанном на означающем-фаллосе, а не на органе-пенисе. Структуралистская вера в том виде, в каком ее выражает Леви-Стросс, находит здесь свое привилегированное применение: преодолеть воображаемые аналогии в пользу структурных и символических гомологий.

Но этим действием ничего не изменяется: крайне неважно, признается ли один или два пола, даже если они оба размещаются в каждом из нас (бисексуальность; желание вагины у мужчины, которое было бы гомологичным желанию пениса у женщины). Так или иначе, совсем неважно, мыслим ли мы в терминах вульгарной аналогии, в терминах органов и органических функций или же ученой гомологии, в терминах означающего и структурных функций. Все эти различия являются теоретическими и существуют только в голове психоаналитика. Мы продолжаем плотно соединять желание с кастрацией, которую мы интерпретируем как воображаемую или же как символическую (единственный вопрос, какой из двух методов лучше оперирует этим раздражающим сцеплением [кастрации и желания]). В любом случае сексуальность, то есть желание, в качестве либидо, сводится к различию полов. Фатальная ошибка, что мы трактуем это различие органически или же структурно относительно органа-пениса или же означающего-фаллоса.

Ребенок думает и видит совсем не таким образом:

1) Нет ни органической аналогии, ни структурной гомологии, но есть однозначность [univocite] составных частей с вариабельными соединениями и позициями (сборками). Не органическая и не структурная функция, но машинное функционирование. Однозначность, единственно атеистическая мысль — мысль ребенка.

2) Однозначность — это также мышление множественного: (n-ого количества сборок), куда входят составные части, и n-ого количества полов; локомотив, лошадь, солнце не в меньшей мере являются полами, чем девочка или мальчик; вопрос-машина сексуальности повсюду охватывает проблему различия двух полов. Сводить все к различию полов — лучший способ отречься от сексуальности.

3) Когда ребенок сведен к одному из полов, мужскому или женскому, то это потому, что он уже все потерял; мужчиной или женщиной уже обозначаются существа, у которых украли n-ое количество полов. Не существует связи каждого из двух полов с кастрацией, но изначальна лишь связь омнисексуального и мультисексуированного с кражей.

4) Действительно существует диссимметрия девочки и мальчика, но она состоит в следующем: девочка — первая, у кого мы воруем n-полов, у кого мы крадем ее тело-машину, чтобы сделать из него тело-инструмент. Женские революционные движения радикально ошибаются, когда отстаивают свои исключительно женские права (лаканизированный MLF[6]). Они должны отстаивать права всех полов: женских не более, чем мужских, которых девочка была изначально лишена, чтобы оказаться девочкой.

Фрейд не перестает не признавать детскую сексуальность. Он интерпретирует, следовательно, не признает. Он отлично видит, что различие полов само по себе оставляет ребенка совершенно безразличным; но он интерпретирует, как если бы ребенок реагировал на тревогу кастрации, поддерживая свое поверье о существовании пениса у девочки. Это неправда. Ребенок не испытывает никакой тревоги кастрации до момента, пока мы не редуцируем его к одному единственному полу. Кажется, что он имел n-полов, которые отсылали к всевозможным сборкам, в которые входили общие части как для девочек, так и для мальчиков, но также для животных и вещей… Фрейд отлично видит, что существует диссимметрия девочка-мальчик; но он это интерпретирует как вариации Эдипа-девочки и Эдипа-мальчика, как различие между кастрацией-девочки и кастрацией-мальчика. Это также неправда: ничего общего с Эдипом или же фамильялистской темой, но [общее] с трансформацией тела, [а точнее] машины в инструмент. Ничего общего с кастрацией, отсылающей к полу, который мы имеем, но имеет отношение к краже всех полов, которые мы имели. Фрейд сцепляет сексуальность с семьей, кастрацией, различием полов — тремя главными ошибками, суевериями более ужасными, чем средневековый теологический способ мыслить. Мы даже не можем сказать, что Фрейд плохо интерпретирует; но, интерпретируя, он не рискует пониманием того, что говорит ребенок. Присутствует много цинизма в этой декларации Фрейда: «мы используем указания, которые пациент до нас доносит, с целью представить его сознанию, при помощи искусства интерпретации, его бессознательный комплекс своими собственными словами».

Левая сторона (Ребенок).

С. Итак, Ганс провалился в осуществлении своего самого сокровенного желания: в попытке [вступить] в машинную сборку посредством детерриториализации (исследование улицы в соединении с подругой). Он насильно ретерриториализуется в семье. Однако даже семью он готов воспринять в качестве сборки, в качестве машинного функционирования. Но отец, мать, Профессор[7] присутствуют тут за тем, чтобы в той или иной степени напомнить ему, что семья не то, что он себе вообразил: сборка, функционирование. Не агенты желания, а лица [personnes] или же представители закона; не машинное функционирование, но структурные функции: функция-Отец, функция-Мать. Теперь Ганс боится выходить на улицу. И он боится туда ходить, потому что в таком случае лошадь могла бы его покусать. Но как может быть иначе, если улица была для него закрыта и запрещена в качестве его самого сокровенного желания? И лошадь это вовсе не лошадь в качестве представляемой чувственной формы (по аналогии), не мыслимая интеллигибельная структура (по гомологии). Лошадь — это элемент, детерминированная составная часть в уличной сборке: лошадь, омнибус, воз[8]. Лошадь, как мы это видели, определяется списком аффектов, находящихся в зависимости от сборки, частью которой она [лошадь] является, — аффектов, которые представляют ничто иное как сами себя: быть ослепленным, держать вожжи, быть гордым, иметь огромную пипиську [un grand fait-pipi], иметь огромную задницу для испражнения, кусаться, тянуть за собой большой вес, быть выпоротым, производить шум своими ногами… Настоящая проблема, с которой связан тот факт, что лошадь «аффективна», а не репрезентативна, связана с вопросом о том, каким образом аффекты циркулируют в лошади, как они переходят и трансформируются друг в друга? Становление-лошадью и становление-лошадью маленького Ганса. Проблема Ганса — это вопрос о том, в какой динамической связи находятся все эти аффекты. Например, для того, чтобы «укусить», не нужно ли пройти через «упасть», которое в свою очередь трансформируется в «шуметь ногами»? Что может лошадь? Происходящее далеко от того, чтобы быть эдипиальным фантазмом, речь идет об анти-эдипальномпрограммировании; стать лошадью, чтобы избежать тисков, в которые его [Ганса] хотят заключить. Мы закрыли для Ганса все человеческие решения. Лишь становление-животным, как и становление-человеком, позволило бы ему завоевание улицы[9]. Но психоанализ тут как тут, чтобы перекрыть ему этот последний выход.

Правая сторона (психоаналитик).

И вот отец, а затем и профессор, вновь выбирают наиболее грубые выражения. И нет никаких сомнений. Вновь необходимо, чтобы лошадь репрезентировала что-то другое. И это другое лимитировано: сначала это мать, потом — отец, а затем — фаллос. Не стоит суетиться, ведь каким бы ни было рассматриваемое животное, ответ фрейдистов будет идентичным: лошадь или жираф, петух или слон — все это одно и то же, это всегда папа. Фрейд говорил это во весь голос: лошадь не имеет никакого значения сама по себе, она случайна. То, что ребенок видит лошадь, которая падает под ударами хлыста и пытается подняться, производя сильный шум ногами [jambes] напополам с искрами, не имеет никакого значения. Вместо того, чтобы видеть в определениях [determinations] лошади интенсивные аффекты и машинную сборку — такую, что уличная лошадь по существу различается от любого другого животного или же любых других типов лошадей, Фрейд продолжает напевать старую песню: посмотрите, что у лошади на глазах, да это же очки отца; что у нее вокруг рта, это же усы отца! Это поразительно. Что ребенок может поделать с подобным самообманом? Вместо того чтобы видеть в определениях [determinations] лошади циркуляцию интенсивностей в машинной сборке, Фрейд действует через статичную аналогию репрезентации и идентификации по аналогии: более не лошадь производит идеальные экскременты, но лошадь сама по себе является фекалией и дверь, из которой она выходит, является задницей[10]! Вместо того чтобы пиписька и кусание были в определенном интенсивном отношении с лошадью, внезапно начинает кусаться пиписька. И здесь Ганс выражает свое потрясение, что является способом сказать, что его отец ничего не понял: «Но ведь пиписька не кусается» (дети умны: они знают, что пиписьки не кусаются, как и мизинцы не говорят). На что его отец, отбросив всякий стыд, отвечает: «Все может быть…». Кто здесь больной? Маленький Ганс? Или же объединившиеся отец с «профессором»? Пагубные последствия интерпретации и придания значения. Глупость. Остается лишь пожалеть маленьких детей.

Чего добивается Фрейд своими коварством и обманом (он сам хвастается о том, что не все говорит отцу, чтобы лучше преуспеть в своих целях и суметь манипулировать интерпретациями)? Если он чего-то и хочет, так это следующего:

1) Сломать все машинные сборки маленького мальчика, чтобы низвести их до семьи, которая будет с этого самого момента рассматриваться как иное, нежели сборка, и будет навязана ребенку как представитель логики.

2) Помешать любым движениям детерриториализации ребенка, которые, однако, конституируют суть либидо и сексуальности; блокировать ему все выходы, переходы и становления, включая сюда становление-животным и становление-нечеловеком; ретерриториализировать его в кровати родителей.

3) Встревожить его, внушить ему вину, подавить его, обездвижить его, сделать его статичным, заполнить его грустными аффектами… посредством силы интерпретации. Антропоморфизм и территориальность, Фрейд знает лишь это, тогда как либидо не перестает направляться в другое место. Фрейд ничего не понимает ни в животных, ни в становлении животного, ни в становлении-животным: как и в случае с волками Человека-Волка, а также с крысами Человека-Крысы, как и с лошадьми маленького Ганса.

Левая сторона (Ребенок).

Но как Ганс в то же время мог не бояться (но по совсем иным причинам, нежели тем, что изобрел Фрейд)? Стать животным и вовлечься в подобную сборку — что-то действительно серьезное. Но еще серьезнее, что желание здесь противостоит своей собственной репрессии. В лошадиной сборке [dans l’agencement cheval] возможность попасть под воздействие аффекта оказывается заполненной аффектами одомашнивания, обессиленности, пережитой жестокости, но и не в меньшей степени могуществом [puissance], гордостью и активной силой. Путь пролегает вовсе не по обкатанной дорожке желание-тревога-страх; но желание изначально встречает страх, который превращается в тревогу лишь впоследствии под влиянием семейного и психоаналитического воздействия. Например, кусать: это действие разозленного животного, которое одерживает верх, или же реакция побежденного животного? Маленький Ганс кусает или же он сам укушен? Становление-животным откроет Гансу секрет улицы в качестве линии побега или же станет для него причиной для застоя и тупика, которые заранее были обеспечены семьей? Становление животным как высшее проявление детерриториализации подталкивает желание к его границе: тому, что желанию удается пожелать собственного подавления [repression], что является совершенно иным мотивом, нежели фрейдовским, где желание обуздывает [se reprimerait lui-meme] само себя.

Правая сторона (Психоаналитик).

Что делает Фрейд, чтобы добиться своей цели? Он ломает машинную сборку Ганса, разбивая ее на три кусочка: лошадь попеременно и все более и более основательно будет матерью, отцом, а затем и фаллосом. Но точнее все происходит следующим образом: 1) Тревога изначально связана с улицей и матерью («на улице ему не хватает его мамы»!), 2) Тревога трансформируется, укореняется и развивается в страхе быть укушенным лошадью, боязнь лошади связывается с отцом («должно быть, лошадь — это отец»), 3) Лошадь — это огромная пиписька, которая кусается. Таким образом, итоговая сборка Ганса и его заключительная попытка детерриториализации, как становления-животным, ломаются, чтобы быть переведенными в территориальный принцип семьи, в семейную триангуляцию. Почему с этой точки зрения важно, чтобы мать смещалась к отцу, а отец — к фаллосу? Потому что мать не должна обладать автономной властью, которая позволила бы существовать территориальному рассеиванию; мы увидели, что если даже мать доминирует, семейная власть все равно фаллоцентрична. Необходимо, чтобы отец в свою очередь удерживал свою власть возвышенного фаллоса, чтобы триангуляция существовала как структурная и структурирующая операция. Только на этом условии кастрированное желание сможет социализироваться и сублимироваться. Сущностным для Фрейда является утверждение о том, что желание само себя обуздывает [se reprime lui-meme]. Для этого необходимо показать, что желание не выдерживает «интенсивностей». Фрейд постоянно удерживает в уме истерическую модель, где, как это хорошо видела психиатрия XIX века, интенсивности слабы. Таким образом, необходимо сломать интенсивности, чтобы помешать их свободной циркуляции, их реальной трансформации; необходимо обездвижить каждую из них посредством своего рода придания значения или символизации (= желание по отношению к матери, желание против отца, мастурбаторное удовлетворение); необходимо перенастроить искусственную систему таким образом, чтобы они [интенсивности] вращались по кругу [tourner sur place]. Необходимо показать, что желание не подавлено, но само себя подавляет, принимая за свой объект нечто, что по самой своей сути является Потерей, Кастрацией, Нехваткой (фаллос в отношении с мамой, в отношении с папой, в отношении с самим собой). Таким образом, психоаналитическая операция выполнена: Фрейд может цинично сделать вид, что терпеливо ждет, и позволить говорить Гансу. Ганс никогда не имел ни малейшей возможности говорить и произнести хотя бы одно из своих «высказываний». В таком психоанализе очаровывают как раз реакции ребенка: его ирония, когда он чувствует, что родители преувеличивают. И напротив — полное отсутствие юмора и давящая скука психоанализа, маниакальная интерпретация, самоудовлетворение родителей и Профессора. Но на одной иронии далеко не уедешь: ее будет у Ганса все меньше и меньше, или же он все больше и больше будет прятать ее, он согласится со всем, все признает, смирится со всем. Да-да, я хочу быть мамой, я хочу быть папой, я хочу огромную пипиську, как у папы… Все за тем, чтобы его оставили в покое, чтобы он мог наконец-то забыть, забыть все, в том числе и свои неприятные часы психоанализа.