Глава 5. Разве я сторож брату моему? 11 страница

На первое место среди этих факторов следует поставить все более неуправляемые рыночные силы, вышедшие из-под эффективного политического контроля и подчиняющиеся одним только законам конкуренции. Благодаря техническим усовершенствованиям и последовательному демонтажу по­литических сдержек и противовесов капитал сегодня свобо­ден перемещаться когда и куда пожелает. Тем самым потен­циальные сторонники и защитники социальной справедли­вости лишаются экономических рычагов, без которых вне­дрение этических принципов оказывается невозможным. По­литические институты остаются локальными, в то время как реальная власть, решающая вопросы о положении вещей ны­нешних и будущих, обретает истинную экстерриториальность; как отмечает Мануэль Кастельс в своем монументальном трех­томном труде«Информационная эпоха» [8], власть в форме капитала, и особенно финансового капитала, перетекает, в то время как политика остается локализованной, сохраняя все ограничения, порождаемые ее местнической природой. Власть, если так можно сказать, «освобождается от полити­ки-'. По в такой ситуации государство, на которое Левинас возлагал надеждыпо обеспечению справедливости, вдохнов­ляемой моралью, оказывается всего лишь благим пожелани­ем; все более сложным становится создать структуру, способ­ную в какой-то мерс взять на себя, не говоря уже о том, чтобы решить ее полностью, задачу воплощения в жизнь нового ка­тегорического императива, к которому так стремится Ганс Ионас, даже если бы таковой был найден, сформулирован и получил всеобщее одобрение. Можно утверждать, что про блема практического применения этики Левинаса к бедам со­временного общества состоит прежде всего в отсутствии [адекватной властной! структуры.

В современном мире мобильность стала наиболее силь­ным и желанным фактором расслоения; материалом, из ко­торого ежедневно выстраиваются и перестраиваются новые,

все более глобальные социальные, политические, экономи­ческие и культурные иерархии. Мобильность, обретаемая вла­дельцами и менеджерами капиталов, знаменует собой новое, беспрецедентное по своей радикальности отделение власти от обязательств: [не только] от обязательств по отношению к сотрудникам, но также и по отношению к более молодым и слабым, к еще даже не родившимся поколениям, по отноше­нию к самовоспроизводству жизненных условий человечества в целом, короче говоря, она знаменует собой полную свобо­ду от обязанности вносить свой вклад в повседневную жизнь и увековечение общества, возникает новая асимметрия меж­ду экстерриториальной природой власти и сохраняющейся территориальностью «повседневной жизни», которую ны­нешние власти, свободные от всех ограничений и способные прийти в движение почти немедленно и без предупреждения, вольны использовать в своих интересах, игнорируя любые последствия. Освобождение от ответственности за послед­ствия - это наиболее желанное и высоко ценимое приобре­тение капитала, обеспечиваемое новой мобильностью, сво­бодой перемещения сквозь любые границы.Издержки пре­одоления негативных последствий отныне могутне учиты­ваться при подсчете «эффективности» инвестиций.

Новая свобода капитала заставляет вспомнить прежних лендлордов, сдававших свои земли в аренду и прославивших­ся вопиющим пренебрежением к нуждам кормившего их на­селения. «Снятие сливок» в виде «прибавочного продукта» с принадлежащих им угодий - вот вес, что интересовало этих помещиков. Между этими ситуациями есть некоторое сход­ство, но такое сравнение не воздает должного тому типу сво­боды от проблем и ответственности, которую обрел мобиль­ный капитал конца двадцатого века и о которой землевладель­цы не могли и мечтать.

В отличие от лендлордов эпохи ранней модернити, ко­торые не жили на своей земле, современные капиталисты и земельные маклеры в силу предельной мобильностиих лик­видных средств не наталкиваются на твердое, жесткое сопро­тивление их власти. Единственными ограничениями, кото­рые они ощутили бы и приняли к исполнению, могут стать

Часть III. Как мы действуем

Глава 14. Ч'armноя мораль, безнравственный мир

административно устанавливаемые препятствия для переме­щения капитала и денег. Однако таких ограничений мало, к тому же они несогласованны, да и те, что еще сохранились, испытывают сильнейшее давление, находятся под угрозой отмены или просто не исполняются.В тот момент, когда сто­ронники подобного регулирования - намеренные или случай­ные жертвы погони за прибылью - лишь пытаются поиграть мускулами и заставить капитал почувствовать свою силу, он без всяких затруднений снимается с места и находит более гостеприимную, т. е. нерезистентную, податливую и уступчи­вую среду обитания. Капиталу нет нужды связывать себя обя­зательствами, коль скоро этого можно избежать.

Резюмируя, можно сказать: вместо тогочтобы выравнивать и повышать жизненный уровень людей, современное технологичес­кое и политическое уничтожение временных и пространственных различий поляризует человечество. Некоторых оно избавляет от территориальных рамок и делает экстерриториальными те или иные цели, формирующие сообщества; в то же время тер­ритория, к которой многие другие люди продолжают оста­ваться «приписанными», лишается своих атрибутов и способ­ности создавать и воспроизводить обладающую определен­ной идентичностью общность. Некоторым это обещает бес­прецедентную свободу от физических препятствий и неслы­ханные возможности перемещаться и действовать невзирая на расстояния. Для других это означает невозможность при­способить к своим нуждам ту территорию, от которой они имеют мало шансов оторваться, чтобы перебраться куда-ни­будь еще. Поскольку расстояния больше ничего не значат, или значат немного, то территории, значительно удаленные друг от друга, также теряют большую часть своих прежних ролей и смыслов. Но если для некоторых это означает свободу об­ретения новых целей, то других обрекает на бесцельность. Часть людей может теперь покинуть ту или иную террито­рию, причем любую, по первому желанию; другая лишь бес­помощно наблюдает, как именно та земля, на которой они только и могут жить, уходит у них из-под ног.

Не только капитал, но иинформация перемещается се­годня независимо от ее носителей; ныне передвижение и пс-

регруппировка тел в физическом пространстве менее, чем когда бы то ни было, необходимы для изменения целей и от­ношений.Для некоторых людей -для мобильной элиты, эли­ты, порожденной мобильностью, - это означает в буквальном смысле «обесфизичивание», дематериализацию власти. Эли­ты все быстрее перемещаются в пространстве, но размах и плотность сплетаемой ими паутины власти не зависят от этих перемещений. Благодаря новой «бестелесности» власти, все более сосредоточивающейся в своих финансовых формах, ее обладатели становятся поистине экстерриториальными, даже если физически им случаетсяподолгу оставаться на одном месте. Их власть поистине [происходит] не «из этого мира» -неиз физического мира, в котором они строят свои надежно охраняемые дома иофисы, сами по себе экстерриториаль­ные, застрахованные от вторжения непрошеных соседей, от­резанные от того, что можно было бы назвать локальным со­обществом, недоступные для всякого, кто в отличие от них ограничен рамками этого сообщества.

Итак, наряду сотсутствием адекватных властныхструк­тур возникает углубляющаяся и расширяющаяся пропасть между задающейцели элитой и всеми остальными людьми. Подобно тому, как сегодняшние власти предержащие напо­минают нам лендлордов эпохи ранней модернити, так и об­разованные, просвещенные и предъявляющие спрос на куль­турные ценности элиты обнаруживают удивительное сход­ство со столь же экстратерриториальнымисхоластическими элитами средневековой Европы, писавшими и говорившими на латыни. Иногда кажется, что непродолжительный пери­од формирования наций был единственным исключением из гораздо более постоянного правила. Невероятно трудная за­дача преобразования множества перемешанных племен, язы­ков, культов, учений, обычаев и традиций в однородные на­ции, имеющие единое руководство, на некоторое время вве­ла ученые элиты в прямой контакт с «народом» («интелли­генция» и «народ», равно как и идея связи между знанием и властью, - все это изобретения эпохи модернити). Но поскольку в общем и целом этот период закончился - по крайней мере в наиболее благополучной части земного шара, где обоснова-

Часть III. Как мы действуем.

Глава И. Частная мораль, безнравственный мир

лась самая влиятельная часть культурной элиты, - кажется, что очевидная («объективная») необходимость сохранения такого союза исчезла. Киберпростраиство, надежно захвачен­ное интернетовскими сайтами, становится современным эк­вивалентом средневековой латыни, и обитатели этого про­странства, представители нынешней образованной элиты, мало о чемMOiyr поговорить с теми, кто безнадежно погряз в чересчур реальном, земном мире. Еще меньше они могли бы вынести из этого диалога, если бы он состоялся. Неудиви­тельно, что слово «народ» быстро выходит у философов из моды, а если и используется в публичных дискуссиях, то толь­ко во время избирательных кампаний.

От новых государств, так же как и от давно существую­щих в их нынешней форме, уже не ожидают выполнения боль­шинства функций, когда-то считавшихся смыслом существо­вания (raison d'etre) национально-государственных бюрок­ратий. Наиболее явная функция, от которой надо избавить­ся ортодоксальному государству или которая должна быть вырвана из его рук, - это поддержание (как отмстил Корие-лиус Касториадис [9]) динамического равновесия между цик­лами роста потребления и увеличением производительнос­ти - задача, которая в различные периоды заставляла госу­дарства вводить временные экспортные и импортные запре­ты, таможенные барьеры или стимулировать внутренний спрос кейнсианскими мерами. Любой контроль такого дина­мического равновесия сейчас выходит за рамки возможнос­тей - да, по сути дела, и амбиций - всех государств, в других отношениях вполне суверенных (в строго политическом смысле слова). Само различие между внутренним и мировым рынками, или, говоря более общим языком, между процесса­ми, протекающими «внутри» и «вне» государства, становит­ся все более сложно определяемым в любом отношении, за исключением, быть может, только контроля над территори­ей и ее населением.

Экономический, военный и культурный аспекты сувере­нитета - все три его основы - сегодня подорианы. Утратив способность ограничивать себя в экономическом отношении, охранять свою территорию, поддерживать собственную иден-240

тичность, современные государства все больше превращают­ся в судебных приставов и полномочных представителей тех сил, которых они уже не могут контролировать политичес­ки. Согласно суровому приговору радикально настроенного латиноамериканского политолога [10], в силу «уязвимости» всех якобы «национальных» экономик и эфемерности, неуло­вимости и «бестерриториальности» пространства, в котором они сами действуют, глобальные финансовые рынки дикту­ют всей планете собственные законы и правила; «'глобализа­ция' представляет собой не более чем тоталитарное распро­странение их логики на все аспекты жизни». Для противо­стояния этим силам государства не имеют ни необходимых ресурсов, ни свободы маневра, ибо «для их собственного кол­лапса достаточно лишь нескольких минут», что, можно доба­вить, недавно подтвердилось на примере Мексики, Малай­зии и Южной Кореи.

«В кабаре глобализации государство исполняет стриптиз и к концу представления остается только с последним необхо­димым атрибутом - возможностями подавления. В условиях, когда его материальная база уничтожена, суверенитет и неза­висимость ликвидированы, политический класс более не суще­ствует, национальное государство низводится до положения простой службы безопасности для мегакомпаний... Новым вла­стителям мира нет нужды непосредственно участвовать в уп­равлении. Эту задачу но их поручению могут выполнять наци­ональные правительства».

Итог всего этого заключается в том, что «экономика» все больше выходит из-под политического контроля; на самом деле основной смысл, вкладываемый сегодня в понятие «эко­номика», определяется тем, что оно призвано обозначить «не­политическую сферу». От политики, как и в старые добрые времена, остается лишь сфера деятельности государства, но при этом ему разрешается касаться всего, что связано с эконо­мической жизнью, лишь на свой и своих граждан страх и риск: любые движения в этом направлении были бы встречены бы­стрыми и яростными санкциями со стороны банков, бирж и финансовых рынков. Тем самым экономическое бессилие го­сударства было бы, к ужасу его лидеров, ярко продемонстри-

И[1днвндуализкрованное общество

Часть III, Как мы действуем

Глава 14. Частная мораль, безнравственный мир

ровано в очередной раз. По подсчетам Рене Пассе [ П ], чисто спекулятивные операции на валютных рынках достигают сегодня объема в 1,3 трлн. долл. в день, что в 50 раз превыша­ет мировой торговый оборот и почти соответствует тем 1,5 трлн. долл., которыми оцениваются резервы всех «наци­ональных банков» мира. «Таким образом, - комментирует Пассе, - ни одно государство не может сопротивляться спе­кулятивному давлению 'рынков¹ более нескольких дней». Не­многочисленными задачами, которые отдаются на откуп го­сударству и решения которых от него ожидают, выступают обеспечение сбалансированности бюджета, поддержание по­рядка на местном уровне и регулирование предприниматель­ства с целью защиты населения от особенно пагубных послед­ствий рыночной анархии.

Жан-Поль Фитусси писал недавно по этому поводу:

«Однако такая программа не может быть выполнена, если только экономика тем или иным способом не выведена из-под контроля политики. Министерство финансов, разумеется, остается необходимым злом, но было бы хорошо обойтись без министерства экономического развития (т. е. управле­ния экономикой). Иными словами, правительство должно быть лишено ответственности за макроэкономическую по­литику» [12].

Для обеспечения свободы маневра и безграничного рас­ширения возможностей преследовать свои цели мировая фи­нансовая, торговая и информационная системы заинтересо­ваны в политической фрагментации, причем в планетарном масштабе. Можно сказать, что они нуждаются в «слабых госу­дарствах», т. е. в таких государствах, которые, несмотря на их слабость, все же остаются государствами. Поэтому, осознан­но или непроизвольно, межгосударственные, надлокальные институты, образовавшиеся и действующие с согласия миро­вого капитала, оказывают координированное давление на своих членов или зависимые от них государства, заставляя их систематически разрушать все, что может помешать не­стесненному движению капитала, замедлить его или ограни­чить его рыночную свободу. Широко открытые двери и от­каз от всяких помыслов о независимой экономической поли-

тике становятся обязательными и смиренно соблюдаемыми условиями получения права на финансовую помощь от меж­дународных банков и валютных фондов. Слабые государства -это как раз то, что Новый мировой порядок, слишком часто подозрительно похожий на мировой беспорядок, стремится поддерживать и умножать. Подобные квази-государства мо­гут быть легко низведены до вполне полезной роли местных полицейских участков, обеспечивающих минимально необ­ходимый для ведения бизнеса порядок, но не способных ог­раничить свободу международных компаний.

Отделение экономики от политики, освобождение пер­вой от регулирующего вмешательства второй, приводящее к утрате политикой роли эффективного центра силы, означа­ет гораздо большее, чем простой сдвиг в распределении вла­сти в обществе. Как указывает Клаус Оффе [13], само суще­ствование политических институтов как таковых - как воп­лощений «способности принимать коллективные решения и их выполнять» - становится проблематичным. «Вместо того чтобы спрашивать себя, что следует делать, мы можем с боль­шим успехом заняться поисками того, кто способен делать все, что необходимо». С тех пор как «границы стали про­зрачными» (правда, лишь для избранных), «суверенитеты оказались номинальными, власть анонимной, а ее законное место - пустым». Мы еще не достигли конечной точки, но процесс идет, и его, кажется, не остановить. «Главный ори­ентир может быть описан как отпускание тормозов: дерегу­лирование, либерализация, возрастающая гибкость производ­ства и облегчение сделок на финансовых рынках, рынках не­движимости и труда, облегчение налогового бремени и так далее». Чем более последовательно те или иные структуры придерживаются этого ориентира, тем меньше остается у них власти и ресурсов, позволяющих сменить ориентир, даже если они захотят или окажутся вынуждены это сделать.

Одним из центральных последствий новой глобальной свободы передвижения становится возрастающая сложность, а порой и невозможность реакции на социальные проблемы через эффективные коллективные действия. Более того, те слои общества, которые традиционно решали данную зада-

Часть III. Как мы действуем

Глава 14. Частная мораль, безнравственный мир

чу, шаг за шагом уходят с этого пути; ничто в их нынешнем положении или социальном статусе не побуждает их вернуть себе ту роль, которая выпала или была вырвана из их рук. Вместе взятые, эти перемены делают современный мир менее чем когда-либо готовым к восприятию этики Левинаса, а при­зывы Ганса Йонаса все более напоминают вопли в пустыне. С удивлением и облегчением одновременно эти переме­ны были объявлены [провозвестниками] «конца истории» или «конца эпохи идеологии». В отсутствие не только какой бы то ни было программы создания, но даже общей концеп­ции справедливого общества никакая модель социальной справедливости - в том числе и модель моральной или эти­чески ориентированной политики, уже дискредитированная государственными деятелями, не брезгующими использовать свою власть для вымогательства взяток или интимного рас­положения (из-за шума, вызванного сексуальным легкомыс­лием Клинтона, звук крушения фундамента государства все­общего благосостояния почти не был услышан) - не могла в условиях странной смены ценностных ориентиров быть про­возглашена предметом гордости ученой элиты. Настойчивые утверждения (за исключением периодов избирательных кам­паний) о том, что беспристрастность, честность, обществен­ное благо, справедливое общество, а также эффективные пра­ва и обязанности граждан все еще являются важными целя­ми, достойными того, чтобы к ним стремиться, могут сегодня звучать из уст лишь тех, кто готов столкнуться с риском осме­яния или негодования.