Символическая политика как инсценирование и эстетизация
Социоантропологические основы символической политики
Недооценка символической политики проистекает из непонимания значительной роли символов в общественной жизни вообще и в социальном управлении, в частности. Мы не будем исследовать специальный и весьма сложный философский вопрос о сущности и формах символических выражений. Нас интересует в символе лишь то, что составляет “условия возможности” и эффективности символической политики.
Будучи формой непрямого и семантически текучего изображения (1, с.64), символ выступает незаменимым средством интеграции и мобилизации человеческих коллективов. Символы всегда привлекаются в том случае, когда нужно выразить силу единства и сплоченности социального союза, его коллективные представления. По словам А.Гелена, символы служат тому, чтобы уточнять действия, как бы “сгущать” их и тем самым придавать им форму апелляции и долженствования (3). Как отмечал Э.Дюркгейм в своей социологии религии, в религиозных символах отражается само общество как тотальность. Посредством таких символов общество (клан) эффективно воздействует на своих членов. Секрет этого воздействия состоит в чувственнойконкретности и суггестивностисимвола, воплощающего нечто общее, коллективное, анонимное. В данном смысле Дюркгейм отмечал, что знамя не представляет социальную действительность, оно является для членов коллектива самой этой действительностью. “Тотемный знак становится чем-то вроде видимого тела божества” (4).
Способность символов убедительным для коллектива образом указывать на иную (сакральную) реальность — незаменимое средство легитимации политической власти. Легитимация осуществляется при помощи символических порядков, которые не встречаются в повседневной жизни, но служат как бы “защитной крышей” над социальным порядком и над строем отдельной человеческой жизни. Использование политических символов не является, таким образом, какой-то частной, эгоистической стратегией властвующих групп; причины символической политики залегают гораздо глубже, в самой структуре общественной психологии.
Основополагающей дихотомией, определяющей повседневное мышление людей, является дихотомия беспокоящего страха и успокаивающей надежды. Соответственно, разыгрываемые на политической сцене акты встраиваются для обычного человека в картину текущих событий его жизни, лишая индивида способности к рациональному анализу социальных ситуаций; однако люди психологически с ними справляются, используя стереотипы и упрощения, которые им авторитетно поставляет власть. Тем самым в обществе поддерживается “эмоциональный консенсус” как важнейшее условие его управляемости, отчего выигрывают не только властвующие группы, но и те, кто внимает их символам.
Варианты символической политики
В политологической литературе описываются самые разные формы и стратегии символической политики. Т.Мейер различает, к примеру, три варианта символической политики: “символическая политика сверху”, “символическая политика снизу” и “символическая политика сверху и снизу одновременно” (8, с.177).
Символическая политика, осуществляемая “сверху”, — это сознательное использование властью асимметричности массовой коммуникации для инсценирования того, чего реально нет, но что ожидает получить от нее публика. Назовем некоторые из наиболее встречающихся форм “символической политики сверху”:
1. Символические эрзац-акции. Подтасовки в подобных акциях не являются идеологической ложью, так как адресованы не мысли, а чувству; они не представляют никаких убеждений или аргументов; но они создают правдоподобную для глаз видимость именно тех политических действий, которые власть не может или не хочет производить. (К примеру, посещение властями школ и университетов как символ “заботы” о реально нищем образовании.) В этом смысле символические акции власти — это циничная форма коммуникативной манипуляции, организуемая посредством технического производства визуальных иллюзий.
2. Символическое законодательство также порождает иллюзию глубоко продуманных и решительных действий власти, которые фактически являются для нее (но не для избирателей!) невозможными, невыгодными или лишними. Как правило, символическое законодательство носит внутренне абсурдный характер, адресуя осуществление закона именно тем организованным группам, которые “с необходимостью” его нарушают.
3. Символическая персонализация, при которой личность политика представляется в качестве эрзаца-символа отсутствующих у него программы или политического ума. Личность политика при этом не столько показывается, сколько как бы производится заново, так что деятель еще должен к ней приспособиться; причем эта сконструированная личность (имидж) раскрывается не посредством суждений или аргументов, а лишь как яркое, но немое их воплощение, само по себе якобы более важное, чем все политические темы, проблемы и аргументы, вместе взятые.
4. Символическая идеологизация состоит в инсценировании фундаментальных идеологических противоположностей в условиях давно сложившегося политического консенсуса по основным вопросам. Фикция идеологического фундаментализма часто используется в предвыборной борьбе как средство моральной дискредитации политических противников, предстающих как бы в образе экстремистов. (Примером этого могут служить обвинения в приверженности “рынку” или “плану”, хотя на самом деле речь идет о выборе вариантов регулируемой рыночной экономики.)
“Символическая политика снизу” представляет собой символические политические действия подвластных масс. В качестве примера можно указать прежде всего на символические акции протеста, которыетоже производят видимость, но, в отличие от “политики сверху”, не выдают свою видимость за реальность, а лишь используют первую как средство привлечения общественного внимания к реальным социально-политическим проблемам. Наиболее распространенной формой символического протеста является символическое же нарушение общественных законов (акции гражданского неповиновения). Такое инсценирование использует внимание СМИ, чтобы донести политические проблемы до сознания широкой общественности, сгладить асимметрию политической коммуникации, восстановить общественный консенсус. В этой форме “политическое инсценирование снизу” отличается от “политического инсценирования сверху” так же, как просвещение — от манипуляции. Вместе с тем акции символического протеста подчеркивают легитимность существующей власти, представляя собой одну из форм ритуализированного протеста.
В современных, сложно организованных и дифференцированных обществах повсеместно наблюдается свертывание прямых, непосредственных форм политического участия. При этом массовая коммуникация, включая политическую, все в большей мере управляется и образуется через СМИ, которые выступают как организованные системы переноса символов (12). В этих условиях получает широкое развитие такая форма символической политики снизу, как символическое политическое участие, т.е. целенаправленное создание видимости политических действий, но не организованным коллективом, а каждым в отдельности реципиентом общественной коммуникации. Фактически речь идет о пассивном участии в политике, состоящем в заинтересованном наблюдении за происходящим при помощи СМИ. Люди часто не только вынуждены, но и хотят исключительно символического (суррогатного) участия в политике, добровольно ограничиваясь лишь потреблением образов из политической сферы. Смысл этого символического поведения состоит, помимо прочего, в симуляции политической ответственности, в стремлении превратить власть в политический сервис, а политическое участие в форму развлечения.
Третий (по счету, но не по значению) вариант символической политики представляет собой производимые (или поощряемые) властью мифы, ритуалы и культы, с которыми добровольно соглашаются подвластные массы. Здесь можно говорить о символической политике, практикуемой одновременно и “сверху”, и “снизу”.
Мифы издавна и повсеместно выступали первейшим средством социального управления, поскольку они поставляли символическую замену для логически недоступных (или психологически непереносимых) ответов на “проклятые” жизненные вопросы: “чего бояться?”, “на что надеяться?” Посредством своих устойчивых смыслов миф направляет страхи отдельного человека в общую перспективу ожиданий и надежд, отводит ему строго определенную роль в коллективном сценарии поведения, освобождает “Я” от индивидуальной ответственности за свое несчастное положение. Тем самым миф внушает тотальную осмысленность и организованность социального бытия, а значит, упорядочивает общественную жизнь в целом. Это в полной мере характеризует и политические мифы современных демократических государств, к примеру, миф о “рациональном” голосовании на выборах или о “стране равных возможностей”. Уход великих утопий и ослабление традиционных религий отнюдь не означает исчезновения политической мифологии. Изменяются только “кухня” ее приготовления и способ потребления. В трудно разрешимых ситуациях современным политикам часто ничего не остается, как уподобляться архаическим магическим авторитетам: громко взывать к “судьбе нации”, таинственно заклинать ее будущее и “продавать отплывающим в него попутный ветер”. Так или иначе, но они проводят при помощи мифов именно символическую политику, производя чувственную видимость политических действий (ибо мифы-образы внушаются массе как часть социальной действительности) и выдавая эту видимость за реальность.
Аналогичным образом спецификой ритуалов как стереотипного набора коллективных формализованных действий является создание символической видимости общественного взаимодействия и согласия на какой-то единой основе, с приобщением к глубинным, сакральным порядкам. Миф усиливает эту специфику ритуала, подчеркивая ее потаенный, универсальный характер. По словам Б.Малиновского, миф оправдывает необычные, недопустимые с точки зрения здравого рассудка и чувства справедливости социальные привилегии, добытые с позиции силы (13). Взятые в единстве, миф и ритуал создают убедительную видимость фундаментальной социальной безопасности и разумности. Эта политическая симфония мифа и ритуала хорошо проявляется в случае ритуализации конфликтов. Благодаря мифологической (идеологической) поддержке, ритуал придает стихийным бунтарским настроениям “законный”, упорядоченный характер, который выпускает “пар” общественного недовольства и в конечном счете лишь стабилизирует существующий политический порядок. Типичным примером этого может служить ритуализация конфликта между работодателями и наемными работниками, его превращение в “игру по правилам”. Таким способом “непримиримая” оппозиция становится со временем удобным средством власти, одним из ее подразделений, а некогда опасные для власти профсоюзы превращаются в канал, через который правительство может эффективно проводить свою экономическую политику ограничения зарплат и защиты интересов крупного капитала. Сходным образом организация демократических выборов на основе новейших манипулятивных технологий служит скорее ритуальным актом для успокоения масс и средством осуществления олигархических интересов, чем условием реального решения социальных проблем бóльшей части общества.
Вместе с мифами и ритуалами в арсенал современной символической политики входят и разнообразные культы. Современные политические культы специально производятся верхами и навязываются низам с помощью искусной пропаганды и манипуляций сознанием, так что низы практикуют эти культы как нечто свое и естественное. Политический культ образует квазирелигиозную систему мифов и ритуалов, посредством которой существующая власть в лице ее представителей приобретает для массы сакральный смысл. В любом современном обществе политический лидер становится культовой фигурой, коль скоро он начинает выступать в роли “отца нации”, “гаранта демократии” или даже политического “секс-символа”. В целом имидж культовых фигур в современной политике “дрейфует” между неземным образом святости, свойственным традиционным религиям, и раскованным поведением звезд шоу-бизнеса.
Символическая политика как инсценирование и эстетизация
Символическая политика принадлежит к числу тем, которые активнее всего обсуждаются сегодня в западной политической науке. Отечественная же политология только приступает к освоению данной проблематики, так что существует потребность в определении ее круга понятий. В предлагаемой статье делается попытка выстроить констелляцию такого рода понятий, открытую для дальнейших изменений, но не тождественную простому собранию публицистических метафор.
Под символической политикой мы понимаем особый род политической коммуникации, нацеленной не на рациональное осмысление, а на внушение устойчивых смыслов посредством инсценирования визуальных эффектов. Символическая политика — это не просто действие с применением символов, а действие, само выступающее как символ. Сразу следует оговориться: любое политическое действие (от указов президента до телевизионного интервью террориста) имеет экспрессивно-символическую сторону, которая служит эмоционально-смысловым “клейстером” для многообразных элементов общественной жизни. Такая символическая экспрессивность отнюдь не всегда нацелена на обман чувств; она вообще необходима любому политику, чтобы привлекать к себе внимание, создавать мотивы, провоцировать действия. В этом смысле символический аспект политики является в моральном отношении вполне легитимным и даже незаменимым средством, особенно когда иные дискурсивные средства недоступны. Однако символическая политика есть не безличный и стихийный способ массовой коммуникации, но сознательное использование эстетически-символических ресурсов власти для ее легитимации и упрочения посредством создания символических “эрзацев” (суррогатов) политических действий и решений. Значит, символическая политика специфическим образом эксплуатирует сущность символа как такой образной конструкции, которая может указывать на любые области бытия, придавая последним качества безграничных феноменов (1, с.443).
Любая символическая политика, осуществляемая как властью, так и подвластными, предполагает асимметричность социальной коммуникации, когда настоящий обмен информацией между верхами и низами общества затруднен или невозможен. В данном случае власть символически инсценирует то, чего реально нет, чего она не может или не хочет делать, но что ожидает получить от нее публика. При этом символическая политика активно использует эстетические возможности символа и выступает одной из важнейших форм эстетизации политического. Эстетизированная политика придает всем политическим явлениям и проблемам именно эстетические, а не собственно политические характеристики. Как следствие, политические действия начинают оцениваться, в первую очередь, по критериям зрелищности и развлекательности. Правда, символическая политика, в отличие от явных политических хэппенингов, обусловливается по преимуществу прагматическими мотивами, а потому часто скрывает от публики инсценированность своих действий под видом их “реализма”. Однако любое инсценирование политики в той или иной мере ее эстетизирует, поскольку оно вынуждено — чтобы успешно “сбыть” публике свой символический суррогат — делать политические символы красивыми, приятными, соблазняющими.
Символическая политика во все времена использовалась властью для укрепления своих основ, особенно в моменты социальных кризисов и распада. Существуют, однако, принципиальные отличия современной символической политики от политического инсценирования прошлых эпох, и вызваны они в основном двумя факторами:
1. Изменением модуса политической легитимации в условиях массовой демократии. Если Людовик XIV легитимность своей власти основывал на божественной сущности королевского титула, то легитимность демократической власти стала результатом успешной пропаганды, обращенной к народу как “нации”. В этой пропаганде особую роль играют символы, ритуалы, мифы и культы — своего рода “политическая литургия” как “новый политический стиль” (2). Массовая демократия — не только (и даже не столько) мыслительный процесс принятия решений, сколько эмоции, чувства и переживания. Новый политический стиль изначально базировался на определенной эстетике, придававшей единство всей политической символике и превращавшей политическое действие в род спектакля или шоу, с их системой “звезд” и “поклонников”.
2. Перманентной революцией в средствах массовой коммуникации. В отличие от прошлых эпох, современная власть инсценирует себя не при помощи статуй, медалей и триумфальных арок, а посредством фото- и кинопродукции, прессы, радио и телевидения. Возможность при помощи СМИ охватывать огромные массы населения, напрямую обращаясь к сознанию миллионов; эстетизация повседневности сообразно стандартам СМИ; лавинообразный (захлестывающий обыденное сознание) рост электронной информации, передаваемой со скоростью света, — все это ведет к многократному увеличению возможностей символической политики. Особую роль приобретает сегодня визуальная информация, меняющая традиционный, академично-книжный дискурс на мозаично-иконографическую образность. Техника рационально-риторического “уговаривания” публики сменяется визуальной суггестией и рекламным “соблазном”, что качественно повышает спрос на символическую политику.
Как и столетия назад, современное политическое инсценирование предполагает асимметричность социальной (политической) коммуникации. Только теперь это определяется не сословно-классовыми привилегиями, а самой техникой массовой коммуникации. В нынешней массовой коммуникации, в отличие от коммуникации диалоговой, не происходит перемены ролей слушателя и говорящего. Даже если иметь в виду технические возможности обратной связи между публикой и СМИ, безусловный приоритет говорящего остается за СМИ.
В целом сущность современной символической политики обусловлена связью массово-демократических способов легитимации с визуально-коммуникативными технологиями и производством политических “звезд” по аналогии с шоу-бизнесом. На “выходе” мы получаем символическую политику в виде тактико-стратегической формы политической коммуникации, которая очень часто нацелена не на просвещение и взаимопонимание, а на искусный обман чувств — и посредством этого — на получение массовой поддержки политики властей.