Российское феодально-крепостническое государство на рубеже xviii и xix вв. 1 страница

Сафонов М.М. Проблема реформ в правительственной политике России на рубеже XVIII и XIX вв. Л.: Наука, 1988. – 249 с.

Сафонов Проблема реформ в прав политике 18-19 вв 1988

В монографии рассматривается, как на рубеже XVIII и XIX вв. российский абсолютизм оказался не в состоянии успешно решать внутри- и внешнеполитические задачи, стоявшие перед страной, на основе тех средств, которые давала ему сложившаяся к этому времени система экономических, социальных и политических отношений. В книге анализируются неудачные попытки царизма произвести определенные изменения в этой системе: ослабить препоны, сдерживающие развитие производительных сил, открыть новые источники доходов, разрешить финансовые затруднения и приспособить государственный аппарат страны к решению этих сложных задач. В работе показано, как в результате острой внутриполитической борьбы широко задуманная программа социально-политических реформ свелась л ниш к преобразованиям государственного устройства, которые способствовали дальнейшему укреплению самодержавия.

Ответственный редактор Л. Е. ШЕПЕЛЕВ

Рецензент ы: Б. Н. МИРОНОВ, Г. А. НЕВЕЛЕВ

Михаил Михайлович Сафонов

ПРОБЛЕМА РЕФОРМ

В ПРАВИТЕЛЬСТВЕННОЙ ПОЛИТИКЕ РОССИИ НА РУБЕЖЕ XVIII и XIX вв.

Утверждено к печати Ленинградским отделением Института истории СССР Академии наук СССР

Редактор* издательства Г. А. Альбова. Художник Е. В. Кудина Технический редактор О. Б. Мацылевич. Корректоры О. И. Буркова и Т. М. Гейдур

ИБ № 33089

Сдано в набор 05.02.88. Подписано к печати 24.11.88. М-42149. Формат 60X90'/i6. Бумага книжно-журнальная. Гарнитура литературная. Фотонабор. Печать офсетная. Усл. печ. л. 15.50. Усл. кр.-от. 15.56. Уч.-изд. л. 19.71. Тираж 3600. Тип. зак. № ПО. Цена 2 р. 60 к.

Ордена Трудового Красного Знамени издательство «Наука». Ленинградское отделение. 199034, Ленинград, В-34, Менделеевская линия, I.

Ордена Трудового Красного Знамени Первая типография издательства «Наука». 199034, Ленинград, В-34, 9 линия, 12.

0505010000-774 g

042(02)-88~ ISBN 5-02-027253-1

Издательство «Наука», 1988 г. |)

ВВЕДЕНИЕ

ИСТОРИОГРАФИЯ ВОПРОСА

Едва ли случаен тот факт, что интерес к проблеме преобразова­ний во внутренней политике России начала XIX в. возник в исто­риографии в середине 60-х гг. прошлого столетия, когда вопрос о проведении буржуазных реформ был поставлен в повестку дня всем ходом социально-экономического и политического развития страны. Тема «самодержавие и реформы» как историографическая проблема перекликалась, хотя и не непосредственно, но все же довольно явственно, с основными вопросами общественного разви­тия России между двумя революционными ситуациями. Это обстоя­тельство не могло не наложить определенного отпечатка на истори­ческие труды того времени, авторы которых, как правило, даже не пытались замаскировать политический налет, свойственный их научным работам. Напротив, они не только не затушевывали, но и всячески подчеркивали определенную связь между предметом своего исследования и собственной политической позицией.

Первый опыт освещения проблемы преобразований во внутрен­ней политике России начала XIX в. относится к 1866 г., когда воен­ный историк генерал М. И. Богданович поместил на страницах «Вестника Европы» большую статью о преобразованиях Алек­сандра I в 1801 —1805 гг.¹ Три года спустя тот же автор выпустил в свет шеститомную историю Александра I, и эта статья вошла в нее как одна из глав первого тома. М. И. Богданович принадлежал к числу тех дворянских историков, для которых личность царя была главным двигателем исторического процесса, а история России — прежде всего историей царствования того или иного самодержца. ¹ Поэтому в центре монографии стояла личность Александра, а внут-, ренняя политика России рассматривалась через призму его биогра­фии.

i В представлении М. И. Богдановича Александр I хотел водворить в стране «господство справедливости и общего спокойствия». Будучи свидетелем «злоупотреблений администрации» своей бабки, а потом и отца, царь проникся идеалами законности; ненавидя деспотизм, он стремился «навсегда охранить от произвола права всех и каж­дого». Александр задумал провести не только частичные реформы, но и осуществить коренную перестройку государственного здания

'*. 3

и увековечить его «составлением Уложения по образцу лучших законоположений Западной Европы». М. И. Богданович показал, что еще в бытность Александра наследником вокруг великого князя образовался кружок его близких друзей — П. А. Строганова, Н. Н. Новосильцева, А. А. Чарторыйского и В. П. Кочубея, которые по воцарении императора составили Негласный комитет. Этому комитету «почти исключительно принадлежала. . . мысль о важней­ших преобразованиях» начала XIX в. М. И. Богданович дал подроб­нейшие характеристики каждому члену Негласного комитета. Все они оказались резко отрицательными. «Молодым друзьям» царя М. И. Богданович противопоставил «опытных дельцов» века Ека­терины II: Д. П. Трощинского, Г. Р. Державина, Н. П. Румянцева, П. В. Завадовского и др. Историк возложил на этих лиц вину за то, что они бездействовали, в то время как «молодые друзья» царя «с самонадеянностью, свойственной неведению и неопытности, пори­цая все законы и уставы, существовавшие в России», «вызвались начертать законы более совершенные, более благодетельные, что, однако же, не мешало им с непостижимой неосновательностью подрывать уважение ко всем уставам, разглагольствовать о свободе и равенстве в самом превратном и уродливом смысле». Главным итогом деятельности Негласного комитета, по мнению М. И. Богда­новича, явились реформа Сената и учреждение министерств. Эти преобразования, сильно противоречившие друг другу, не только не привели к укреплению законности, но, напротив, открыли простор еще большему произволу. Члены Негласного комитета, не видя пользы от своих нововведений, пали духом, их реформаторский пыл остыл, а царь был отвлечен от внутренних преобразований внешне­политическими событиями. Поэтому планы Александра издать Уло­жение остались неисполненными.

Замыслы царя как будто не вызывали никаких возражений у М. И. Богдановича. Он вроде бы даже и сочувствовал им. Но чем же тогда объяснялось нетерпимое отношение к членам Неглас­ного комитета? М. И. Богданович был монархистом-охранителем. Личность царя .вызывала у него такое сильное благоговение, что даже в тех случаях, когда деятельность самодержца была, по его мнению, достойна критики, верноподданный историк не осмеливался порицать ее и свое негодование переносил на окружающих царя лиц. «Молодые друзья» подталкивали царя на путь конституционных реформ, в представлении М. И. Богдановича совершенно чуждых историческому развитию России, и в этом заключалась их главная «вина». В предисловии к своему труду историк указал на опреде­ленную связь между событиями начала XIX в. и российской действи­тельностью 60-х гг. «История минувшего, — писал он, — не может служить поучением к настоящему, потому что никакие факты не повторяются при одинаковых обстоятельствах. . . но история минув­шего мирит с настоящим, убеждая нас, что ошибки присущи чело­вечеству и что невзгоды, бывшие их последствием, всегда отклоня­лись доверием к собственным силам».² Лозунг «доверия к собствен­ным силам» в устах М. И. Богдановича означал не что иное, как

призыв отказаться от идей конституционализма, совершенно чуждых, по его мнению, российской государственности. В эпоху буржуазных реформ этот тезис служил укреплению самодержавного строя и носил охранительный характер. Но вся парадоксальность положения историка-охранителя заключалась в том, что, для того чтобы осудить либеральные планы, необходимо было признать их существование. Сам же факт существования либеральных планов в правительствен­ных верхах России начала XIX в. отнюдь не способствовал укреп­лению идеологии монархизма. Вопреки целям, которые ставил перед собой М. И. Богданович, объективное значение его книги оказалось иным. Работа содержала ценный фактический материал, и именно он мог быть использован для опровержения выдвигаемых автором книги идей. М. И. Богданович получил от потомков П. А. Строганова целый ряд документов, которые отражали процесс образования Негласного комитета и его деятельность. Особенно ценны были приложения к книге. В них М. И. Богданович поместил свой пересказ протоколов комитета.³ Хотя эта публикация была крайне несовершенна в археографическом отношении, тем не менее она позволяла в общих чертах представить себе планы и деятельность царя и его «молодых друзей». На протяжении более 30 последующих лет ни одно исследование по внутренней политике России начала XIX в. не обходилось без этих материалов.

В том же 1866 г. истории преобразований начала XIX в. коснулся А. Д. Градовский, историк-юрист славянофильского толка. По-види­мому, он уже заканчивал монографию об истории государственного управления в XVIII в., когда появилась статья М. И. Богдановича, и ем'у пришлось в спешном порядке дополнить свою книгу только что появившимися в печати материалами. А. Д. Градовский заимствовал у М. И. Богдановича представление о том, что в начале XIX в. в пра­вительственных верхах России существовали две группировки: «ека­терининские старики» и «молодые друзья». А. Д. Градовский воспри­нял от своего предшественника и характеристики этих группировок с тем только различием, что под его пером «екатерининские орлы» предстали не бездеятельными, а энергичными людьми, «твердо стояв­шими на родной почве», продолжателями традиций XVIII в., тогда как «молодые друзья» были изображены деятелями, оторванными от национальных корней. Интересы этих двух группировок столкну­лись в вопросе о реформе Сената. Не останавливаясь на причинах преобразования этого учреждения, на конкретных обстоятельствах издания указа 5 июня 1801 г., положившего начало сенатской реформе, А. Д. Градовский впервые составил очерк последователь­ного ее хода, определил позиции «стариков» и «молодых» в этом вопросе. Исследователь показал, что «екатерининские дельцы» доби­вались восстановления прежнего значения Сената, когда он, будучи основанным Петром I и построенным на основе соединения коллеги­альных и личных начал, являлся средоточием всего управления. «Молодые друзья», исходившие из теории «разделения властей», стремились превратить Сенат в сугубо судебное учреждение и вру­чить различные отрасли управления отдельным лицам. Александр I

видел в Сенате высший контролирующий орган. Поэтому 8 сентября 1802 г. вопреки мнениям своих «неуступчивых» друзей царь утвердил в главнейших чертах представление «екатерининских стариков». Так борьба «национальной» и «западной» «партий», казалось, при­вела к победе первой над последней. Однако А. Д. Градовский полагал, что в это же время существовала еще одна группировка — «канцелярская», или «бюрократическая, партия». Для нее «вопрос реформ был не торжеством той или иной идеи, а вопросом ее личного значения, власти, выгоды». Она сочувственно относилась к истори­ческому прошлому страны потому, что видела в нем начало господ­ства канцелярии. Так же она относилась и к западным теориям, ибо видела, что Французская революция завершилась господством министерств с их канцеляриями. Эта группировка (кто конкретно входил в нее, исследователь не указал) сошлась с «молодыми друзьями» в одном пункте — в предоставлении неограниченных пол­номочий лицам, стоявшим во главе отдельных ведомств. Для бюро­кратов эта мера была полным торжеством «канцелярского порядка», для членов Негласного комитета — перспективой осуществления задуманных реформ. Именно эта «канцелярская партия» и одер­жала, по мнению А. Д. Градовского, в конечном итоге победу. Учреждение министерств историк назвал временным перемирием новых французских, канцелярских, учреждений с прежними петров­скими, после которого последовало окончательное падение послед­них. Результатом преобразований начала XIX в. явилось бесконт­рольное господство бюрократии.⁴ Таким образом, реформы начала XIX в. в работе А. Д. Градовского расценивались как важный этап в процессе бюрократизации государственного управления в России. А. Д. Градовский выступал сторонником славянофильской идеи единения сословий под верховенством земского царя, которая была направлена против засилья бюрократии, и поэтому процесс бюрокра­тизации вызывал у него негативное отношение. Сам процесс бюро­кратизации в трактовке А. Д. Градовского выглядел довольно противоречиво. С одной стороны, бюрократизация являлась резуль­татом внутреннего развития и поэтому была вполне закономерным явлением. С другой стороны, она представлялась как некое механи­ческое заимствование западноевропейских идей, глубоко чуждых России, и, следовательно, была чем-то случайным. В этой схеме «молодым друзьям» отводилась роль людей, которые, не понимая естественных потребностей развития страны, своими прозападными симпатиями способствовали процессу бюрократизации, в корне про­тивоположному истинным интересам России.

Такая трактовка преобразований начала XIX в. не была вполне подкреплена документальными материалами. Рассуждения А. Д. Градовского о преобразовательных планах «молодых друзей» почти всецело основывались на высказываниях М. И. Богдановича. Но и М. И. Богданович почти не воспользовался опубликованными им документами. Когда же к этим материалам обратился историк общественного движения А. Н. Пыпин, стоявший на позициях бур­жуазного либерализма, исследователь пришел к прямо противопо-

ложным выводам. В 1870 г. на страницах того же «Вестника Европы» А. Н. Пыпин поместил обстоятельные очерки истории общественного движения в первой четверти XIX в., которые вскоре вышли отдель­ным изданием. В этом сочинении исследователь подверг критике «слева» построения М. И. Богдановича и А. Д. Градовского. Эта критика развивалась по трем основным направлениям. Во-первых, А. Н. Пыпин утверждал, что сторонниками конституционных идей были не только и не столько «молодые друзья» царя, сколько сам Александр. А. Н. Пыпин попытался показать, что М. И. Богданович намеренно повторял «те озлобленные нападения, какие делались тогда против друзей Александра в кругу старого вельможества и чиновничества». А между тем в этих отзывах «выразился целый взгляд на эпоху царствования Александра». А. Н. Пыпин заметил, что когда современники «молодых друзей» обвиняли членов Неглас­ного комитета в том, что они «набиты конституционным духом», то обвинители лицемерили, потому что им было хорошо известно, что этим же конституционным духом «отличался сам царь». Они, «как после. . . и некоторые новейшие историки, — писал А. Н. Пыпин, имея в виду М. И. Богдановича и А. Д. Градовского, — предпочитали умалчивать об этом последнем и сваливать всю вину на советников». Во-вторых, А. Н. Пыпин стремился доказать, что конституционные идеи Александра были не случайным, а вполне закономерным явле­нием, вытекавшим из исторического развития России в XVIII в. «Мысль об известном ограничении или более точном определении действий верховной власти, — писал ученый, — уже в последние годы, царствования Екатерины должна была занимать умы». Пав­ловское правление усилило конституционные настроения. Александр и его «молодые друзья», по мнению А. Н. Пыпина, были передовыми людьми своего времени, выразителями этого умственного течения. Они не совсем ясно, но в общем довольно верно «указывали истори­ческую необходимость», которая, по словам историка, начала осу­ществляться в 60-е гг. XIX в. Наконец, в-третьих, неудачи преобра­зовательных опытов царя А. Н. Пыпин видел в двойственности и незаконченности действий Александра, а вовсе не в сущности принципов, которым он хотел служить, как упрекали его «обвинители либерализма». Таким образом, А. Н. Пыпин во главу угла также ставил личность царя, но в отличие от М. И. Богдановича рассмат­ривал ее как продукт тех исторических условий, в которых она дей­ствовала. Поэтому, изучая общественное движение, А. Н. Пыпин уделил личности Александра даже больше внимания, чем его био­граф. А. Н. Пыпин составил настолько обстоятельный очерк формиро-вания противоречивой личности царя, что вплоть до 1905 г. это сочинение служило исходным пунктом всех исторических суждений об Александре I. A. H. Пыпин пришел к заключению, что Александр был проникнут «идеалистическими мечтами о свободе и. счастии людей». Но ему не хватало «реального знакомства с жизнью об­щества и народа». Поэтому в личности царя «было много искреннего энтузиазма и благородных влечений», но «они не развились в проч­ные логически усвоенные принципы», остались лишь идеалисти-

ческими, сентиментальными мечтами. А. Н. Пыпин был уверен, что Александр «чувствовал отвращение к деспотизму», стеснялся нео­граниченности своей власти, стремился «подчинить деспотизм закон­ности, неопределенность абсолютной монархии привести в известные твердые нормы». Поэтому главная цель Александра, по мнению А. Н. Пыпина, заключалась не в подготовке Уложения, как пытался убедить своих читателей М. И. Богданович, а в составлении консти­туции. «Речь шла о таком государственном устройстве, которое определяло бы законом круг действий верховной власти (и, следо­вательно, известным образом ее ограничивало) и в котором впослед­ствии должно было играть известную роль представительство». Для А. Н. Пыпина было совершенно несомненно, что преобразование Сената и учреждение министерств предпринимались в видах буду­щего конституционного устройства. Для него указ 5 июня 1801 г. был прежде всего проявлением «конституционного духа» царя. Алек­сандр, видя, что «Сенат впал в „унизительное состояние"», и считая его «противовесом, который должна была иметь себе неограни­ченная власть», решил возвратить ему то значение, которое он имел при Петре I. Исследователь обратил внимание на то, что с конститу­ционными проектами выступали «екатерининские дельцы». В этом он видел доказательство того, что «конституционная идея» являлась не только «мечтой идеалиста-императора» или «угодничеством опыт­ных придворных», но и «естественной исторически выросшей потреб­ностью», которая была обострена свежим воспоминанием о деспо­тизме Павла 1. Однако «молодые друзья», хотя и были убежденными конституционалистами, все же выступили против этих конституци­онных проектов. Такую не вполне понятную и достаточно противо­речивую позицию членов Негласного комитета ученый объяснил тем, что они испытывали сильные колебания.

Такова же была и позиция Александра. Признавая, что настоя­щее представительное правление еще рано вводить в России, он тем не менее считал его «венцом» здания. Преобразование админи­страции было предпринято в видах будущего конституционного устройства, план которого уже существовал. Однако предприятия Александра не были «поддержаны твердым характером и прочно связанными принципами». В действиях царя с самого начала про­явилась «неуверенность в самом себе и своих понятиях». Царь отли­чался «крайним упрямством. . . проистекавшим. . . от направляемого дурно самолюбия и от наследственных деспотических инстинктов». Сам принцип преобразований для Александра стоял вне сомнений, но практическое осуществление пугало его. Он впадал в нереши­тельность, упрямство брало верх над более смелыми решениями. У Александра «недостало характера. . . принять первый вывод из этого принципа. . . и уважать какое-нибудь право за другими». В первом же серьезном деле, когда Сенат впервые воспользовался правом делать представления на высочайшие указы, Александр отменил такое право и отказался от самого принципа. При учрежде­нии министерств имелась в виду конституционная идея об ответ­ственности министров, которая гарантировала бы строгую закон-

ность управления. Но на деле министры уже вскоре стали обходить эту ответственность и управление сделалось чисто личным. Так Александр с первых же шагов незаметно возвращался «на старую дорогу». Обдумывая «теоретические формы общественного осво­бождения», он на практике забывал «самые условия своей задачи и в своей нетерпимости к частной инициативе и самым умеренным заявлениям самостоятельности оставался верен преданиям старого порядка». Свое исследование А. Н. Пыпин закончил общим выводом, который в 70-х гг. XIX в. прозвучал как призыв извлечь уроки из неудачных конституционных опытов Александра I: «Неограниченная монархия слишком часто бывает враждебна общественной инициа­тиве, и это составляет роковую слабую ее сторону: истинные цели государства могут быть достигнуты только с развитием обществен­ной силы, когда инициатива общества подавляется, внутренняя сила его глохнет и остается непроизводительной; но стеснение общества вредно отражается потом на самом государстве, которое наконец начинает терять свой нравственный авторитет».⁵

Книга А. Н. Пыпина на протяжении полувека выдержала пять изданий и оказала сильное воздействие на последующую историо­графию, как на либеральную, так и монархическую.

В 1897 г. историк охранительного направления генерал Н. К. Шильдер выпустил в свет четырехтомную биографию Алек­сандра I. Его работа была построена на тех же методологических принципах, что и книга М. И. Богдановича, но Н. К. Шильдер не мог не у.читывать всего того, что внес А. Н. Пыпин в понимание личности царя. Разделяя мнение М. И. Богдановича о стремлении Александра к законности как главном мотиве его преобразовательской деятель­ности, историк не принял основную пыпинскую идею о царе как выразителе естественной потребности конституционного преобразо­вания России. Идеал Н. К. Шильдера — это гуманный и либераль­ный царь, но отнюдь не конституционный монарх. Поэтому все, что в работе А. Н. Пыпина отвечало такой характеристике Алек­сандра, было почти дословно перенесено в сочинение Н. К- Шиль­дера, все противоречащее ей осталось без внимания. Составив подробнейший очерк первых правительственных мероприятий начала XIX в., Н. К. Шильдер заключил, что Александр в эту пору своей жизни «представлял собой явление, необычное в русской истории». Восхищение царем у Н. К. Шильдера достигло такой степени, что историк утверждал: «В 1801 г. не было правительства в Европе, которое было бы столь исполнено добрыми намерениями, столь занято общественным благом, как русское». Касаясь преобразований начала XIX в., Н. К. Шильдер несколько иначе в сравнении со своими предшественниками изобразил расстановку сил в правящих верхах. Он также противопоставлял «екатерининских стариков» и «молодых друзей»: первые — «приверженцы старинных идеалов», вторые — «сторонники новых идей». Но вместе с тем историк указал еще на одну группу лиц, которые враждебно относились к либерализму царя. Н. К. Шильдер отнес сюда Д. П. Рунича, Г. Р. Державина, А. С. Шишкова, А. А. Беклешева. Кроме того,'он указал еще на одно

важное обстоятельство — дворцовый переворот, выдвинувший на первый план руководителя антипавловского заговора П. А. Палена. По цензурным соображениям Н. К. Шильдер называл это «послед­ствием той исключительной обстановки, при которой свершилось восшествие на престол преемника Павла». Историк старался вну­шить читателю мысль о том, что в первые месяцы своего правления Александр не располагал еще достаточной свободой действий и дол­жен был соотносить"^свои начинания со взглядами всесильного петербургского военного губернатора. По мнению Н. К. Шильдера, противоречивые течения, вызванные «непримиримым антагонизмом, существовавшим между приверженцами прежних порядков и пред­ставителями прогрессивных мероприятий», затрудняли преобразова­тельскую деятельность Александра. Однако сама эта деятельность не была освещена в работе сколько-нибудь подробно или хоть как-то проанализирована. Относительно указа 5 июня 1801 г. историк заметил, что в нем желание Александра «выдвинуть на первый план закон проявляется с такой ясностью, что не может быть под­вергнуто никакому сомнению или превратному толкованию». Но относительно лишения Сената права представления на новые указы Н. К. Шильдер уже вынужден констатировать, что в этом эпизоде царь «не замедлил обнаружить полную нетерпимость к самому уме­ренному и законному проявлению самостоятельности взглядов этого верховного места в империи». Вслед за А. Н. Пыпиным Н. К. Шиль­дер признал, что «отвлеченный либерализм» уживался в уме Алек­сандра со стремлениями и склонностями совершенно противополож­ного свойства и эти качества постепенно приобрели преобладающее значение. В итоге у Н. К. Шильдера в отличие от А. Н. Пыпина воз­никло сомнение в искренности убеждений и либеральных взглядов императора. Поэтому «так называемый преобразовательный период» его царствования он считал более правильно назвать «эпохой коле­баний». Рассмотрение этого периода Н. К- Шильдер завершил выводом о непостижимой загадке характера Александра I. Особое значение в труде Н. К- Шильдера имели приложения. Историк опубликовал подлинный французский текст известных по пересказу М. И. Богдановича записок, отражающих образование Негласного комитета. Он особо подчеркнул исключительную ценность этих доку­ментов и указал на важность изучения подлинника записок П. А. Строганова о заседаниях Негласного комитета в полном их объеме (Ш. II. 1—55, 93—116, 330—348).

В 1903 г. вел. кн. Николай Михайлович выпустил в свет трех­томное издание «Граф Павел Александрович Строганов». Два тома, второй и третий, представляли собой публикацию документов из архива «молодого друга» царя. Второй том включал подборку наиболее важных документов, отражающих образование Неглас­ного комитета, полный французский текст протоколов его заседаний, а также целый ряд документов, возникших в результате деятельности «молодых друзей». В кратком предисловии вел. кн. Николай Михай­лович попытался разгадать загадку, о которой писал Н. К. Шильдер, и изложил свой взгляд на преобразовательскую деятельность Алек-

сандра. Мнение о том, что реформы начала XIX в. исходили лично от императора, историк назвал «не столько недоразумением, сколько большой ошибкой». Николай Михайлович полагал, что Александр «многим был недоволен, многое хотел изменить, даже исправить», однако ни одна из произведенных в это время реформ не исходила от него лично, «все они были не без труда внушены ему, причем его согласие добывалось нередко с большими усилиями». Историк акцентировал внимание читателей на ряде документов, впервые им обнародованных. Из них явствовало: «молодые друзья» имели план «поработить» императора, пытались подчинить его своей воле. Полу­чалось, что не Александр, а его «молодые друзья» были инициато­рами реформ. Так, пытаясь преодолеть представления А. Н. Пыпина и Н. К. Шильдера о двойственности натуры царя, Николай Михай­лович возвращался вновь к построениям М. И. Богдановича с тем, однако, существенным различием, что деятельность Негласного комитета вызывала его симпатии. О герое своей монографии Нико­лай Михайлович отозвался в том смысле, что он «упреждал на целое столетие современников и своими здравыми взглядами и верными суждениями представлял потомству полезные поучения, сохранив­шие свою ценность и поныне». Таким образом, фрондирующий дядя царя заявлял о своей солидарности с членами Негласного комитета.⁶ Близкую, но не вполне тождественную точку зрения Николай Михай­лович изложил в своей монографии об Александре I, вышедшей в 1912 г. Автор дословно повторил свою характеристику Александра, но .несколько по-иному, чуть скептичнее отнесся к деятельности «молодых друзей» и тем самым еще более приблизился к М. И. Бог­дановичу. «Горячка и непоследованность Александра и его сотруд­ников. . . сказывались на всех мероприятиях. Не было заметно и тени какой-либо определенной системы. Все делалось необду­манно, скачками. Молодые товарищи государя. . . сами не замечали, что такое отношение к серьезному делу не могло рано или поздно не отрезвить рвения монарха». Деятельность Негласного комитета великий князь назвал «скороспелыми решениями самых важных и существенных вопросов». Но вряд ли это дает основание говорить об изменении воззрений вел. кн. Николая Михайловича на «молодых друзей». Просто накануне революции в 1905 г. на авансцену выдви­гались конституционные планы Негласного комитета, теперь же, в 1912 г., большее внимание привлекали причины их неудач. В целом же оценка «молодых друзей», несмотря на смещение акцентов, осталась прежней.⁷ Однако значение работ Николая Михайловича заключалось не столько в его рассуждениях, сколько в публикации документов, без которых по сей день не обходится ни одно исследо­вание внутренней политики царизма в начале XIX в.

Одним из первых публикацию Николая Михайловича использо­вал М. В. Довнар-Запольский, профессор русской истории Киевского университета. Так же как и А. Н. Пыпин, он избрал предметом своего исследования общественное движение начала XIX в. и рассмотрел его с тех же позиций буржуазного либерализма. Однако изучение

протоколов и других материалов Негласного комитета привело его к иным выводам. Автор выступил против идеализации «молодых друзей». В документах Негласного комитета он не обнаружил «сле­дов серьезной работы», реальных проектов преобразований. Иссле­дователь подчеркнул, что все эти документы «изобилуют общими местами». П. А. Строганов был охарактеризован как «русский барин, более занятый приготовлением к делу, чем настоящим делом». Ученый дал членам Комитета уничтожающие характеристики. В этом он шел по стопам М. И. Богдановича. Но если историк-монархист обрушивался на «молодых друзей» за их либерализм, то М. В. Дов-нар-Запольский, напротив, ставил под сомнение то, что они были либералами. По его мнению, члены Негласного комитета «не имели определенных убеждений в важнейших вопросах русской действи­тельности, достаточно ясных для либерально настроенных людей той эпохи». Ученый сомневался, что «молодые друзья» стремились к конституции. Он выделил характерную черту членов Комитета: они тормозили проекты «стариков», но зато охотно вмешивались во все мелочи управления, стараясь навязать Александру свои мнения, осуществить личную опеку над царем. По словам историка, Негласный комитет «превратился не в учреждение, где вырабатыва­ется план реформ, но в собрание нескольких советников государя, которые стремятся руководить государем, управлять с ним и за него». Поэтому учреждение министров, явившееся единственным практическим следствием деятельности Негласного комитета, было не лишено, по мнению историка, личных соображений. Полную противоположность «молодым друзьям» представляли собой «екате­рининские старики». Их заботы выходили за пределы тесного круга личных етношений. Им была свойственна практическая делови­тость. Сущность реформы они высказали прямо и настоятельно. Они требовали «весьма умеренных перемен, основанных на истори­ческом развитии России, и притом таких, которые могли бы послу­жить залогом дальнейшего прогресса». «Исходя из мысли о необ­ходимости издания некоторых коренных законов для всех граждан, они стремились превратить Сенат в представительное учреждение, которое явилось бы посредническим звеном между высшей властью и населением». Такая схема опиралась на исторический опыт. Указ 5 июня «имел целью успокоить общественное мнение и дать ему намек на возможность реформ». Законодательные акты 8 сентября 1802 г. М. В. Довнар-Запольский оценивал как компромиссное решение, продиктованное стремлением царя удовлетворить интересы обеих группировок. Но вместе с тем исследователь подчеркнул, что под влиянием «молодых друзей» указ о правах Сената «явился актом, установившим его бесправие». Пышные фразы о преимуществах сенатской должности парализовались учреждением министерств. Таким образом, в представлении М. В. Довнар-Запольского около Александра I с момента его воцарения встали люди двоякого направ­ления. «Одни поставили ясную, хотя и очень скромную программу реформ; другие как будто стремились к более широким планам, но в действительности не имели определенной схемы. . . откладывая