Под стенами Царьграда, лето 6449 от Сотворения мира, червень

Полевой госпиталь армии русов под стенами Царьграда. Нормальный такой госпиталь даже по меркам Второй Мировой. Легкие печенежские шатры вполне заменяют армейские брезентухи. Вместо коек войлочные кошмы, бинты из тонкой льняной ткани… Нет тусклых лампочек болтающейся под потолком, но их старательно пытаются заменить свечи. Хорошие, восковые… Летний день долог, но не вечен, а госпиталь работает круглосуточно.

В отдельном шатре операционная. Столы самые настоящие, деревянные, накрытые всё тем же льном, прокипяченным в покрытом сажей котле, естественно, на костре. Носилки из связанных копий.

Стерильность, конечно, не идеальная… А кто и когда видел идеальную стерильность в полевом госпитале? Мы же на войне, а не в сказке.

Зато инструмент у хирургов – без дураков. По высшим меркам двадцать первого века. Любой армейский хирург душу продал бы за него. И квалификация на высоте. Сколько уголовников заплатило жизнями за обучение детишек – лучше не вспоминать. Зато бывшие детишки даже операцию на сердце сделать могут. Правда, в том нужды нет. Мечи и стрелы редко наносят сердцу повреждения, совместимые с жизнью. А копья в таких случаях мало что оставляют от самого сердца. Вот и остаются «полевым хирургам», в основном, колотые да резаные раны, полуампутированные в процессе боя конечности, да немного размозженные булавами головы. Если много – то это не к хирургам. В общем, никакой экзотики…

Разве сами доктора, только что вылезшие из сечи, где несколько часов обеспечивали фронт работ коллегам из противоположного лагеря. Но коллег нет. Если и были, то разбежались с испугу. Вот и несут сердобольные сивера и печенеги в русинский госпиталь всех подряд. Несут и размышляют, а не стоит ли добить этого самого ромея прямо сейчас? Ткнуть ножом в горло, из жалости конечно, исключительно из жалости! Ну и чтобы время у докторов не отнимал. И дефицитные медикаменты.

Зря беспокоятся. Перед врачами все равны. Но некоторые куда ровнее прочих. И ни один ромей к этой категории не относится, будь он хоть самим доместиком восточных схол. Впрочем, доместик тут оказаться не может. Стрела «таджика» - универсальное лекарство от всех болезней. И окончательное. Зато сам Шамси здесь. Нет, царапину от меча на лбу он самостоятельно замотал подвернувшейся тряпкой. Как и руку, предварительно вытащив из бицепса наконечник шальной стрелы. Не стал бы согдиец беспокоить докторов из-за такой ерунды. Но вот кровь, обнаруженная на шерсти Коно, - совсем другое дело. Правда, в процессе отмывания собаки выяснилось, что кровь чужая. Пес не так глуп, чтобы дать себя поранить! Зато хозяину чуть ли не силой перебинтовали раны, заодно и продезинфицировав. И теперь Шамси старательно ошупывает друга на предмет повреждений. Не пропустил ли доктор чего? Разве может обычный человек по достоинству оценить чуру?! Даже если он русин!

Но это было в самом начале. Сейчас с такими повреждениями, как у таджика, отправляют к «детишкам», в роли которых выступают бородатые вятичи, прошедшие в Кордно начальную медицинскую подготовку, и многочисленные добровольные помощники. Какой воин не сможет обработать рану? А врачи нужны для серьезных дел.

Увы, самых «тяжелых» приходится отодвигать в сторону. Шансов спасти немного, а если и получится, то за время операции умрет пять или десять других, которых можно еще вытащить. Как ни цинично разменивать жизни соратников, но такое это паскудное занятие – военно-полевая хирурия. Впрочем, есть жизни, которые стоят десятка, а то и сотни. Да эта сотня и сама готова сложить головы, лишь бы вернуть того, кто сейчас на операционном столе…

Но не дано. И безвольно повисают в отчаянии фиолетовые чубы: не закрыли, не защитили, не оказались вовремя в нужном месте. И то, что князь еще дышал, когда положили на стол, накрытый белой скатертью, ничего не значит: с такими ранами не живут. А теперь уже не прикроешь, и свою жизнь не отдашь. Только боги властны в подобном размене. Лишь слабой надеждой; а русины? Нет, русины не боги. Они не меняют жизнь на жизнь. Вот отобрать могут. А вернуть? А вдруг?.. И иррациональная вера в Перуна и Христа сменяется столь же нематериальной верой в могущество русинской медицины и снова возвращается к богам. Ибо воину без разницы, кто спасет его командира. Лишь бы спас…

А рядом рыдает не верящая ни в каких богов фиолетововолосая девчонка, абсолютно уверенная, что ранения князя – следствие ее согласия на замужество, так и не дошедшее до постели, но загнавшее жениха в могилу. Маленькая оторва не может только понять, за что себя винить: за неосторожное согласие или за то, что упустила множество ночей бесконечного похода, боясь неизвестно чего. Ибо, если бы уже свершилось, то и не было бы смысла в этой смерти. И она ругает себя за то и за другое попеременно, не замечая собственного взгляда, упершегося в стены захваченного города и губ, шепчущих: «Чтобы щит прибить некуда было! И крови по щиколотку!»…

А в ста метрах те же слова повторяет девушка, до конца не скинувшая доспехи, непроизвольно тянущая руку к валяющейся поодаль перевязи с мечами. Русинка, примчавшаяся в операционную прямо с поля боя и четыре часа оперировавшая брата, но так и не сумевшая его спасти. И сквозь слезы в глазах поляницы полыхают молнии, сулящие побежденному полису плохой день. Очень плохой. Но это будет завтра. А сейчас надо оперировать следующего. Слишком много раненых, чтобы позволить себе долго переживать…

Негромкие голоса работающих. Стоны раненых. Молитвы волнующихся за друзей. Облегченные восклицания. И рыдания тех, к чьим кунакам боги оказались немилосердны…

Полевой госпиталь армии русов под стенами Царьграда.

Книга

«Как хорошо воевать на бумаге! Карта лежит на столе, и рука уверенно рисует стрелки. Красные, синие… Конница – туда, пехота – сюда! На правом фланге прорвали строй противника. Здесь зашли с тыла. А тут, с разгону, всем весом обрушились на левый фланг. Смяли! Раздавили! Рассеяли! Выманили гарнизон в поле! По тайным ходам, выведанными лазутчиками, проникли в город. Высадили десант на берег Золотого Рога… Перебили чертову тучу ромеев, а сами потеряли не в пример меньше…

И рука не дрожит, когда пишешь цифры. Ведь они лишь закорючки, условные обозначения. Дебет, кредит… Баланс войны!

И не возникают перед глазами тела, изрубленные мечами, пробитые стрелами, изломанные конскими копытами, головы, расколотые клевцами и шестоперами. Не возникают, если ты сам не был в той сече. И не искал потом, когда отгремел грохот боя, друзей в горах растерзанных тел. А потом не тащил найденного к лазарету, закусывая до крови губу, тщетно надеясь - вдруг выживет, вдруг смогут помочь. Но друзья чаще всего умирали по дороге…

Сейчас, через много лет, мои руки не дрожат. И голова моя еще светла, хоть прошедшие годы и испятнали ее сединой. Время пригасило остроту восприятия тех минут. Сейчас, сидя за письменным столом я понимаю: всё было не напрасно. А еще приходит понимание - победа досталась дешево. Нет, поражение не грозило, но потери, а значит и цена, могли быть больше. Намного больше…

Но понимание пришло не скоро. А тогда… Каждый погибший был соратником. Другом. Даже незнакомый спол или печенег. Все союзы, комбинации, хитрости в прошлом. Мы привели их сюда. И мы ответственны за смерть. А ведь кроме степняков, в поле остались и скандинавы Олафа, дружинники Игоря, древляне Светлена, вятичи Турима…

И наши. Те, кто шагнул в иной мир. Надежный, как скала Молчун, которому удивительно шло его имя, и неугомонный живчик Порей, не ведавший ни минуты покоя. И Бурей, Боря, Борик. Наш с Нежданой брат, неотъемлемая часть нашей тройки. Нас не мог разлучить ни друг, ни враг. Ни смерть деда, ни детдомовские воспитатели, ни генерал Кубенин…Но в который раз Смерть оказалась сильнее. Да, Смерть. С большой буквы. Я не верю ни в кого из богов. Кроме Старухи. Потому что она приходит за всеми. Рано или поздно.

Как погиб Молчун, не видел никто. Из живых никто. Его нашли в окружении десятка убитых врагов, в изрубленных доспехах. Какая из множества ран стала смертельной – неизвестно. Никто и не допытывался. Мертвого не вернуть.

Порей получил стрелу в спину. В самый разгар конной рубки, когда оба строя перемешались. Кто где – непонятно. Чья рука натягивала лук? Друга или врага? Большинство печенегов были за нас, но и на той стороне хватало. Да и вероятность шального выстрела «наудачу» никто отменить не в силах. Особенно в подобной свалке.

А Боря… Боря всегда был добрым… Его доброта казалась невозможной и невероятной. Пройти через сиротское детство, концлагерь детдома, «дубравское» воспитание со своеобразными методами «обкатки», начало Ромейской войны и остаться добрым. Но Борик сумел. К нему всегда шли с бедой. Любой, кому было плохо. И он умудрялся всем помочь. Действием, словом, жестом...

Он всегда держался в нашей с сестренкой тени. Окружающие были уверены в Борькиной безынициативности и слепом подчинении «непоседе Мстиславу». Но если бы кто знал, сколько крайне неприятных для окружающих проделок так и остались задумками потому, что прозвучало его: «Нет!» Споры с братом вели в пустоту. Повзрослев, мы перестали спорить, беспрекословно принимая его отрицание.

Доброта и погубила. Те, кто был там, говорили, что Боря пожалел ромея, мальчишку лет тринадцати, стоявшего за станком «скорпиона». И нет, чтобы рубануть, предложил сдаться. Обещал жизнь. Но мальчишка либо оказался фанатиком, либо просто не понял с перепуга. И дернул спуск, выпустив единственный свой заряд в набегающих русов. Это была не Борина смерть. Брат не встал бы на линии огня. Но такой выстрел уносит не одну жизнь, а две-три, а порой, и больше. И Боря поставил под стрелу единственное, что могло остановить ее полет. Русинские доспехи. И себя. Никто из нас так бы не поступил. Уход в сторону на голых рефлексах. И все. Но у каждого рефлексы работают по-своему.

Так рассказывали те, кто шли с ним в десанте. Свидетелей было много: сиверские «пластуны», вятичские «братья», древлянские «детки». Возможно, и приукрашивали, но подобный поступок вполне в Борином стиле. Любовь к людям могла перевесить профессионализм.

Он должен был умереть мгновенно: стрела разнесла легкое, задела сердце. Не умер. Брата дотащили до палатки полевого лекарского пункта. И еще четыре часа он жил. Но всему есть предел. Мы не боги. Хотя регулярно пытаемся выполнять их обязанности.

Нет, сейчас я почти спокоен. Время лечит подобные раны. Но слезы наворачиваются и сейчас. Воспоминания, порой, безжалостны. Мы могли писать эти записки вместе. Если бы Боря научился убивать, не думая, всех и всегда. Но это был бы другой человек…

А Светлена спасли. Вытащили с того света. Неядва с Яриком, а потом и Галка, не отходившая от постели больного ни днем, ни ночью. Поверь, потомок, князь за операционным столом, куда меньшая экзотика, чем «мавка», обернувшаяся заботливой сиделкой.

Никто и не вспомнил, что парой лет раньше именно Светлен-Свенельд рассматривался, как один из главных «злодеев». Будущий убийца Игоря и Святослава, предатель, христианин, любовник Ольги… Древлянин стал нашим единомышленником и боевым товарищем. Этого было достаточно. А кто и кого убивал в отмененной истории… Да хрен их знает, на самом деле, мы там свечку не держали!

Но скорбь скорбью, а война на падении Царьграда не окончилась. Византийская армия разбита, столица захвачена, но стоит пустить дело на самотек, пройдет несколько десятков лет, и государство ромеев возродится фениксом из пепла. И неизвестно, найдутся ли силы, способные повторить наш успех.

Мы вырезали раковую опухоль, но оставались метастазы… Восточная ветвь христианства еще не была уничтожена. Предстояла большая «чистка». И большая «разборка». Первое – на всей территории Малой Азии. Города с ромейскими гарнизонами, монастыри, рассадники идеологии врага, армии наместников… Все, мимо кого мы проскакивали в сумасшедшей гонке, спеша нанести смертельный удар в сердце империи.

Второе – здесь, в Царьграде. А так же в Болгарии и Трансильвании. Надеяться, что в Риме не заметят произошедшее, не приходилось. Все же, в то время, трещина, пошедшая по христианству еще не достигла размеров пропасти. И католики не воспринимали православных врагами, худшими, нежели мусульмане. Отдавать город и проливы никто не собирались, но и воевать с объединенной Европой мы пока готовы не были.

Дипломатические пируэты требовали присутствия высших чинов нарождающегося государства. И Игоря, и Ярослава. Светлен был прикован к постели. Я и Серый тоже ранены, хоть и не столь серьезно. Изя еще играл в «салки» в Болгарии, перестав, правда, бегать от стратигов и начав их гонять. А руководить «чисткой» оказалось некому.

Я всегда считал себя заводилой в нашей тройке. Оказалось, ошибался. Заводилой была Наташка. На Большом Совете Неждана заявила претензии на руководство, и Совет неожиданно согласился. Я еще могу понять наших, привыкших к сестренке с детства. Но почему под руку женщины были готовы пойти Рубец и Щарах, а также Куркуте и Ипиоса, осталось загадкой до сих пор. И ведь не на словах степные «лыцари» обещали. Действительно, пошли под командование. И за весь поход ни одного взбрыка. Даже Игоря Безжалостного так не слушали.

Впрочем, операцию сестренка провела образцово-показательно. Ее знаменитое «крови по щиколотку!» звучало и выполнялось лишь в те редкие случаи, когда встречалось сопротивление. Если город или поселок сдавался без боя, простых жителей вообще не трогали. «Верхушку» изгоняли, грабя подчистую, порой до нательного белья. Вояк распускали, предварительно обезоружив, но чаще брали на службу, создавая «штрафные батальоны». Естественно, что такие подразделения шли в бой первыми. Но что поделаешь – традиция, освященная веками.

Население на мелкие нюансы не обращало внимания. Им хватало простого понимания: лапы в гору задрал – дупа целая!. Уже Никея встретила русов открытыми воротами и… подносами с головами городской верхушки. Видимо, у горожан было крайне своеобразное понимание ритуала «хлеба-соли»

Впрочем, сестренке пришлось проявить не только дипломатический с карательным, но и полководческий талант. Честно говоря, наш «Генштаб» не ожидал от арабов такой прыти! Пока мы чинно и мирно кушали армянские деликатесы, попутно обустраивая дела на Мраморном море, аль-Муттаки, всего год, как пришедший к власти, объявил джихад по русские души. Что подталкивало халифа сильнее, возмущение по поводу захвата Дербента с разгромом Ширваншаха, или слава Харуна аль-Рашида, теперь не выяснить. Но коротышка умудрился собрать приличную армию, что сделать в разваливающемся государстве совсем не просто. Причем, собрал он ее достаточно быстро. Складывалось впечатление, что арабы собирались подраться между собой, а халиф сумел «перевести стрелки» на нас.

Неждана, даже с византийскими «штрафниками», проигрывала в численности в полтора раза. Может быть, преимущество в вооружении и уравнивало шансы в лобовой стычке, но победа обошлась бы дорого. Да и неизвестно, чем это могло кончиться. Сестренка начала нашу любимую игру в салки. Войско поспешно отступало в сторону Армении. Двинуться на Константинополь, оставив в тылу подобную силу, противник не решился и отправился следом, словно бычок на веревочке, постоянно отмахиваясь от летучих сиверо-печенежских отрядов.

Прилук рванул на северо-запад, а Шамси – на юго-восток. Оба своей цели достигли. Русину не пришлось долго уговаривать армянского царя нарушить мирное развитие государства. Это в конфликте с ромеями Аббас предпочитал всех кормить и ни с кем не воевать, ожидая, чем кончится заварушка. К арабам царь относился куда хуже, прекрасно представляя будущее страны под мусульманским владычеством. Не впервой.

И когда, после двухнедельной беготни за врагом, воины ислама влезли-таки в подходящее ущелье, выход перекрыли не только наши войска, но и армянские. Еще ценнее была их помощь в подборе нужной расселины, ведь наши знания Малого Кавказа несколько опережали действительность. А вход закрыли печенеги и… согдийцы, решившие под шумок сбросить «ненавистное арабское иго». А вот с какой радости или перепугу ими командовал человек с русинским луком и большой черной собакой – отдельный вопрос. Все-таки, таджик нам достался очень непростой. Был бы здесь Вукомил. Скрытник, наверняка, по привычке что-нибудь да нарыл бы, а потом, по той же привычке, все бы улыбался и отчаянно зажимал оперативную информацию. Но скрытник остался в Киеве, а больше никто и не стремился особо копаться в прошлом боевого товарища. Запертые в узком, простреливаемом с боковых склонов ущелье, арабы могли сопротивляться, могли не сопротивляться, вообще, могли делать что угодно. Не могли только отменить свой разгром.

Единственная неожиданность в этом бою – стрела в голове халифа оказалась без черного волоска. И вообще печенежская. Шамси оставалось развести руками и горько сказать: «Сектаны кисмет»… Впрочем, радости он не скрывал. А уж авторитет поляницы возрос до небес. Особенно, если учесть мизерность потерь…

Дипломатические «разборки» тоже проходили успешно. Убедившись, что Константинополь теперь называется Царьградом, и надолго, генуэзцы и венецианцы заключили торговые договора и тихо отбыли восвояси. Настолько тихо и безропотно, что и ежу было понятно: дело пахнет большой войной. Вопрос – когда. Мы были слишком далеко от родины и еще не знали, что война эта уже началась…»