Конфликты с интеллигенцией и аппаратом

Прежде чем потребовать от Хрущева подчинения аппарату, надо было его изолировать не только от масс, но и от интеллигенции. Конфликт с творческой интеллигенцией очень примечателен. К 1962 г. Стало ясно, что обещанные Хрущевым темпы развития не реализуются, блага увеличиваются мало. Начали расти акции противников Хрущева, его коллег по сталинскому руководству. Хрущев отчаянно пытался как-то и чем-то отвлечь внимание народа от всех этих итогов. Появилась идея усилить показ ужасов прошлого, чтобы смягчить восприятие настоящего. В итоге – бурный всплеск антисталинской кампании. Атака на Сталина завершилась выносом его тела из Мавзолея и исключением из партии ряда его бывших соратников по Политбюро.

Но с другой стороны, в качестве платы за поддержку антисталинского плана Хрущева аппарат потребовал от него и получил исключительной важности уступки. Главное – устранение леденящей душу чиновника перспективы провалиться на выборах. От самих выборов в партии отказаться было нельзя. Значит, надо сделать их такими же безопасными, как выборы в Советы. От явно недемократичной идеи – иметь такое число кандидатов, сколько есть мандатов,– отказались. Решили, что при выборах всех парторганов всякий, кто внесен в список и набрал более 50% голосов, будет считаться избранным, и число избранников будет итогом выборов, а не предварительным ограничением. Тем самым на практике был упразднен принцип альтернативности (на который в партии не решался покуситься даже Сталин). Аппарат получил полный мандат на самоформирование, выборы в целом стали формальностью.

На Хрущёва обрушился шквал «информации» о неблагодарных интеллигентах, сочиняющих о нем анекдоты, принижающих достигнутые за годы руководства дорогого Никиты Сергеевича результаты, настраивающих народ на критиканство.

И Хрущев опять уступил аппарату. Началась кампания травли интеллектуалов, в результате которой из-под Хрущева была выбита последняя из его опор. Теперь Хрущев остался один на один с аппаратом.

Аппарат в принципе не мог допустить никаких оппозиций. Оппозиция как таковая несовместима с административной системой.

Тонким маневром – начать с удара по консерваторам – аппарат добился начала подавления всякой оппозиции. Точнее, формально не было в стране никаких оппозиций. Но обе кампании – против сталинистов и против творческой интеллигенции – были призваны устранить самую возможность появления оппозиций, означали окончательную победу аппарата и ставили крест на последних надеждах на подлинную перестройку. Теперь на сцене остались только аппарат и Н.С. Хрущев.

Хрущев был опытным политическим деятелем и вполне осознавал сложившуюся политическую ситуацию. Он не хотел приводить аппарат «в чувство» сталинскими методами, хотя их хорошо знал и не раз использовал сам в годы работы при Сталине. Он на словах пригрозил окружению «расшвырять всех как котят». Действуй на практике он в духе Сталина – он должен был бы при первых же слухах о заговоре изолировать всех подозреваемых, не деля на правых и виноватых. Ему пришлось бы укрепить независимую от партаппарата систему органов подавления.

На этот путь Н.С. Хрущев не вступил В этом его заслуга и одно из главных доказательств искренности его разрыва с культом личности Этот вариант административного социализма он отверг навсегда. Но к подлинной альтернативе – вовлечению масс в дело демонтажа административной системы – он не был готов.

Выход он стал искать на пути очередной реорганизации – на этот раз партии. Он предложил разделить аппарат партии на две системы – промышленную и сельскую. Эта реорганизация, является самой значительной из попыток Хрущева, наиболее близко подводившей его к идее разрыва с административным социализмом. К сожалению, она не получила должной оценки у историков.

Как и Ленин в 1922 г., Хрущев обратился к ведущему звену – к партии. Как и Ленин, Хрущев чувствует, что корень проблем – в однопартийности, в бесконтрольности партаппарата.

Но если Ленин пытался преодолеть этот монополизм введением параллельной партийному аппарату и не подчиненной ему системы контрольных органов, то Хрущев попытался разделить сам партийный аппарат на две независимые системы. Впервые после смерти Ленина был вновь поставлен вопрос о фундаменте административного социализма – о власти партии.

И у Ленина, и у Хрущева сквозит одна и та же идея – отойти от монополии партаппарата на власть, но сохранить однопартийную систему.

Опасности плана Хрущева аппарат осознал не сразу и план этот принял. Но вскоре все, что прежде казалось простым, резко осложнилось. Четко разделить школы, дороги, аэропорты, институты оказалось невозможно. На десятках участков экономики, и особенно социальной жизни появилось двоевластие.

Впервые в нашей истории и первый секретарь, и весь его аппарат оказались под непрерывным досмотром и контролем «параллельного» первого секретаря и его аппарата – и это на территории одной и той же области. Забрезжил в самых отдаленных формах призрак если не многопартийности, то хотя бы потери монополизма Конфликт двух партийных систем пришлось бы решать на партийных конференциях и съездах, роль делегатов которых сразу же превысила бы по значимости роль кадров аппарата.

В определенном смысле можно сказать, что Хрущев исчерпал все организационные варианты поиска путей эффективной работы системы административного социализма. Как и в свое время В.И. Ленин, он дошел до конца. Но, как и в случае с Лениным проект Хрущева был отвергнут партией из-за его явной несовместимости с самой сутью административного социализма.

Недовольство Хрущевым высказало теперь уже не само его окружение, а все звенья партийного аппарата. Создалась благоприятная ситуация для устранения измучившего своих соратников своими метаниями и своей неготовностью окончательно смириться с вариантом бюрократического социализма лидера. Н.С. Хрущев не сделал выбора в пользу модели экономического и демократического социализма, в то же время не захотел стать творцом и руководителем формирующегося нового варианта административного социализма – бюрократического социализма, механизма торможения, логического следствия этапа культа личности.

На почве отказа от постановки вопроса о демонтаже административного социализма И.С. Хрущев пришел в конфликт с массами трудящихся и интеллигенцией. На почве отказа стать лидером системы бюрократического социализма он вступил в конфликт с аппаратом.

Остальное было делом аппаратной техники.

Первый штурм

Годы правления Хрущева – уникальная энциклопедия гигантского количества интереснейших экспериментов. Только годы революции могут сравниться с этим по богатству опыта. Но в этой энциклопедии, безусловно, два тома: в белой и черной обложках. Забота о колхозах – и ликвидация личных хозяйств; реабилитация жертв культа личности – и отказ от реабилитации руководителей оппозиции Сталину; возврат в родные места калмыков и ингушей – и отказ в этом немцам и татарам; возвращение из лагерей жертв – и защита от суда их палачей; провозглашение материального стимулирования как основы хозяйствования – и курс на развитие общественных фондов потребления; борьба за мир – и взрыв водородной бомбы на Новой Земле; меры по усилению демократизма – и вывод руководителей партийного аппарата из-под пресса подлинных выборов.

С одной стороны, Хрущев спас административный социализм от кризиса венгерского типа, который позднее стал бы итогом культа личности. Он заблаговременно открыл клапаны и выпустил пар, спас партийный аппарат от расплаты за преступления Сталина. Более того, Хрущев, по существу, создал стартовую площадку для перехода административного социализма от модели типа культа личности к модели типа бюрократического социализма. Хрущев не решился отступить от концепции административного государственного социализма, рожденного в реальностях 1917 г. Он верил в то, что этот тип социализма может перерасти в полный коммунизм. Он считал в духе большевизма, что партия должна вести страну. Строй свободных людей не может возникнуть как итог их собственных усилий и поисков, а требует внешнего наставника и попечителя, поводыря в лице аппарата, а сам аппарат требует указаний от его руководителей. И сами по себе массы своего счастья не найдут, заблудятся и запутаются, натворят бед и глупостей.

Почему же мы вновь и вновь вспоминаем преобразования Хрущева и его самого? Да потому, что именно Хрущев начал критику строя, в котором мы жили и который, как нас уверяли и как верили мы, был лучшим из возможных миров. Именно он подорвал базисные идеи о неприемлемости товарного производства, которое мы вынужденно терпим, но очень скоро преодолеем; об изживающих себя принципах материального стимулирования; о вредности в перспективе отдельных семейных квартир... Именно Хрущев начал ломать образ окружившего нашу страну и весь социалистический лагерь коварного капиталистического врага, ежесекундно готового напасть на нас и ждущего лишь нашей малейшей оплошки...

Если, с одной стороны, Хрущев спас базисные идеи административного социализма и остался на его принципах, то, с другой – на этом социализме не осталось ни одного места, по которому бы не стукнул молоток неутомимого реформатора...

Хотя Хрущев сам сорвал и остановил начатый им штурм, заслуга его не только в этом. Его несомненные заслуги и в том, что он не взял на себя роль конструктора нарождающегося бюрократического социализма, не захотел быть его вождем. У него, сына революции 1917 г., хватило сил и духа, чтобы не сделать последних залпов по начатым им преобразованиям. Он предпочел риск смещения решению о тотальном расследовании «с пристрастием» достигших его слухов о заговоре. Он хорошо знал методы, гарантирующие лидера от переворота. Но он не хотел их восстанавливать. На последнем рубеже отхода от подлинной перестройки он остановился и сказал: дальше идти не могу, стреляйте.

Хотелось бы, чтобы Хрущев остановился раньше: до разорения личных хозяйств, до повышения цен на мясо, до кубинского кризиса... И тогда, не исключено, и низы народа, и интеллигенция не оставили бы его один на один со своими подчиненными в 1964 г. – как не оставили его в 1957 г...

Но историю нельзя перекраивать. Так и останутся два цвета на времени Хрущева, и история еще не раз будет сопоставлять и соизмерять эти цвета.

(Попов, Г. Два цвета времени, или уроки Хрущева [Текст] / Г. Попов // Огонек. – 1989, № 42. – С. 14).

Внешняя политика

Я помню, как в журнале «Коммунист», где я работал в ту пору, разгорелась ожесточенная борьба вокруг истолкования принципов мирного сосуществования и мирного перехода к социализму. Подавляющее большинство ученых и партфункционеров, по сути дела, встретили эти идеи в штыки. И каждая моя публикация, которая ломала старые представления, давалась с боем.

Руководство идеологией по-прежнему находилось в руках М.А. Суслова и П.Н. Поспелова. Это были глубоко реакционные люди, взрастившие свое мировоззрение на произведениях Сталина.

Хрущев не просто любил, а обожал ездить за границу. Не зря его соратники шепотом распространялись о том, что он не сидит в Москве, а все «мотается» за рубежом и по самой стране. Редкий месяц, особенно после 1960 г., проходил без выезда Хрущева за границу. Он многократно побывал в Польше, ГДР, Чехословакии, Венгрии, Румынии, Югославии. Несколько раз посетил Китай, дважды – Соединенные Штаты Америки, побывал в Индии, Австрии, Франции, Англии. Словом, объездил значительную часть мира. Всего он выезжал за границу около сорока раз.

Это был первый шаг к открытости нашего общества. Запад получил возможность непосредственно увидеть советского лидера, и многие там вздохнули с облегчением. «Коммунистический дьявол» оказался не таким страшным. Хрущев охотно давал интервью, общался с журналистами, говорил откровенно, много шутил, рассказывал анекдоты, просто реагировал на острые вопросы. Мрачная, монументальная, как памятник на кладбище, фигура Сталина, которая в глазах западных людей олицетворяла коммунистический режим, сменилась живой, раскованной, озорной, лукавой, простоватой фигурой Хрущева.

Вообще, хрущевский стиль отношений с западными лидерами, как ни странно, импонировал им. На Западе не ценят людей, застегнутых на все пуговицы, и потому не очень жаловали многих наших дипломатов. Другое дело Хрущев – без прикрас, натура, как она есть. Мне рассказывал бывший австрийский посол в СССР о первой встрече Хрущева с Юлиусом Раабом – федеральным канцлером Австрии – у трапа самолета в 1955 г., когда готовился договор между нашими странами. Рааб еще не успел спуститься по ступенькам, как Хрущев закричал: «Рааб, вы маленький капиталист». Он имел в виду принадлежность канцлера к буржуазной Австрийской народной партии. «А вы – самый большой коммунист в мире», – нашелся Рааб. Оба посмеялись и прониклись симпатией друг к другу.

(Бурлацкий, Ф.М. Хрущев и его советники – красные, черные, белые [Текст] / Ф.М. Бурлацкий. – М.: ЖСМО-Пресс, 2002. – С. 448, 230 – 232)

Bo внешней политике первый секретарь придерживался весьма простых, «коминтерновских» принципов. Всемерная поддержка «лагеря социализма» и всех тех стран, которые могут пойти по этому пути. В отношении развивающихся стран – стремление помочь им занять антиимпериалистическую позицию с постепенным осознанием социалистической перспективы. Этот принцип и его реализация обошлись СССР с хрущевских времен в десятки миллиардов долларов без видимого, заметного успеха. И, наконец, отношения с капиталистическими странами исходили из возможности утвердить мирное сосуществование как норму международной жизни. Но для Кремля, как это было зафиксировано в программных документах, мирное сосуществование было не чем иным, как специфической «формой классовой борьбы», тактическим приемом с целью выиграть время. Ведь до самой перестройки ЦК партии в своих тезисах твердил о «неизбежной победе социализма во всемирном масштабе».

Хрущев в своих выступлениях перед западными журналистами часто развивал эту идею. Например, 18 мая 1960 г. он заявил в Париже: «Наше дело верное, дорога наша проложена правильно. Курс мы держим на строительство коммунизма и будем шествовать под своим марксистско-ленинским знаменем, а вы тоже пойдете за нами, но уже в хвосте. Мы вас за это упрекать не будем, а станем помогать и делиться опытом социалистического строительства...».

Таков был этот человек: импульсивный реформатор, увлекающийся пионер, ортодоксальный большевик, малограмотный пророк и одномерный дипломат.

Хрущев вел «революционную дипломатию». Она, прежде всего, выражалась в его смелых решениях, не всегда продуманных и просчитанных, но существенно влиявших на международные отношения. Так, он настоял на необходимости нормализации отношений с Югославией и сам первым поехал в Белград. Как вспоминал Никита Сергеевич, визит ему запомнился тем, что югославы встречали советскую делегацию сдержанно, настороженно. Народ, вышедший на улицы, «не то что был настроен враждебно, но и нельзя было сказать, что они были настроены дружественно. В основном они выкрикивали: «Да здравствует Тито! Тито! Тито!»

В следующей поездке в Югославию в сентябре 1956 г. обстановка была уже более теплой. Во время конфиденциальной встречи, записанной помощником Хрущева, Тито откровенно говорил, что американцы недовольны сближением Белграда с Москвой, что нужно делать все, чтобы оторвать Грецию от западных империалистических держав, что в своем новом издании речей он, Тито, опустил все старые антисоветские высказывания... Тут же югославский лидер, как бы в компенсацию за свои идеологические уступки, попросил у Хрущева 250 тыс. т пшеницы...

Такими же смелыми можно назвать действия Хрущева на Ближнем Востоке. Советский лидер, присмотревшись к фигуре египетского лидера Гамаля Абдель Насера, решительно оказал ему всестороннюю поддержку. Это было прорывом в регион, где ранее влияние СССР было минимальным. Именно политика таких националистических деятелей, как Насер, дала возможность кремлевским теоретикам говорить о странах «социалистической ориентации», некапиталистическом пути развития и т.д.

Несмотря на немалые сомнения значительной части Президиума ЦК, Хрущев в 1955 г. немедленно отозвался на просьбу египтян дать разнообразное, в том числе наступательное, оружие. Позиция Хрущева сыграла решающую роль во время Суэцкого кризиса в 1956 г. Только благодаря поддержке СССР Египет смог оправиться после тяжелого поражения от Израиля. Тысячи советских советников и специалистов фактически заново создавали египетские вооруженные силы.

Крупной была поддержка Египта и в экономической области: достаточно вспомнить строительство Асуанской плотины, помощь в реализации других крупных проектов.

Советскому Союзу все это обошлось во много миллиардов долларов. Но таков был Хрущев; он проявлял активность везде, где мог надеяться на упрочение позиций СССР и ослабление влияния тех, кого он обещал «закопать». То была «революционная дипломатия» советского лидера. Однако она не всегда давала ожидаемые результаты. Например, когда готовился доклад к пленуму ЦК (14 октября 1964 г.), то стали «инвентаризировать» все прегрешения Хрущева. Напечатали их на целых 70 страницах. Там были, например, такие факты.

В Гвинее СССР построил аэродром, консервный и лесопильный заводы, электростанцию, радиостанцию, холодильник, госпиталь, гостиницу, политехнический институт, ведутся геологоразведочные и изыскательские работы. Поставлено огромное количество машин и оборудования. А «друг» Хрущева Секу Туре попросил нас из Гвинеи, и все наши огромные затраты пошли впустую. Даже аэродромом, который мы построили в Конакри, нам не разрешили пользоваться при полетах на Кубу.

Много претензий Хрущеву партийные функционеры выдвинули и в отношении помощи Египту, Ираку, Индонезии, Индии и другим странам. За 10 «хрущевских» лет, как подсчитали в ЦК, СССР построил в разных странах около 6 тыс. предприятий на многие миллиарды рублей. В реестре просчетов Хрущева говорилось: разве нужно было строить стадион в Джакарте на 100 тыс. зрителей, гостиницу в Рангуне, исследовательский атомный центр в Гане, спортивный комплекс в Мали и т.д. Но все это скажут Хрущеву при его снятии...

После XX съезда Хрущев стал уделять международным вопросам больше внимания, чем делам внутренним. Это, кстати, ему припомнили соратники, когда снимали с высших постов. Например, готовя материал на пленум по отстранению Хрущева от власти, дотошные партийные чиновники в ЦК подсчитали, что в 1964 г. к октябрю он находился в поездках 150 дней...

(Волкогонов, Д.А. Семь вождей [Текст]: кн. 1 / Д.А. Волкогонов, – М., 1995. – С. 403 – 408).

Карибский кризис

Карибский кризис разразился из-за того, что на Кубу были завезены советские ракеты. От Кубы до американского берега –150 км. Дальность действия завезенных ракет Р-12 – 2 тыс. км. На подходе были еще и ракеты Р-14, дальностью в 4 тыс. км, но советские суда, на которых их транспортировали, остановила американская военно-морская блокада Кубы. Успели доставить часть ядерных боеголовок к ракетам.

Идея размещения ракет на Кубе была советской, лично Н.С. Хрущева. Ракеты находились в распоряжении советского военного персонала, и запуск их против США мог быть произведен только в случае американского нападения и только по команде из Москвы.

Каковы были советские мотивы? Защита Кубы, укрепление ее обороноспособности, которой, по оценкам советского руководства, угрожало новое вторжение после одного неудавшегося – на Плая-Хирон в апреле 1961 г. Кубинские мотивы? Давая согласие на размещение советских ракет, кубинское руководство исходило из соображений повышения обороноспособности не только своей страны, но и всего социалистического лагеря, из долга солидарности и соответственно понимаемых интересов общего дела. Американские мотивы? Любыми средствами, вплоть до воздушных бомбардировок и вторжения на Кубу силами нескольких дивизий, избавиться от советских ядерных ракет, способных накрыть большую часть территории США.

Москва считала ракеты на Кубе оборонительным оружием и средством хотя бы частичного погашения стратегического дисбаланса, резко клонившегося тогда в американскую пользу. По данным Макнамары, США превосходили СССР по стратегическим ядерным боеголовкам в семнадцать раз – пять тысяч на триста. Вашингтон считал ракеты на Кубе наступательным оружием (хотя американские ракеты аналогичного типа были тогда размещены в Турции и «терпелись» Советским Союзом).

Советские ракеты были завезены на Кубу тайно. Именно советская секретность во многом обусловила ультимативность американской линии в решении кризиса, что проявилось в установлении «карантина», перекрывшего путь советским судам, и в требовании немедленно демонтировать и вывезти ракеты.

Москва между тем, не вдаваясь в эти американские тонкости, всего лишь действовала в своем обычном ключе: секретно принимая решения, касающиеся военных дел, и секретно их выполняя. Иными словами, Москва действовала в духе традиционного старого мышления. Вряд ли приходилось ожидать, что этот секрет не обнаружит американская разведка, пристально следившая за Кубой и обеспокоенная характером ее возраставших связей с Советским Союзом. Но в том-то и состоит особая сила старого и крепкого своей традиционностью мышления, что оно отнюдь не всегда поддается рациональному объяснению, что оно проявляет себя в вакууме, откуда «выкачано» общественное давление и где авторитарность рождает волюнтаризм.

Однако специфические муки советских дипломатов и корреспондентов – лишь ничтожный штрих рядом с гигантским, но как-то не привлекшим должного внимания фактом: весь наш народ был подведен к краю ядерной пропасти, не зная об этом, не имея возможности понять из-за чего – предметно! – возникла чрезвычайная ситуация. Это был подлинный мрачный апофеоз секретности.

С объективной точки зрения это вполне можно назвать обманом народа или, во всяком случае, полным пренебрежением к его праву знать вещи, которые ставят вопрос о его жизни и смерти. Впрочем, о праве тогда не было и речи. Гласностью в этом плане не пахло. И только после 28 октября, когда в экстренном обмене посланиями между Н.С. Хрущевым и Дж. Кеннеди были, наконец, выработаны условия компромисса, в нашу прессу, и то далеко не сразу, начало проникать это ключевое слово – ракеты. Только после того, как от края отошли, народ наш стал понимать, на каком краю стояли.

А в последней фазе кризиса в послании Н.С. Хрущева президенту Кеннеди от 28 октября говорилось: «Чтобы успокоить народ Америки,… Советское правительство в дополнение к уже ранее данным указаниям о прекращении дальнейших работ на строительных площадках для размещения оружия отдало новое распоряжение о демонтаже вооружения, которое вы называете наступательным, упаковке его и возвращении его в Советский Союз». Обратите внимание, и тут всего лишь: «... вооружение, которое вы называете наступательным».

Несмотря на исторически значимый акт прощания с массовыми репрессиями, хрущевское десятилетие, как и последующие брежневские годы, сохраняло самые стойкие родовые черты сталинской системы государственного управления. В 1962 г. перед Хрущевым просто не стоял вопрос: имеют ли он и другие руководители того времени право рисковать судьбой своего народа ради помощи другому, кубинскому, народу.

Другой и самый животрепещущий пример той реальности, в которой бюрократическая норма торжествует над нормой демократической – это Афганистан, наша девятилетняя война. Оставим в стороне задаваемый теперь в открытую вопрос о том, как мы туда попали и почему так долго оставались. Поймем другое – это могла вынести лишь наша необыкновенная притерпелость ко всему. Советские люди сражались и погибали на чужой земле в мирное время (ведь мы никому не объявляли войны!), а за обществом, народом, матерями этих людей отрицалось даже право спросить публично, сколько их там сражается и сколько погибло ранее. Конечно, люди писали об этом в органы власти и в прессу, но «официально» народ безмолвствовал. В верхнем Совете СССР за все это время не было сделано ни одного запроса об Афганистане. И не могло быть сделано. С точки зрения граждан тех же США или Франции, Японии или Индии и многих других стран, это вещь не вообразимая.

25 мая 1988 г. в пресс-центре МИД СССР, ориентированном больше на иностранных, чем на наших корреспондентов, в рамках подготовки к советско-американской встрече в верхах. Начальник Главного политуправления Советской Армии и Военно-Морского Флота генерал армии А.Д. Лизичев сообщил, что на начало мая 1988 г. число убитых составило 13.310 человек, раненых – 35.478, пропавших без вести – 311.

Чем объяснить и эту бесчувственность? Тем же – отсутствием Закрепленной законом обязанности властей отчитываться перед гражданами – даже тогда, когда речь идет о самом святом – человеческой жизни. Но, очевидно, что есть и более конкретная причина – отсутствие четкого, продуманного и действующего как бы в автоматическом режиме механизма информирования.