Глава IX. Североамериканцы

Осветив исторически торговую политику европейских народов, за исключением тех, у которых было нечему особенно научиться, мы хотим также бросить взгляд по ту сторону Атлантического океана, на народ-колонизатора, который почти на наших глазах из положения полной зависимости от своей метрополии, от положения раздробленности на массу колониальных провинций, не имевших между собой никакой политической связи, возвысился до положения нации объединенной, хорошо организованной, свободной, могущественной, промышленной, богатой и независимой, и, может быть, уже на глазах наших внуков встанет в ряд первых морских и торговых держав всего света. Торговля и промышленная история Северной Америки поучительнее для нашей цели, нежели всякая другая, так как здесь развитие совершается с быстротой, периоды свободы и ограничений и стеснений быстро следуют один за другим, результаты их видны с ясностью и определенностью, и вся система национальной промышленности и государственной администрации открыто развертывается перед глазами наблюдателя.

Североамериканские колонии по отношению к издельной промышленности были в таком рабстве у метрополии, что там не переносили никакого вида фабрично-заводского производства, кроме домашних и обыкновенных промыслов. Еще в 1750 году основанная в городе Массачузете шляпная фабрика обратила на себя внимание и возбудила такую зависть парламента, что он объявил колониальные фабрики всякого рода учреждениями, вредными для общего блага страны (common nuisances), не исключая и железоделательных заводов, несмотря на огромный избыток в стране всех потребных для железного производства материалов. Еще в 1770 году великий Чатам, опечаленный первыми попытками новой Англии в фабричном производстве, объявил, что невозможно допустить в колониях выделки даже одного гвоздя для подков.

Адаму Смиту принадлежит та заслуга, что он первый указал на несправедливость такой политики.

Монополизация всякого рода мануфактурной промышленности со стороны метрополии является одной из главных причин американской революции; такса на чай была лишь поводом к вспышке.

Освободившись от наложенных на них оков, владея всеми материальными и интеллектуальными средствами для мануфактурной промышленности и отделенные от тех наций, от которых они получали фабрикаты и которым продавали свои продукты, таким образом, во всех затруднительных обстоятельствах предоставленные лишь собственным своим силам, фабрики всякого рода в североамериканских свободных штатах во время войны за независимость сделали огромные успехи, которые оказали такое благодетельное влияние также и на земледелие, что ценность земли, равно как и заработная плата, несмотря на тяжесть податей и опустошения в военное время, всюду достигла значительных размеров. Но так как после Парижского мира неудачная конституция свободных штатов не позволила осуществить общую торговую систему, вследствие чего английские фабрикаты снова получили свободный доступ, а вновь возникшие фабрики Северной Америки не были в состоянии выдержать их конкуренции, то благосостояние страны, получившее начало во время войны, исчезло еще быстрее, чем возникло. «Мы покупали, — говорил позднее в конгрессе один оратор, — по совету новых теоретиков там, где мы могли купить дешевле всего, и наши рынки были переполнены иностранными товарами; в наших приморских городах английские товары можно было купить дешевле, чем в Ливерпуле и Лондоне. Наши фабриканты были разорены; наши купцы, даже те, которые думали обогатиться посредством вывоза, обанкротились, а все эти причины, вместе взятые, так невыгодно отражались на нашем земледелии, что стало замечаться общее обесценение земельной собственности, а вследствие этого несостоятельность и среди землевладельцев стала явлением заурядным». Но это положение, во всяком случае, было лишь переходным; оно продолжалось от Парижского мира до установления федеральной конституции и более всех других причин содействовало скреплению политической связи между разными штатами и тому, что конгрессу были предоставлены достаточные полномочия для установления общей системы торговой политики. От всех штатов, не исключая Нью-Йорка и Южной Каледонии, конгресс был осаждаем просьбами о принятии протекционных мер для внутренней промышленности, и Вашингтон в день своего избрания был одет в платье из туземного сукна, чтобы, как сказал один современный нью-йоркский журнал, «просто и выразительно, как было свойственно этому великому человеку, дать своим преемникам и всем будущим законодателям памятный урок того, каким образом развивать благосостояние страны». Несмотря на то что по первому американскому тарифу (1789) значительнейшие мануфактурные произведения были обложены лишь слабой ввозной пошлиной, тариф этот уже в первые годы дал настолько благотворные результаты, что Вашингтон в своем послании 1791 года мог поздравить нацию с цветущим состоянием, которого достигли фабрики, земледелие и торговля.

Скоро, однако, это покровительство оказалось недостаточным, так как английские фабриканты, улучшив способы производства, легко обезоружили влияние этих пошлин. Конгресс возвысил пошлину на важнейшие мануфактурные предметы до 15%, но лишь в 1804 году, когда вследствие незначительности таможенного сбора он вынужден был увеличить государственные доходы. Между тем давно уже туземные фабриканты истощали свои силы, жалуясь на недостаток покровительства, а защитники противоположных интересов изощрялись в доказательствах выгодности свободы торговли, во вред протекционизма.

Контраст с незначительными успехами, которые вообще выпали на долю заводско-фабричной промышленности, представляло развитие торгового флота, которому уже в 1789 году, по предложению Джемса Мадисона, было оказано достаточное покровительство. Вместо 200 тыс. тонн (1789) уже в 1801 году он вмещал более миллиона тонн.

Под защитой тарифа 1804 года мануфактурная промышленность североамериканцев лишь с трудом могла противостоять фабрикам Англии, которые получали поддержку в постоянных улучшениях и умножались в колоссальном размере. Без сомнения, новая промышленность пала бы под давлением этой конкуренции, если бы ей не пришли на помощь эмбарго и объявление войны 1812 года, вследствие чего, как во время войны за независимость, американские фабрики достигли такого необычайного развития, что не только удовлетворяли внутренней потребности, но скоро приступили даже к вывозу произведений своих мануфактур. Только на хлопчатобумажных и шерстяных фабриках, согласно представленным конгрессу отчетам торгового и мануфактурного комитетов, в 1815 году работало 100 тыс. человек, ежегодная производительность которых достигала суммы более чем 60 млн долларов. Теперь, как и во время войны за независимость, как необходимое следствие развития мануфактурной промышленности заметно было быстрое повышение всех цен на жизненные продукты и заработной платы, равно как и цен на недвижимую собственность, а следовательно, и общего благосостояния землевладельцев, рабочих и внутренней торговли.

После Гентского мира конгресс, наученный опытом 1786 года, в первый год удвоил прежние таможенные пошлины, и все-таки в это время благосостояние страны продолжало увеличиваться. Но под давлением перевеса частных интересов, находившихся в противоречии с интересами мануфактур, и под влиянием теоретических аргументов, он решился в 1816 году на значительное уменьшение ввозных пошлин, и это снова возбудило иностранную конкуренцию, которая привела к тем же самым результатам, какие дал уже опыт с 1786-го по 1789 год, а именно: разорение фабрик, обесценение жизненных продуктов, падение ценности недвижимого имущества и общее бедствие в среде сельских хозяев. После того страна во второй раз во время войны испытала блага мира, ей пришлось во второй раз во время мира пережить больше бедствий, чем во время самой опустошительной войны. В первый раз, в 1824 году, после того как влияние английского хлебного билля на американское земледелие развернулось во всей широте его бессмысленной тенденции, и вследствие этого земледельческий интерес средних, северных и западных штатов принудил их присоединиться к интересам фабрикантов, в конгрессе прошел несколько повышенный тариф, который, однако, скоро оказался недостаточным, так как Гускиссон для того, чтобы парализовать им последствие с точки зрения английской конкуренции, немедленно принял меры дополнить его тарифом, установленным после сильной борьбы в 1828 году.

Вновь опубликованные официальные статистические данные73 штата Массачузет дают приблизительное понятие о том развитии, которое получили мануфактуры в Соединенных Штатах, особенно в средних и северных штатах, вследствие протекционной системы, несмотря на позднейшее смягчение тарифа 1828 года. В 1837 году в этом штате было 282 хлопчатобумажные мануфактуры с 565 031 веретенами в действии, и в них состояло рабочих 4997 мужчин и 14 757 женщин; на них переработано 37 275 917фунтов хлопка и приготовлено 126 млн ярдов (метров) пряжи стоимостью в 13 056 659 долларов, при посредстве капитала в 14 369 719 долларов.

Шерстяное производство имело 192 мануфактуры с 501 машиной, где было занято 3612 мужчин и 3485 женщин; переработано было шерсти 10 858 988 фунтов и приготовлено 11 313 426 ярдов ткани ценностью в 10 399 807 долларов, при посредстве капиталов в 5 770 750 долларов.

Башмаков и сапог было выработано 16 689 877 пар (большое количество башмаков было вывезено в западные штаты) ценностью на 14 642 520 долларов.

Прочие отрасли производства находились в пропорциональном с указанными развитии.

Общее фабрично-заводское производство штатов (не считая постройки кораблей) превышало 86 млн. с капиталом приблизительно в 60 млн. долларов.

Число рабочих достигало 117 352 на общее число жителей штата (1837) в 701 331.

О несчастьях, грубости и пороках не было и помина среди промышленного населения; наоборот, среди многочисленных фабричных рабочих мужского и женского пола господствовала самая строгая нравственность, чистота и изящество в одежде; библиотеки были наполнены полезными и поучительными книгами; работа не превышала сил, пища была обильна и хороша. Большинство девиц скапливали себе приданое74.

Последнее является, очевидно, результатом дешевых цен на пищевые продукты, невысоких налогов и равномерного их распределения. Пусть Англия отменит свои ограничения ввоза земледельческих продуктов, уменьшит существующие налоги на предметы потребления наполовину или на две трети, пусть покроет дефицит подоходным налогом, и ее фабричные рабочие окажутся в таком же положении75.

Ни одна страна, относительно ее будущего назначения и ее национальной экономии, не была так мало понята и осуждена так несправедливо, как Америка, и со стороны теоретиков, и со стороны практиков. По выражению Адама Смита и Ж. Б. Сэя, Соединенные Штаты «подобно Польше» предназначены для земледелия. Сравнение это не было особенно лестно для конфедерации дюжины республик, полных честолюбивых стремлений и юношеских сил, и открывшаяся им таким образом перспектива их будущего ни в каком случае не была особенно утешительной. Названные теоретики доказывали, что сама природа предназначила североамериканцев для земледелия до тех пор, пока земля самая плодородная будет приобретаться там почти задаром. Они удостоились великой похвалы за то, что так охотно подчинялись требованиям природы и сумели подтвердить теорию столь чудным примером замечательных результатов свободы торговли; но теоретики скоро почувствовали неприятность потерять и это важное доказательство правильности и применимости их теории и дожить до того, что Соединенные Штаты для обеспечения своего благосостояния пошли по направлению диаметрально противоположному неограниченной свободе торговли.

Как прежде эта юная нация была дорога для господствующей экономической школы, как зеница ока, так теперь она является предметом жесточайшего порицания для теоретиков всех европейских наций. Это, говорят они, доказывает, какие ничтожные успехи сделал Новый Свет в политических науках; в то время как европейские нации с искренним увлечением стремились осуществить принцип всеобщей свободы торговли, в то время как, в частности, Англия и Франция готовы были сделать решительные шаги к этой великой филантропической цели, Соединенные Штаты Северной Америки пожелали основать свое национальное благосостояние, возвратившись к меркантильной системе, уже устаревшей и так ясно опровергнутой экономической наукой. Но такая страна, как Америка, в которой лежат еще необработанными столь необъятные пространства плодороднейшей земли, а заработная плата стоит так высоко, не может найти лучшего употребления для своих капиталов и лучшего занятия для своего возрастающего населения, как земледелие; раз последнее достигнет своего полного развития, то заводы и фабрики возникнут естественным образом сами собой, без всяких искусственных вспомогательных средств; вызвав же де искусственно мануфактурную промышленность, Соединенные Штаты нанесли бы вред не только странам Старого Света, но больше всего самим себе.

У американцев, однако, здравый смысл и непосредственное понимание того, что необходимо для страны, было сильнее веры в правила теории. Основательный разбор доказательств теоретиков привел к сильному сомнению в непогрешимости доктрины, которой ее собственные адепты ни разу не желали последовать.

На аргумент относительно огромного количества невозделанных плодородных пространств возражали, что в штатах, отличающихся уже населенностью, значительной культурой и зрелостью к фабричному делу, такие пространства столь же редки, как в Великобритании; что возрастающее население этих штатов должно с большими для себя потерями передвигаться на запад, чтобы обрабатывать подобные пространства, вследствие чего западные штаты не только лишаются огромной суммы материальных и умственных капиталов, но так как вследствие этих переселений потребители превращаются в конкурентов, то их земельная собственность и земледельческие продукты необходимо обесцениваются. Не могло быть особенной выгоды для союза в том, что принадлежащие ему пустыни, вплоть до берегов Тихого океана, были обработаны прежде, чем достаточно развились население, цивилизация и военные силы старых штатов; напротив, западные штаты не прежде оказались в силах извлечь из обработки отдаленных пустынь пользу для своего собственного преуспеяния, как взявшись за фабричное производство с целью иметь возможность обменивать свои фабрикаты на продукты востока. Здесь пошли еще дальше и спрашивали, не находится ли сама Англия в совершенно таком же положении; разве Англия не располагает также в Канаде, в Австралии и в других частях света массою еще необработанных, но плодороднейших пространств, разве не могли бы англичане почти с такой же легкостью переселить избыток своего населения, подобно североамериканцам, с берегов Атлантического океана на берега Миссури; почему же, несмотря на это, Англия не только продолжает покровительствовать туземным фабрикам, но стремится еще расширять их все более и более?

Аргументы экономической школы, заключающиеся в том, что там, где плата рабочим за обработку земли высока, фабрики не могут возникнуть естественным образом, а могут развиваться лишь как тепличные растения, казались основательными только отчасти, а именно лишь по отношению к тем фабричным изделиям и произведениям мануфактур, которые благодаря их небольшому объему и весу сравнительно с ценностью большей частью выполняются ручной работой; но они не верны в том случае, когда цена заработной платы оказывает лишь незначительное влияние или когда невыгодность высокой заработной платы возмещается применением машин или гидравлических двигателей, дешевизной сырых произведений и пищевых продуктов, избытком дешевого топлива и строительных материалов, наконец, незначительностью государственных налогов и энергией рабочих сил.

Затем из долгого опыта американцы убедились, что земледелие только тогда может развиваться вполне и обеспечить благосостояние страны, когда будет гарантирован на все время обмен продуктов земледелия на фабрикаты; но что если земледелец живет в Северной Америке, а фабрикант в Англии, то этот обмен нередко может быть прерван или войной, или торговым кризисом, или ограничительными таможенными мерами других стран, и что, следовательно, для того, чтобы благосостояние нации покоилось на незыблемом основании, мануфактурист, по выражению Джефферсона, должен селиться рядом с земледельцем.

Североамериканцы поняли наконец, что великая нация не может исключительно преследовать ближайшие материальные выгоды, что цивилизация и могущество — блага, наиболее драгоценные и более желательные, чем материальное богатство, как в том признается и сам Адам Смит, — могут быть достигнуты и упрочены лишь при помощи собственной фабрично-заводской промышленности; что нация, которая чувствует себя призванной занять место в ряду образованнейших и могущественнейших наций и удержать его, не должна щадить никаких жертв для того, чтобы овладеть условиями, обеспечивающими эти блага, и что приатлантические штаты вовремя приобрели их.

Европейское население и европейская культура встали твердой ногой на берега Атлантического океана; здесь прежде всего основались населенные, обработанные и богатые штаты; здесь колыбель их морских рыболовных промыслов, их каботажа и морских сил; здесь была добыта их независимость и получила основание их федерация; при посредстве прибрежных штатов возникли их внешняя торговля и сношения с цивилизованным миром, через них получается в Соединенных Штатах Европы* избыток населения, материальных капиталов и умственных сил; на цивилизации, могуществе, богатстве этих прибрежных штатов покоятся будущая цивилизация, могущество, богатство, независимость целой нации и ее влияние на менее образованные страны.

Предположим, что населенность этих прибрежных штатов будет падать, вместо того чтобы расти, их рыбные промыслы, их каботаж, их мореплавание в другие страны, их внешняя торговля будут слабеть или оставаться в одном и том же положении, вместо того чтобы развиваться, — в таком случае нам пришлось бы наблюдать пропорциональное ослабление средств цивилизации целой нации и гарантии ее самостоятельности и ее нынешнего могущества. Можно себе представить даже всю территорию Соединенных Штатов обработанной на всем пространстве от одного моря до другого, состоящей из земледельческих штатов и переполненной населением, и все-таки, несмотря на это, нация может остаться на низкой степени цивилизации, независимости и внешнего могущества. И действительно, есть много наций, которые находятся в таком положении и при огромном населении лишены торгового и военного флотов.

Если бы явилась такая держава, которая бы задалась целью задержать американскую нацию в ее развитии и подчинить ее навсегда себе в промышленном,

*Из текста ясно, что речь идет о Соединенных Штатах Америки.— Прим. сост. коммерческом и политическом отношении, то для достижения этой цели ей стоило бы лишь постараться обезлюдить приатлантические штаты и загнать внутрь страны весь избыток населения, капитала и умственных сил. Тогда она не только задержала бы дальнейшее возрастание морских сил, но она смело могла бы рассчитывать подчинить со временем своей власти главнейшие пункты обороны на атлантическом побережье и при устьях рек. Средство для достижения этой цели недалеко, стоит лишь помешать подъему в приатлантических штатах мануфактурной промышленности, стоит лишь заставить Америку водворить у себя принцип абсолютной свободы торговли.

Ибо если бы приатлантические штаты не сделались мануфактурными, то они не только не были бы в состоянии удержаться на той степени культуры, которой они достигли в настоящее время, но они принуждены были бы отставать от других, и притом отставать во всех отношениях. Как стали бы без мануфактур развиваться города вдоль берегов Атлантического океана? Не посредством же, в самом деле, вывоза туземных продуктов в Европу и ввоза английских мануфактурных товаров, так как для выполнения подобной работы было бы достаточно нескольких тысяч человек. Что сталось бы с рыбными промыслами? — большая часть населения, перешедшего внутрь страны, предпочитает соленой рыбе свежее мясо и речную рыбу; оно не нуждается в китовом жире, а если требует его, то лишь в самом незначительном количестве. Каким образом стал бы развиваться каботаж вдоль прибрежья приатлантических штатов? Так как большая часть прибрежных штатов населена земледельцами, которые сами удовлетворяют свои потребности в пищевых продуктах, в строительных материалах и топливе, то вдоль берегов нечего было бы перевозить. Каким образом стала бы расширяться внешняя торговля и мореходство в другие государства? Страна не в состоянии предложить ничего, кроме того, чем в изобилии обладают страны мало цивилизованные, а те страны, которым она сбывает свои произведения, покровительствуют развитию собственного мореплавания. Что сталось бы с военным флотом при упадке в приатлантических штатах рыбных промыслов, каботажа, мореплавания, внешней торговли? Каким образом без военного флота эти штаты будут защищаться против иноземного вторжения? Каким образом может развиваться в этих штатах земледелие, когда продукты более плодородных и гораздо более дешевых земель штатов запада, не нуждающихся ни в каком удобрении, будучи доставлены на восток по каналам, железным дорогам и т. д., могут здесь продаваться дешевле, чем стоит их производство в восточных штатах на давно уже истощенной почве? Как при таких условиях станет развиваться цивилизация в восточных штатах и возрастать их население, когда очевидно, что при свободной торговле с Англией всякий избыток населения и земледельческого капитала будет отливать на запад? Теперешнее положение Виргинии дает лишь слабое понятие о том положении, в каком очутились бы приатлантические штаты с постепенным исчезновением там мануфактуры; ибо Виргиния, как и все южные штаты атлантического побережья, принимала иногда значительное участие в снабжении мануфактурных штатов земледельческими продуктами.

Но дело совершенно изменяется при существовании мануфактурной промышленности в приатлантических штатах. Тогда из всех европейских стран стекается народонаселение, капиталы, технические и умственные силы; тогда с подвозом пищевых продуктов и сырых материалов с запада возвышается спрос на продукты издельной и мануфактурной промышленности приатлантических штатов; тогда их народонаселение, число и обширность их городов возрастают пропорционально развитию культуры западных пустынь; тогда вследствие возрастания народонаселения развивается их собственное земледелие благодаря увеличению спроса на рыбу, масло, сыр, молоко, овощи, продукты маслянистых растений, плоды и т.д.; тогда возвышается спрос на соленую рыбу и рыбий жир, добываемые посредством рыбных промыслов; тогда вдоль берегов при помощи каботажного судоходства перевозится масса пищевых продуктов, строительных материалов, каменного угля и т. д. для удовлетворения нужд промышленного населения; тогда мануфактуры производят многочисленные предметы вывозной торговли для стран всего света, что предоставляет им выгоды обратного фрахта; тогда вследствие существования каботажа, рыбных промыслов и мореходства в другие страны развиваются морские силы, чем обеспечивается самостоятельность нации и ее влияние на другие народы, в особенности же на южноамериканские; тогда искусства и науки, цивилизация и литература двигаются вперед в восточных штатах и отсюда распространяются на запад.

Вот обстоятельства, вынудившие Северо-Американские Соединенные Штаты ограничивать привоз произведений иностранных мануфактур и оказывать покровительство собственным фабрикам. Мы выше показали, каким увенчалось это успехом. Что без этих мер заводско-фабричная промышленность никогда не возникла бы в приатлантических штатах, показывает их собственный опыт и история промышленности других стран.

Так часто являющиеся в Америке торговые кризисы пытались объяснить влиянием указанных ограничений торговли, но без всякого основания. Как прежние, так и новейшие опыты Северной Америки показывают, напротив, что эти кризисы никогда не были столь часты и столь гибельны, как в то время, когда сношения с Англией были наименее ограничены. Торговые кризисы в земледельческих штатах, которые удовлетворяют свои потребности в мануфактурных произведениях извне, зависят от несоразмерности привоза по отношению к вывозу. Промышленные штаты, более богатые капиталами, нежели земледельческие, в постоянных заботах о расширении своего сбыта отпускают свои товары в кредит и поощряют потребление. Это как бы задаток в обеспечение будущей жатвы. Но если урожай настолько слаб, что его ценность далеко не достигает ценности прежнего потребления, или же если урожай будет настолько обилен, что продукты не находят достаточного спроса и падают в цене, если при этом еще рынок переполнен иностранными мануфактурными товарами, то вследствие отсутствия равновесия между платежными средствами и прежним употреблением, так же как по причине отсутствия равновесия между спросом и предложением земледельческих продуктов и фабричных изделий, происходит кризис. Этот кризис увеличивается и усложняется операциями иностранных и туземных банков, но не вызывается ими76. В одной из следующих глав мы разберем ближе эти отношения.

Глава X. Уроки истории

Во все времена и повсюду умственное развитие, нравственность и деятельность граждан находились в полном соотношении с благосостоянием нации, и богатство увеличивалось или уменьшалось пропорционально этим качествам; но никогда труд и бережливость, дух изобретательности и предприимчивости отдельных лиц не создавали ничего великого там, где они не находили опоры в гражданской свободе, учреждениях и законах, в государственной администрации и внешней политике, а главным образом, в национальном единстве и могуществе.

История всех стран указывает на решительное взаимодействие социальных и индивидуальных сил. В итальянских и ганзейских городах, в Голландии и Англии, во Франции и Америке мы наблюдаем, как производительные силы, а следовательно, и богатства отдельных лиц возрастают пропорционально со свободой и усовершенствованием политических и общественных учреждений и как, с другой стороны, эти последние в возрастании материальных богатств и производительных сил индивидуумов получают новые силы для своего дальнейшего совершенствования. Самостоятельное развитие английской промышленности и могущества восходит ко времени зарождения английской национальной свободы, а промышленность и могущество венецианцев, ганзейцев, испанцев и португальцев начинают падать вместе с их свободой. Как ни были трудолюбивы, бережливы, изобретательны и развиты умственно отдельные лица, они не были в состоянии восполнить недостаток свободных учреждений. История учит, таким образом, что отдельные лица большую часть своих производительных сил черпают из общественных учреждений и общественного устройства.

Нигде с такой ясностью, как в мореходстве, не обнаруживается влияние свободы, умственного развития и просвещения на могущество, а следовательно, и на производительные силы, и на богатство нации. Среди различных отраслей труда мореходство больше всего способно возбудить энергию, личное мужество, дух предприимчивости и настойчивости — качества, которые, очевидно, могут развиваться лишь в атмосфере свободы. Ни в какой другой отрасли промышленности невежество, суеверия и предрассудки, равнодушие, малодушие, изнеженность и слабость не сопровождаются столь гибельными последствиями, нигде чувство личной самостоятельности не является столь настоятельно необходимым. Поэтому история не указывает ни одного примера, где бы порабощенный народ отличался в мореходстве. Индусы, китайцы и японцы исконно ограничивались лишь плаванием по каналам, рекам и вдоль морских берегов. В Древнем Египте мореходство было в презрении, вероятно, потому, что жрецы и фараоны боялись, таким образом, воспитать дух свободы и независимости. Свободнейшие и просвещеннейшие государства Греции были в то же время и самыми сильными на море; вместе со свободой и морские силы прекращают существование, и как ни много история рассказывает о победах македонских царей на суше, она умалчивает об их морских победах.

Когда римляне были сильны на море и когда прекращаются известия об их флоте? Когда Италия предписывает законы на Средиземном море и когда ее собственный каботаж попадает в руки чужеземцев? Над испанским флотом инквизиция произнесла смертельный приговор прежде, нежели он был приведен в исполнение флотами Англии и Голландии. С образованием купеческой олигархии в ганзейских городах сила и дух предприимчивости исчезают из Ганзы. В древних Нидерландах только мореходцы завоевали себе свободу; те же, кто подчиняется инквизиции, должны были терпеть даже прекращение судоходства на своих реках. Английский флот, победив голландский в Ла-Манше, овладел лишь морским господством, которому Англия давно уже обеспечила дух свободы. Голландия, однако, до наших дней сохранила большую долю своих морских сил, между тем как флоты Испании и Португалии почти уничтожены. Напрасны были стремления отдельных администраторов Франции создать флот при деспотических королях, он всегда исчезал. И наоборот, как в настоящее время усиливается на наших глазах торговый и военный флот Франции! Едва успела зародиться независимость Соединенных Штатов Северной Америки, и они уже со славою борются с гигантским флотом метрополии. Но что представляет из себя мореходство Средней и Южной Америки? Пока их флаги не развиваются во всех морях, до тех пор действительность их государственного режима может быть еще оспариваема. Взгляните, напротив, на Техас: едва пробудившись к жизни, он стремится уже захватить свою часть в царстве Нептуна.

Мореходство составляет лишь часть промышленной силы нации — часть, которая может развиваться и приобретать большее значение лишь вместе с целым и посредством целого. Всюду, как показывает опыт, и во все времена мореходство, внутренняя и внешняя торговля, даже самое земледелие процветают лишь там, где достигают процветания мануфактуры. Но если свобода главным образом обусловливает развитие мореходства, то насколько же больше должна она обусловливать мощь мануфактурных сил, рост всех производительных сил нации? История не знает ни одного богатого, ни одного торгового и промышленного народа, который бы в то же время не был и народом свободным.

Всюду наряду с развитием мануфактур усовершенствовались пути сообщения, улучшалось речное судоходство, пролагались каналы, усовершенствовались грунтовые дороги, являлись железные дороги и пароходства — необходимые условия для развития земледелия и цивилизации.

История учит, что искусства и промыслы странствуют из города в город, из страны в страну. Преследуемые и угнетаемые на родине, они спасаются в те города и страны, которые им обеспечивают свободу, покровительство и поддержку. Так переходили они из Греции и Азии в Италию, оттуда в Германию, Фландрию и Брабант, и из этих последних — в Голландию и Англию. Всюду безрассудство и деспотизм изгоняли их, а дух свободы привлекал. При отсутствии недомыслия континентальных правительств трудно было бы Англии завоевать себе промышленное верховенство. Но что разумнее, ждать ли нам того, когда другие нации будут настолько безрассудны, что изгонят собственную промышленность, вследствие чего мы заставим их искать у нас убежища, или же, не рассчитывая на подобные случайности, привлечь их к нам, предложив им извлекать отсюда известные выгоды? Правда, опыт учит, что ветер переносит семена из одной местности в другую и что, таким образом, голые степи превратились в густые леса; но было ли бы, однако, разумно со стороны лесохозяина ждать, пока ветер в течение столетий произведет эти культурные улучшения? Было ли бы с его стороны бессмысленно, если бы он, посредством осеменения голых пространств, постарался достичь этой цели в течение нескольких десятилетий? История показывает, что целые народы с успехом поступали так, как должен был бы, очевидно, поступить лесовладелец.

Некоторые свободные города или небольшие республики с ограниченной территорией, с незначительным населением и незначительные в военном отношении, или же союзы таких городов и государств, благодаря энергии их юношеской свободы, их географическому положению и счастливым обстоятельствам гораздо ранее великих монархий достигали процветания в промышленности и торговле. Установив в этими последними монархиями свободные сношения, они доставляли им свои мануфактурные произведения в обмен на сельскохозяйственные продукты, и таким образом достигали высокой степени богатства и могущества. Так было с Венецией, с Ганзой, с Бельгией и Голландией.

Не менее выгодна была сначала свобода торговли для тех великих держав, с которыми они находились в сношениях. При богатстве их естественных источников и грубости их общественного состояния свободный ввоз иностранных мануфактурных товаров и вывоз их земледельческих продуктов были самым верным и самым действенным средством развить их производительные силы, приучить к труду их жителей, склонных к лени и ссорам, заставить землевладельцев и аристократию интересоваться промышленностью, возбудить в их купцах спящий дух предприимчивости и, главным образом, поднять их культуру, промышленность и могущество.

Подобные результаты в особенности выпали на долю Великобритании вследствие торговых и промышленных ее сношений с итальянцами, ганзейцами, бельгийцами и голландцами. Но достигнув при помощи свободных торговых сношений известной степени развития, великие державы поняли, что могущество и богатство приобретаются лишь тогда, когда фабрики и торговля будут в единении с земледелием, они поняли, что новые туземные фабрики не в силах выдерживать конкуренции со старыми, давно существующими заграничными фабриками, что их собственные рыбные промыслы и собственный торговый флот — основа флота военного — никогда не создадутся без особенного покровительства и что дух предприимчивости туземных купцов всегда будет парализовываться действиями иностранных купцов благодаря их огромным капиталам, большей опытности и образованию. Тогда они стремились посредством ограничений, покровительства и поощрений акклиматизировать на собственной почве капиталы, ловкость и дух предприимчивости иностранцев с большим или меньшим успехом, с большей или меньшей быстротой, смотря по тому, насколько целесообразны были избранные ими средства и с какой энергией и настойчивостью преследовалась намеченная цель.

Прежде всех прибегла к этой политике Англия. Но необразованность или страстность правителей, внутренние волнения или внешние войны были причиной того, что эта политика часто прерывалась, и лишь благодаря Эдуарду VI, Елизавете и революциям Англия усвоила прочную и целесообразную систему. Ибо каким образом могли оказывать надлежащее действие меры Эдуарда III, когда только при Генрихе VI в первый раз разрешено было перевозить зерновой хлеб из одного графства в другое или вывозить его за границу? Когда еще во времена Генриха VII и Генриха VIII всякая прибыль, даже торговые проценты или дисконт, равно барыш от разницы денежного курса, считалась ростовщичеством и когда думали, что возможно покровительствовать промышленности посредством низкой таксировки шерстяных товаров и заработной платы, а производство хлеба — посредством уменьшения больших стад овец? И насколько ранее достигла бы Англия высокой степени развития шерстяного производства и мореплавания, если бы Генрих VIII не счел за бедствие повышение цен на хлеб, если бы он, вместо того чтобы изгнать из страны массу иностранных рабочих, постарался, по примеру своих предшественников, увеличить их число посредством эмиграции, и если бы Генрих VII не отверг предложенного ему парламентом навигационного акта?

Во Франции мы видим туземные фабрики, свободу внутренних сношений, внешнюю торговлю, рыбные промыслы, торговый и военный флот, словом, все атрибуты великой, могущественной и богатой нации, и все это, стоившее Англии вековых усилий, было создано одним великим гением в течение нескольких лет, как бы по мановению волшебного жезла, но зато все это еще быстрее было уничтожено железной рукой фанатизма и деспотизма. Безуспешно на наших глазах принцип свободы торговли вступает в борьбу при неблагоприятных условиях с ограничениями, облеченными могуществом; Ганза уничтожается, и Голландия падает под ударами Англии и Франции.

Что торговая политика ограничений только тогда может оказать надлежащее действие, когда она поддерживается успехами культуры и свободными учреждениями страны, доказывают упадок Венеции, Испании и Португалии, ретроградное движение Франции вследствие отмены Нантского эдикта и история Англии, в которой свобода всегда развивалась параллельно с успехами промышленности, торговли и национального обогащения.

Напротив, сильно развитая культура при свободных ли учреждениях или без них, если только она не встречает поддержки в целесообразной торговой политике, является плохим обеспечением экономических успехов страны. Это достаточно ясно доказывается историей Северо-Американских Соединенных Штатов и опытом Германии.

Новейшая Германия при отсутствии энергичной и общей торговой политики, предоставленная на собственном рынке конкуренции иностранной промышленности, превосходящей ее во всех отношениях, напротив, устраненная с иностранных рынков произвольными, часто даже прихотливыми ограничениями, далекая от того, чтобы ее культура делала успехи параллельно с развитием ее промышленности, — эта Германия не в состоянии была ни разу возвыситься до своего прежнего положения и походит теперь на колонию и эксплуатируется той самой страной, которую несколько столетий пред тем таким же образом эксплуатировали немецкие купцы, так что наконец немецкие города решились посредством общей и энергичной торговой политики обеспечить внутренний рынок для своей собственной промышленности.

Свободные штаты Северной Америки, будучи в состоянии более всех других наций до них извлечь пользу из принципа свободы торговли и уже в колыбели своей самостоятельности взлелеянные уроками космополитической школы, больше всех других наций старались провести в жизнь этот принцип. Но, как мы видели, эта нация дважды вынуждена была вследствие войны с Великобританией вырабатывать сама себе те мануфактурные изделия, которые она при свободе торговли приобретала из других стран; после же заключения мира она дважды была доведена свободной заграничной конкуренцией на край погибели, что и привело ее к убеждению, что при настоящих мировых отношениях каждая великая нация должна искать обеспечения своего благосостояния и независимости в самостоятельном и равномерном развитии ее собственных сил.

Таким образом, история учит, что ограничительные меры являются не столько изобретением глубокомысленных умов, сколько результатом развития интересов и стремления наций к независимости и верховенству, следовательно, результатом национального соперничества и войны, и что эти ограничения могут исчезнуть только при согласовании всех национальных интересов, т. е. при общем объединении всех народов под знаменем права. Вопрос: каким образом объединить народы в образе федеративного устройства и каким образом при расширении возникающих между независимыми нациями разногласий поставить власть закона на место военной силы; вопрос этот сливается с другим: каким образом национальные системы торговли могут быть заменены свободой всемирной торговли?

Опыты некоторых стран, применивших у себя эту свободу по отношению к нации, превосходящей их промышленностью, богатством и могуществом или ограничительной торговой системой, как это было сделано в 1703 году Португалией, в 1786-м Францией, в 1786-м и 1816 году Северной Америкой, с 1815-го по 1821 год Россией и в течение целых веков Германией, — подобные опыты показывают нам, что таким образом приносится лишь в жертву благосостояние отдельных стран без всякой пользы для всего человечества и только для выгод той страны, которая господствует в промышленности и торговле. Швейцария, как мы выясним позднее, является исключением и представляет так же много, как и мало доказательств как за, так и против той или другой системы.

Кольбер не является перед нами создателем той системы, которую итальянцы назвали его именем; как мы видели, Она была еще задолго до него развита англичанами. Кольбер только провел в жизнь то, что должна была рано или поздно провести Франция, если она желала выполнить свое назначение. Если и можно поставить что-либо в Вину Кольберу, так лишь то, что он пытался выполнить под покровом деспотического правления то, что могло получить прочность после лишь коренного преобразования им политического строя.

На этот упрек можно, однако, возразить следующее: система Кольбера, если бы благоразумные короли и просвещенные министры ей следовали, удалила бы с пути преобразования те препятствия, которыми задерживалось развитие промышленности, сельского хозяйства, торговли, равно как и общественной свободы, и Франции не пришлось бы переживать революции, но даже гораздо более успев в своем развитии благодаря взаимодействию промышленности и свободы, Франция бы уже целых полтора века счастливо соперничала с Англией в промышленности, развитии внутренних сношений, во внешней торговле и колонизации, равно как в рыбных промыслах, в торговом и военном флотах.

История, наконец, учит нас, каким образом народы, обладающие от природы всеми средствами для достижения высшей степени богатства и могущества, могут и должны, без того, чтобы не стать в противоречие с самими собою, менять свою торговую систему по мере того, как идут вперед. Сначала, действительно, посредством свободы торговли с народами, их опередившими, они выходят из варварства и улучшают свое земледелие; потом посредством ограничений они заставляют цвести их фабрики, флот и внешнюю торговлю; наконец, после достижения высшей степени богатства и могущества, посредством постепенного перехода к принципам свободы торговли и свободной конкуренции иностранцев на их собственных рынках они предохраняют от равнодушия своих земледельцев, фабрикантов и своих купцов и возбуждают в них энергию для поддержания верховенства, которого они достигли. На первой ступени развития находятся Испания, Португалия и Неаполь, на второй — Германия и Северная Америка, недалеко от границы последней ступени находится, по нашему мнению, Франция; достигла последней ступени пока еще только Великобритания.

Книга вторая. Теория