Классическая русская культура

Тоталитаризм

Русский модерн (Серебряный век)

«Застой»

НЭП

[«Пост-Россия» XXI века]

«Оттепель»

«Перестройка» и постсоветская «смута» (русский постмодерн)

Схема 50. «Маятник историй» в культуре России туры заключается именно в двусоставное™ ее ядра, являющего собой буквальное «единство противоположностей», или, может быть, «раздвоение единого». При этом каждая из «половинок» протаворечивого целого — на любом этапе исторического разви­тия русской культуры — утверждается за счет постоянного про­тивоборства (диалога, полемики, состязания, спора, идейной кон­фронтации, а подчас и прямо бескомпромиссной войны) со своей протавоположностью; без этой борьбы, критики, обличения, пер­манентного спора теряет смысл само существование каждого из двух противостоящих друг другу полюсов: они взаимодгополни-тельны по отаошению друг к другу, победа одного равносильна его поражению в борьбе, так как нарушает равновесие всей би­нарной системы, расшатывает баланс сил, что и приводит к ката­строфическим последствиям для целого, утрачивающего необхо­димую для своего «жизнеобеспечения» полноту.

Бинарность, диалогизм отаошений двух «центров» порождает постоянное «мерцание» противоречащих смыслов, постоянную конфликтность протавоположных тяготений, потенциальную не­стабильность системы, непредсказуемость ее саморазвития, ее исключительный динамизм и внутреннюю напряженность — как культуры, постоянно существующей в метакультурном контек­сте — многозначном, протаворечивом, принципиально многосо­ставном, многоукладном — этаически, экономически, социально-политически, конфессионально, лингвистачески и т.д.

Отсюда происходят такие характерные свойства русской культуры, как ее самокритичность, способность к самоотри­цанию (эти особенности русской культуры отмечал еще В.Г. Белинский), радикализм в осуществлении переоценки цен­ностей (вплоть до нигилизма), острота и резкость дискуссий и полемики по коренным мировоззренческим и более частным культурным вопросам, особая системообразующая роль кри­тики в развитии общества и его культуры (включая критику социальную, политическую, моральную, религиозную, фило­софскую, литературно-художественную и т.д.). Отсюда же не только потенциальная готовность русской культуры и об­щественной жизни ко всяческим конфронтациям и расколам, начиная с религиозного и политического и кончая эстетичес­ким, чисто литературным, стилевым, но и настоятельная по­требность в его преодолении, в достижении и утверждении некоего обобщающего и «снимающего» в себе все противоре­чия «всеединства», как правило, утопического, несбыточного, но от этого не менее привлекательного и желанного идеала.

И важна здесь не столько извечная расколотость российс­кого общества и русской культуры (на радикалов и консерва­торов, реформаторов и фундаменталистов, «государственни­ков» и анархистов и т.п.), сколько противоположное ей стрем­ление к единству — к пресловутой «соборности», всеобщему взаимопониманию, коллективной солидарности и чуть ли не к единомыслию (причем все это в предельных, почти что все­ленских масштабах). Отсюда берет начало и знаменитая «все­мирная отзывчивость» русской культуры, ее, так сказать, «про­летарский интернационализм», ее мессианские притязания на «всемирность», всеобщность и универсальность —• интенции, не исключающие, впрочем, ее одержимости «русской идеей», идеей национального избранничества, высшего предназначе­ния, мессианства или «социалистической идеей», идеей гло­бальной миссии всеобщего освобождения и спасения.

Однако идеи «Москвы — третьего Рима», «Третьего Интерна­ционала», «всемирной революции», «армии-освободительницы», «СССР — оплота мира» и т.д. вселенские утопические проекты, рожденные отечественной культурой, были лишь внешней «им­перской» стороной объединяющих, интегративных тенденций рус­ской культуры. «Всеединство» было не одной лишь отвлеченной мечтой противоречивой и расколотой по фундаментальным осно­ваниям нации. Несмотря на все драматические повороты судеб русской культуры, резкие «ломки» в ее историческом становле­нии и развитии, постоянные и глубокие «расколы» и конфронта­ции на каждом поворотном, переломном этапе российской исто­рии, дезинтеграции русской культуры как целого пока не про­изошло. Даже в XX веке, когда сосуществование «двух культур» в рамках одной русской культуры стало неопровержимым и не­сомненным фактом мировой культуры и ее истории, русская со­ветская культура и культура русского зарубежья, при всех своих сложных связях с иными культурами (в первом случае — с куль­турами народов России и СССР, во втором — с различными куль­турами Европы, Азии и Америки), сохранили все основные кон­ститутивные особенности русской культуры и преемственные связи с предшествующей ее историей, более того, в самом своем «пар­ном» сосуществовании, противостоянии и взаимодополняемости обе русские культуры в XX веке являли собой бинарную модель русской культуры как двуединого целого, некое диалектическое социокультурное равновесие, столь же неустойчивое, сколь и не­обходимое, неизбежное.

Можно сказать, что силы притяжения, интеграции в недрах русской культуры на всех этапах ее развития постоянно преоб­ладали над силами распада, дифференциации; единство противо­положностей, центростремительные процессы доминировали над непрекращающейся борьбой этих противоположностей, над цен­тробежными устремлениями. Сама острота борьбы детермини­ровала гиперболическую потребность в единстве, интеграции, социокультурной полноте, пусть и выражающейся в различных идеальных, утопических формах. Духовные «противовесы» су­губо материальным, практическим процессам (разрушительного свойства) оказывались, несмотря на всю свою «идеальность» и утопичность, мощным механизмом интеграции, сплочения, ут­верждения целостности русской культуры перед угрозой ее рас­кола и распада. А иррациональные мотивы (веры, надежды, люб­ви, всеобщего спасения, мессианства, «светлого будущего» и пр.) нередко выступали на первый план культуры, превалируя над рациональными критериями научности, объективности, социаль­ности — в формах «долженствования», «грядущей гармонии», чаемого «равенства, братства и счастья», «рая на земле» и т.п.

Постоянная незавершенность разнообразных социокультур­ных процессов — начатых, но не доведенных до конца или заторможенных реформ, радикальных общественных преоб­разований, просветительских начинаний в культуре, образо­вании, правовых институтах и др. — порождала неугасающее стремление хотя бы в мечте, хотя бы в утопическом проекте, в художественной или философской фантазии преодолеть на­копившиеся противоречия, разрешить нерешенные проблемы, «достроить» незавершенное здание русской культуры и рос­сийской цивилизации, как бы «застрявшей» в своем развитии на полпути. Утопизм русской культуры стал своеобразным элементом самой ее становящейся, но не ставшей «архитекту­ры», средством компенсации нереализованных ее потенциаль­ных возможностей, способом восстановления ее целостности и социокультурной полноты, если не на практике, не в реаль­ности, то в идеале, в творческом воображении, виртуально.

С этой точки зрения история русской культуры предстает как ценностно-смысловое единство, чреватое опасностью раскола, конфронтацией важнейших своих составляющих, а потому по­стоянно компенсирующее свою потенциальную нестабильность мощными интегративными социокультурными факторами, це­ментирующими целые цивилизационные эпохи. Такими интегра­тивными факторами отечественной культуры в эпоху средневе­ковья была синкретическая «культура-вера»; на протяжении клас­сического ХГХ века — «словесность», аккумулировавшая в себе функции множества явлений культуры и по степени сложности сопоставимая с культурой в целом; в течение Серебряного века русской культуры смысловым ядром, объединившим искусство, религиозную философию и общественно-политическую мысль, стал феномен духовного творчества, а шире — творчества вооб­ще (включая творчество социальное, историческое). Незавершен­ность русского «культурного ренессанса» конца XIX — начала XX веков (Серебряного века), собственно, и была предопределена чрезмерно широкой интегративностью механизма творчества: под творчеством могли пониматься и индивидуальные художествен­ные или мистические искания личности, и историософия, и рево­люция, и даже вооруженное восстание масс. Механизм социаль­ного творчества (революция) и взорвал Серебряный век русской культуры, открыв дорогу тоталитаризму, реализовавшему чет­вертый интегративный фактор русской культуры — политичес­кий (организационно и идеологически).

Анализ современной социокультурной ситуации в России и ретроспективный взгляд из нее на всю историю отечествен­ной культуры в целом показывают, что корень практически всех явлений и процессов в русской культуре XX века так или иначе связан с тоталитаризмом, его истоками и последствия­ми. Более того, многие явления истории русской культуры многовековой давности прямо или косвенно предвосхищают тоталитаризм как явление культуры и тип цивилизации. Здесь и феномен русского самодержавия, и многомерное явление крепостничества в России, и православный фундаментализм, и имперский комплекс России, и фанатизм революционеров-террористов, и борьба с инакомыслием, и традиции общинно­го коллективизма, с его патриархальным «мы» — в противо­поставлении враждебно-племенному «они». Самое же главное — это стремление к целостному, нерасчлененному взгляду на мир, свойственное русской культуре и всем ее представите­лям, справедливо охарактеризованное Н. Бердяевым как «то­талитарность». Иными словами, сама тяга русской культуры к «всеединству», к преодолению своего раздвоения и раскола оборачивалась тем «сверхцентрализмом», который ломал куль­туру и ее естественно-исторический процесс, загоняя ее в по­литическую схему и подвергая репрессивным санкциям. По крайней мере, как тенденция этот вывод верен по отношению ко всей истории русской культуры.

Преодоление политического и культурного наследия тота­литарной системы в конечном счете зависит от понимания генезиса тоталитаризма в русской культуре как закономерно­го, исторически обусловленного и непредотвратимого явления культуры и цивилизации. Закономерности возникновения и развития тоталитаризма в России, в СССР важно сегодня ос­мыслить не столько социально-политически, сколько культур­но-исторически, религиозно, психологически, как феномен, глубоко и органически укорененный в тысячелетней российс­кой истории и русском национальном сознании.

Этим объясняется и относительная стабильность, устойчи­вость тоталитарных тенденций в отечественной культуре XX века, и длительность, драматизм изживания тоталитарных ин­стинктов и соблазнов в общественном сознании и поведении, и постоянное воспроизводство одних и тех же стереотипов куль­туры, тяготеющей к особой форме государственной централи­зации и унификации всех процессов в общественной жизни и культуре, на протяжении многих десятилетий, и неэффектив­ность идейной борьбы с тоталитаризмом — даже в современ­ный, посттоталитарный период российской культуры.

Речь идет в конечном счете об определенном сродстве то­талитарности и национального менталитета русской куль­туры: изживая в себе тоталитарность, русская культура во многом борется сама с собой, что демонстрирует особый дра­матизм этой эпохальной для России коллизии. Кризис и пос­ледующая гибель советского тоталитаризма как типа цивили­зации объективно совпадает с кризисом национально-культур­ной самоидентификации России. Не исключено, что борьба русской культуры с тоталитарностью как собственным мен­тальным основанием есть заключительная фаза ее развития, знаменующая в конечном счете гибель российской цивилиза­ции, а вместе с ней окончание и всего исторического развития русской и российской культуры как целого.