Глава 5. Разве я сторож брату моему? 1 страница

бители, а не производители являются движущей силой эко­номического процветания (именно на оживление, обуслов­ленное ростом потребления, мы надеемся как на средство ре­шения экономических проблем), бедняки не представляют ценности и в качестве потребителей: они не купятся на льсти­вую рекламу, у них нет кредитных карточек, они не могут рас­считывать на текущие банковские ссуды, а товары, в которых они более всего нуждаются, приносят торговцам мизерные прибыли или даже не приносят таковых вообще. Не удиви­тельно, что этих людей переклассифицировали в «андерк-ласс»: они теперь уже не временная аномалия, ожидающая исправления, а класс вне классов, группа, находящаяся за пределами «социальной системы», сословие, без которого все остальные чувствовали бы себя лучше и удобнее.

Ульрих Бек, обладающий великолепной интуицией, про­ницательный немецкий социолог, опубликовал недавно кни­гу под названием «Прекрасный новый мир труда»; согласно ее основному тезису примерно через десять лет лишь один из двух трудоспособных европейцев сможет похвастаться по­стоянной занятостью на протяжении полного рабочего дня, причем даже эта половина вряд ли будет иметь ту уверенность в завтрашнем дне, которую обеспечивали защищенные проф­союзами рабочие места всего лишь четверть века назад (как отмечает Даниэл Коэн, известный экономист из Сорбонны, всякий, устроившийся на заводы Форда или Рено, мог рас­считывать остаться там до конца своей трудовой жизни, тог­да как люди, получающие свои доходные места в компаниях Билла Гейтса, не имеют ни малейшего представления, где они окажутся на следующий год). Остальные станут зарабатывать на жизнь «по-бразильски»: время от времени перехватывая случайную, краткосрочную работу, без каких-либо оговорен­ных гарантий, без права на пенсию и компенсацию, но зато с большими шансами быть уволенными по первому желанию работодателя. Если Ульрих Бек прав (а его прогнозы подкреп­ляются множеством фактов и мнений экспертов), то популяр­ные в последнее время идеи «социальной помощи людям, до­стойным работы», имеющие своей целью сделать излишним государство благосостояния, не ведут к улучшению участи бед-

ных и бесправных, а выступают статистическим ухищрени­ем устраняющим их из регистра социальных и, безусловно, этических проблем посредством простого изменения класси­фикации.

Проповедники так называемого «третьего пути», возмож­но, правы, когда, провозглашают демонтаж «государства бла­госостояния каким мы его знаем» проблемой, лежащей за пре­делами разделенности общества на левых и правых, как и во времена его создания [1]. И действительно, ни у левых, ни у правых правительств нет иных способов добиться благо­склонности избирателей, кроме как уговорить глобальный, экстерриториальный и свободно перемещающийся финансо­вый капитал прийти в страну и остаться в ней. С точки же зрения последнего поддержание приемлемых условий жиз­ни местных бедняков, эта основная цель государства благо­состояния, полностью лишена «экономического смысла».

Не стоит удивляться, что государство благосостояния превратно освещается в нынешней прессе. В наши дни труд­но прочитать или услышать о тех сотнях и тысячах людей, кого заботливые социальные работники оттащили от после­дней черты безысходного отчаяния или краха; о тех милли­онах, которым лишь предоставление социальных пособий по­зволило сменить безысходную нужду на приличное существо­вание; или о тех десятках миллионов, которым сознание того, что помощь придет, если в ней возникнет нужда, позволило противопоставить жизненным бедам мужество и решимость, без которых даже относительно успешную, не то чтобы дос­тойную, жизнь невозможно даже представить. Но приходит­ся много читать и слышать о тех сотнях и тысячах, которые сидят на шее и мошенничают, злоупотребляют терпением и Доброй волей общественности и властей; и о тех сотнях ты­сяч или, возможно, миллионах, которых «жизнь на пособие» превратила в бесполезных и ленивых бездельников, не столько неспособных, сколько не желающих браться за под-^в°рачивающуюся работу и предпочитающих жить за счет на-^л°гоплательщиков, трудящихся в поте лица. В популярных американских определениях «андеркласса» замученные ни-*Четой люди, матери-одиночки, школьные недоучки, нарко-

Часть I. Как мы живем

Глава *>. Разве я сторож брату моему?

маны и условно освобожденные преступники перечисляют­ся через запятую и едва ли отделимы друг от друга. Их объе­диняет и делает неразличимыми в общей массе лишь то, что все они, независимо от причин, являются «бременем для об­щества». Нам бы жилось лучше и счастливей, если бы все они каким-то чудом исчезли.

Существует и еще одна, причем веская причина, по кото­рой современные бедняки, «клиенты социальных служб», мо­гут превратиться из предмета жалости и сочувствия в объект презрения и гнева. Все мы в той или иной степени восприни­маем мир, в котором живем, как ненадежный, полный риска и опасностей. Наше социальное положение, наша работа, рыночная цена наших навыков и умений, наши партнеры, соседи и друзья, на которых можно положиться, - все это не­стабильно и уязвимо, все это не похоже на спокойную гавань, где можно было бы бросить якорь своего доверия. Жизнь по­требителя, постоянно стоящего перед выбором, также не на­зовешь спокойной: куда деться от вечных сомнений по пово­ду разумности того или иного каждодневно производимого выбора; как относиться к объектам желаний, быстро теряю­щим свою привлекательность, и предметам гордости, кото­рые за одну ночь могут обернуться клеймом позора; что мож­но сказать о собственном образе, который мы отчаянно стре­мимся создать и который имеет привычку быстро выходить из моды и терять привлекательность еще до того, как мы его обрели? В самом деле, наша жизнь полна беспокойства и стра­ха, и лишь немногие люди не захотели бы в ней ничего изме­нить, если бы им представился такой шанс. Наше «общество риска» сталкивается с ужасающей проблемой, когда дело до­ходит до примирения его членов с неудобствами и страхами повседневной жизни. Решение именно этой задачи бедняки, рассматриваемые как «андеркласс» изгоев, в некоторой сте­пени облегчают. Если их образ жизни является единственной альтернативой тому, чтобы оставаться в игре, то риски и ужа­сы гибкого мира и пожизненной двойственности представ­ляются несколько менее отталкивающими и несносными: они кажутся более приемлемыми, чем те ситуации, которые мо­гут возникнуть. Можно не без некоторого цинизма сказать,

то наше душевное равновесие, наше примирение с жизнью, _и любое удовольствие, получаемое от жизни, с которой мы ппимирились,- все это психологически зависит от страда­ний и нищеты бедных изгоев. И чем несчастней и мучитель­ней их судьбы, тем менее несчастными чувствуем себя мы

сами.

Таким образом, чем невыносимей участь бедняков, тем

лучше выглядит судьба всех остальных. И это плохая приме­та для перспектив солидарности с представителями бедных слоев, той солидарности, которая легко и естественно фор­мировалась во времена, когда большинство людей страдало в основном от гнетущей рутины тяжкого труда и обремени­тельных хлопот в повседневной борьбе за выживание. Меж­ду участью работающего и участью безработного бедняка су­ществовало тесное внутреннее сходство, и для занятых на производстве не составляло труда войти в положение безра­ботных. Если и те и другие были несчастны, то они были не­счастны по сходным, в общем и целом, причинам, и их стра­дания различались лишь по силе, а не по существу. Сегодня, напротив, сострадание к людям, живущим на пособие, нелег­ко приходит к большинству из нас. И они, и мы можем быть несчастны, но совершенно очевидно, что мы несчастны по разным причинам - наши проблемы имеют явно отличные друг от друга формы и не очень легко переводятся на понят­ный друг другу язык.

Страхи, повседневно преследующие большинство из нас, возникают из недостаточной защищенности нашего благосос­тояния; бедные же, напротив, намного более уверены в посто­янстве своей нищеты. Если мы страдаем, то потому, что наша жизнь подвижна и неустойчива; однако неустойчивость - это последнее, на что люди, обреченные на нищету, начинают жаловаться. Они страдают от ничтожности своих шансов в ^мире, который бахвалится тем, что он предлагает беспреце­дентные возможности всем и каждому; мы же пытаемся рас­сматривать отсутствие у них каких бы то ни было шансов как свободу от замучивших нас рисков. Их доход может быть нич­тожным, но он, по крайней мере, гарантирован; что бы ни случилось, чеки из службы социального обеспечения прихо-

^ЬИнд_н

Часть J, Как мы живем

Глава 5. Разве я сторож брату моему?

дят регулярно, и этим людям не приходится ежедневно само­утверждаться, чтобы быть уверенными в завтрашнем дне. Не делая ничего, они получают ту определенность, которой мы, столь же очевидно, сколь и тщетно, стремимся достичь, и ра­дуются ей. Поэтому схемы перехода «от обеспечения посо­бием к обеспечению работой» могут рассчитывать на откры­тую или хотя бы молчаливую поддержку большинства неус­тойчиво занятых: пусть и других, как и нас, бьют волны рын­ка труда, пусть их преследует та же неопределенность, какая мучает и нас...

Итак, утрата государством благосостояния его привлека­тельности стала предопределенной. Богатые и сильные счита­ют его плохой инвестицией и пустой тратой денег, тогда как менее состоятельные и влиятельные не ощущают солидарно­сти с клиентами системы социального обеспечения и уже не видят в их проблемах зеркального отражения собственных невзгод. Государство благосостояния заняло оборону. Оно вы­нуждено извиняться и вновь и вновь повседневно разъяснять свое предназначение. И в этих разъяснениях оно вряд ли может использовать самый популярный язык наших времен, язык процентов и прибыльности. По сути, можно сказать даже больше: не существует никаких рациоцальных доводов в пользу дальнейшего существования государства благососто­яния. Забота об уровне жизни «резервной армии труда» мог­ла быть представлена как разумная практическая мера, даже как веление разума. Поддержание жизни, причем приемле­мой, «андеркласса» попирает всякую рациональность и не служит сколь-либо видимой цели.

Мы вновь возвращаемся к началу. После ста с лишним лет счастливого семейного сожительства этики и рационально-прикладного разума, второй партнер предпочел уклониться от семейных уз, предоставив этике одной справляться с не­когда совместным хозяйством. И, будучи предоставлена себе самой, этика оказывается уязвимой, ей становится нелегко защищать свои позиции.

Вопрос «Разве я сторож брату моему?», который еще не­давно звучал весьма редко, поскольку ответ на него казался данным раз и навсегда, слышен сегодня все громче и отчет-

яивее- И люди, склоняющиеся к утвердительному ответу, от­чаянно, хотя и без видимого успеха, пытаются для убедитель­ности сформулировать его на холодном и деловом языке ин­тересов. Вместо этого им следовало бы вновь смело и откры­то заявить об этической обоснованности государства благо­состояния, необхрдимой и достаточной для оправдания его присутствия в гуманном и цивилизованном мире. Разумеет­ся, нельзя гарантировать, что этический довод хотя бы отча­сти растопит лед в обществе, где конкурентоспособность, со­поставление затрат и результатов, прибыльность, а также другие заповеди свободного рынка правят безраздельно и объединяются в том, что, по словам Пьера Бурдье, быстро становится нашей единственной мыслью, верой, не подвер­гаемой никаким сомнениям; но никто и не требует гарантий, если уж этический довод становится последней линией обо­роны государства благосостояния.

Несущая способность моста определяется прочностью слабейшей из его опор. Человеческие качества общества сле­довало бы измерять качеством жизни его самых слабых чле­нов. А поскольку сутью всякой морали является ответствен­ность, которую люди берут на себя за человечность других, то именно она должна стать мерой этических стандартов об­щества. Это, как я полагаю, единственная мера, которую мо­жет себе позволить государство благосостояния, но при этом она является и единственной, в которой оно нуждается. Она может оказаться недостаточной, чтобы все мы, от чьей под­держки зависит судьба государства благосостояния, вдруг его полюбили, но в то же время это единственная мера, которая решительно и недвусмысленно свидетельствует в его пользу.

Необходимый сегодня возврат к этическим основам мо­жет столкнуться и с другими препонами, помимо наиболее очевидной, заключающейся в отсутствии резонанса с основ­ным дискурсом нашего времени. Эти иные препятствия яв­ляются внутренними по отношению к сфере социального обес­печения; они проистекают из долгого процесса ее бюрокра­тизации, который на протяжении многих лет поступательно Развивался именно потому, что этическая сущность данной Ф^еры, воспринимаемая как должное, могла оттесняться на

Часть I. Как мы живем

Глава .5. Разве я гпиурож брату моему ?

малоизученные задворки повседневной практики. Профес­сор Ван дер Лаан указывает на наиболее неприятные и досад­ные из этих нами же самими созданных трудностей, когда от­мечает, что в практике социального обеспечения «моральная оценка подменяется выполнением процедурных правил». Уместность и качество социальных работ начинают опреде­лять их соответствием принятым правилам. Этого вряд ли можно было избежать, учитывая постоянное расширение и без того большого фронта работ, которыми приходится за­ниматься социальным работникам, а также волей-неволей воз­никающую необходимость сравнивать человеческие страда­ния и находить «общие знаменатели», хотя на самом деле они не подлежат сопоставлению и классификации. Подобная тен­денция могла иметь вполне понятные причины, но ее резуль­таты сделали повседневную деятельность социальных работ­ников еще более далекой от исходного этического импульса; объекты забот все более соотносились с различными право­выми категориями, и процесс «стирания лица», присущий всякой бюрократии, был приведен в движение.

Не удивительно, что социальные работники как в Голлан­дии, так и в большинстве других стран все крепче уверовали в то, что секрет их успехов и неудач должен и мог быть най­ден в букве процедурных правил и в правильном толковании их духа. Когда же процедурные вопросы превалируют над нравственными требованиями и начинают служить ключом к успеху в работе, то наиболее очевидным и легко реализуе­мым последствием становится побуждение уточнить прави­ла и сделать их менее расплывчатыми, дабы сузить диапазон возможных толкований, сделать решения, принимаемые в каждом конкретном случае, совершенно определенными и предсказуемыми; вместе с упованием на эти меры возникает мнение, что если случатся сбои, они будут списаны на нерас­торопность, халатность и недальновидность работников со­циальных служб и их начальства, и вся вина ляжет на них. Такие мнения подталкивают социальных работников к поис­ку собственных недостатков и объяснению своими неудача­ми нарастающей волны критики в адрес государства благосо­стояния. Они начинают верить, что любой из недостатков

государства благосостояния, на который указывают критики, может быть исправлен, а критики умиротворятся, как толь­ко они, социальные работники, изобретут и внесут в своды законов внятный перечень прав клиентов и четкий кодекс своего поведения...

Я показал, что рассмотренные выше убеждения и ожида­ния иллюзорны, и эта иллюзорность становится заметной тогда, когда мы вспоминаем, что работа в социальной сфере, какие бы внешние характеристики она ни имела, является, помимо прочего, этическим жестом принятия ответственно­сти за судьбу и благосостояние других; и чем слабее эти дру­гие, чем менее способны они требовать чего-то от остальных людей, вести с ними тяжбы и судиться, тем выше наша ответ­ственность за них. Все мы - сторожа нашим братьям; но что именно это означает, отнюдь не ясно, и едва ли понимание этой формулы может быть прозрачным и четким. Ясность и недвусмысленность могут считаться идеалом в мире, где глав­ными являются процедурные вопросы. Однако в этическом мире двойственность и неясность обязательны и не могут быть искоренены без разрушения нравственной сути ответ­ственности, того фундамента, на котором стоит этот мир.

Неопределенность, которая затрагивает сферу соци­альных услуг, - это не более и не менее как та неопределен­ность, что имманентно присуща моральной ответственнос­ти. Она всегда будет присутствовать в этой сфере; ее можно нейтрализовать лишь вместе с нравственным сознанием. Как выразился еще один великий нравственный философ наше­го времени, теолог из Аархуса Кнуд Логструп, «конфликт воз­можен всегда», когда речь заходит о том, что он называет «не­произносимым позывом к заботе». Мы обречены с трудом пробираться между двумя крайностями, каждая из которых по своему опасна. С одной стороны, предостерегает Логст-Руп, «положение может оказаться таким, что мне придется противостоять всему, чего ждет от меня другой человек, ибо ^т°лько такое решение наилучшим образом послужит его ин-^Тересам». С другой стороны, «если бы речь шла просто о вы­полнении действий, ожидаемых другими людьми, и предос­тавлении им объектов их желаний, то наша связь послужила

Часть /. Как мы живем

Глава 5. Разве я сторож брату моему¹?

бы лишь безответственному превращению одного человека в орудие другого». «Просто пытатьсяублажить другого, все­гда уходя от сути самой проблемы», - лишь одно понятное и весьма распространенное извращение нравственного взаимо­отношения; иметь «определенное мнение о том, как надо себя вести и какими должны бы быть другие люди», не желая «слишком отвлекаться на понимание тех, кого необходимо изменить», - это другое извращение. Оба извращения отвра­тительны, и следует делать все возможное, чтобы их избегать. Проблема, однако, заключается в том, что перспектива по­пасть в одну из двух ловушек всегда маячит перед нами: по­добные опасности характерны для всех моральных отноше­ний; наша ответственность строго ограничена рамками, оп­ределяемыми этими двумя опасностями. Даже если потреб­ности в ответственности и заботе «могут быть подробно де­тализированы», о чем, устав от вечной неопределенности, мы часто мечтаем, «эти потребности остались бы чисто внешним феноменом», «не предполагающим никакой ответственнос­ти с нашей стороны, никакого участия нашей собственной человечности, воображения или проницательности». «Абсо­лютная определенность, - заключает Логструп, - это то же самое, что и абсолютная безответственность; нет более без­думного человека, чем тот, кто сводит всю свою деятельность к применению и осуществлению ранее изданных директив».

Все это вряд ли понравится искателям тишины и спокой­ствия. Быть сторожем брату своему - значит быть пожизнен­но приговоренным к тяжелому труду и нравственным испы­таниям, которых невозможно избегнуть. В то же время это по душе нравственной личности: именно в той ситуации, в которой ежедневно находятся работники сферы социальных услуг, в ситуации трудного выбора, выбора, не предполагаю­щего никаких гарантий и не дающего авторитетных завере­ний в уместности тех или иных шагов, в свои права вступает ответственность за других, эта основа нравственности как та­ковой.

Подведем теперь итог тому, над чем, как я полагаю, нам следовало поразмыслить на примере подвижников сферы со­циальных услуг в Нидерландах. Перспективы деятельности

как этой сферы, так и государства благосостояния в целом не ависят сегодня от усовершенствования или упорядочения правил, классификаций и процедур, равно как и от большего внимания к ним, как не зависят они и от сокращения разно­образия и сложности человеческих потребностей и проблем. Эти перспективы зависят, напротив, от нравственных стан­дартов общества, в котором мы все живем. Именно нравствен­ные принципы в гораздо большей степени, чем благоразумие _и прилежность работников социальной сферы, находятся се­годня в кризисе, и над ними нависла угроза.

Будущее государства благосостояния, одного из величай­ших завоеваний человечества и достижений цивилизованно­го общества, находится на передовой линии предпринимае­мого нравственностью крестового похода. Этот поход может закончиться неудачей; любая война чревата риском пораже­ния. Однако без этого ни одно усилие не имеет шансов на ус­пех. Рациональные аргументы не помогут; будем откровен­ны: у нас нет веских причин считать себя сторожами своих братьев, заботиться о них, да и вообще быть моральными - и в прагматически настроенном обществе бесполезные и без­действующие бедняки, получатели пособий не могут рассчи­тывать на веские доводы в пользу их права на счастье. При­знаем откровенно: нет ничего «рационального» в принятии на себя обязательств, в том, чтобы заботиться о других и во­обще быть нравственным человеком. Только сама нравствен­ность и может поддержать себя: лучше проявлять заботу, чем умывать руки, лучше быть солидарным с другими в их несча­стьях, чем выказывать безразличие, и в конечном счете луч­ше быть нравственным, даже если это не делает людей более богатыми, а компании - более прибыльными...

Глава 6. Единство в разнообразии

6

Единство в разнообразии

Всепроникающее чувство неопределенности усугубляется множеством отличительных черт современного бытия: они укореняют мнение о будущем «мира как такового» и о буду­щем мира личного, «досягаемого» как о чем-то по своей сути неразрешимом, неподконтрольном и потому пугающем; про­буждают подозрение, что нынешние, вполне знакомые рам­ки поведения не будут оставаться постоянными достаточно долго, чтобы дать нам возможность правильно рассчитать по­следствия тех или иных действий... Сегодня мы живем, по выражению Маркуса Доэля и Дэвида Кларка, в атмосфере по­стоянного страха.

Позвольте мне перечислить лишь некоторые из многих факторов, вызывающих к жизни это чувство неопределенно­сти.

(1) «Порядок обладает наибольшим значением тогда, ког­да он утрачен либо утрачивается». Об этом напоминает Джеймс Дер Дсриан, после чего поясняет, почему это имеет столь большое значение сегодня, цитируя заявление Джорд­жа Буша, сделанное им после распада советской империи, со­гласно которому новым врагом являются неопределенность, не­предсказуемость и нестабильность. Можно добавить, что поря­док в эпоху модсрпити стал отождествляться, в соответствии с практическими намерениями и целями, с контролем и управ­лением, которые, в свою очередь, стали обозначать утверж­денный кодекс практических действий и способность добить­ся его соблюдения. Иными словами, идея порядка относится не столько к самим вещам, сколько к способам управления

ими; скорее к способности приказывать, чем к любому из вн\тр^енних свойств вещей, какими они оказываются в тот или иной момент. И то, что имел в виду Джордж Буш, пред­ставляет собой не столько разрушение «порядка вещей», сколько исчезновение способов и средств, необходимых для «приведения вещей в порядок» и поддержания их в должном со­стоянии.

После полувека четких размежеваний и ясности целей возник мир, лишенный [не только] видимой структуры, но и -как ни зловеще это звучит - какой-либо логики. Политика, основанная на борьбе блоков, еще совсем недавно определяв­шая облик мира, выглядела устрашающе по причине тех ужас­ных шагов, на которые способны были пойти великие дер­жавы. Чем бы ни являлось то, что пришло ей на смену, оно устрашает отсутствием последовательности и направленнос­ти и своей еще более очевидной неспособностью хоть что-то предпринять: смягчить нищету, прекратить геноцид или ос­тановить насилие. Немецкий исследователь Ганс Магнус Эр-ценсбергер опасается наступления эры гражданских войн (он насчитывает около сорока войн, идущих уже сегодня, - от Бос­нии и Афганистана до Бугенвиля). Француз Ален Минк пи­шет о наступлении новых Темных столетий. В Англии Нор­ман Стоун задается вопросом, не вернулись ли мы в средне­вековый мир нищенства, эпидемий чумы, инквизиции и пред­рассудков. Так это или нет, основная тенденция нашего вре­мени остается открытым вопросом, и что действительно су­щественно, так это то, что подобные предсказания публично исходят из наиболее влиятельных центров современной ин­теллектуальной жизни, и при этом они выслушиваются, об-думываются и обсуждаются.

Сегодня около двадцати богатых, но раздираемых про­блемами, обеспокоенных и лишенных уверенности стран про­тивостоят остальному миру, который больше уже не склонен ориентироваться на их понимание прогресса и счастья, но с ^Каждым днем все больше попадает в зависимость от них даже ^в сохранении осколков счастья или простом выживании за счет скудных собственных средств. Бывший цивилизацион- центр все чаще оказывается в роли не умиротворяющей

Часть I. Как мы живем

Глава 6. Единство в разнообразии

или надзирающей силы, а поставщика оружия, используемо­го в племенных войнах в многочисленных «афганистанах», «сенегалах» и «руандах» земного шара. Возможно, концепция «вторичной варваризации» лучше всего схватывает общее воз­действие современных метрополий на мировую периферию.

(2) Далее, имеет место всеобщая дерегуляция - безогово­рочное предпочтение иррациональности и моральной сле­поты рыночной конкуренции; предоставление безграничной свободы капиталу и деньгам, даруемой им за счет всех других свобод; разрывание поддерживавшихся обществом сетей бе­зопасности и пренебрежение всеми соображениями, за ис­ключением экономических, что дает новый импульс беско­нечному процессу поляризации, протекающему как внутри от­дельных обществ, так и между ними. Неравенство - межкон­тинентальное, межстрановое и, что наиболее важно, внутри-социальное - снова достигает того масштаба, который вче­рашний мир, уверенный в своей способности к саморегуля­ции и самокоррекции, казалось, раз и навсегда оставил в да­леком прошлом. Согласно осторожным и более чем консер­вативным расчетам, среди граждан богатой Европы насчи­тывается около 3 миллионов бездомных, 20 миллионов отлу­ченных от рынка труда и 30 миллионов живущих ниже черты бедности. Все более явный отказ национальных государств от своих традиционных обязанностей, их переключение с идеи национального сообщества - как гаранта всеобщего пра­ва на приличную и достойную жизнь - на утверждение рынка как достаточного условия для получения каждым шансов на самообогащение еще более углубляет страдания новых бед­ных, добавляя к увечьям оскорбления, дополняя нищету уни­жением и отказывая людям в свободе потребления, ныне отождествляемой с человечностью.

Современное состояние 358 наиболее богатых «глобаль­ных миллиардеров» равно общему богатству 2,3 миллиарда бедняков, составляющих 45 процентов населения планеты. Глобальные финансовая система, торговля и информацион­ная индустрия зависят от своей свободы, от ее неограничен­ности в продолжении их деятельности по политической фраг­ментации мира. Международный капитал, если так можно ска-

_тЬ кровно заинтересован в слабых государствах, то есть в таких, которые слабы, но все же остаются государствами. Пред­намеренно или подсознательно, межгосударственные инсти­туты в их существующем виде последовательно вынуждают всех своих участников или зависимые от них государства си­стематически разрушать все, что способно замедлить свобод­ное движение капиталов и ограничить свободу рынка. Ши­роко распахнутые ворота и отказ от всяких помыслов о само­стоятельной экономической политике являются предвари­тельным условием получения финансовой помощи от миро­вых банков и валютных фондов. Слабые государства - это именно то, в чем новый мировой порядок (подозрительно похожий на новый мировой беспорядок) нуждается для своего поддержания и воспроизведения. Слабые государства легко могут быть низведены до полезной роли местных полицейс­ких участков, обеспечивающих тот минимальный порядок, который необходим бизнесу, но при этом не порождающих опасений, что они могут стать эффективным препятствием на пути свободы глобальных компаний.

Психологические последствия всего этого выходят дале­ко за пределы растущей численности людей, уже обнищав­ших и ставших лишними. Лишь немногие из нас могут быть вполне уверены, что их домам, какими бы прочными и про­цветающими они ни казались сегодня, не грозят кошмары зав­трашнего кризиса. Никакая работа не может быть гаранти­рована, ничье положение не является прочным, никакая спе­циальность не имеет устойчивой ценности; опыт и знания превращаются в обязательства так же легко, как они стали активом, а соблазнительные карьеры слишком часто стано­вятся тропой к самоубийству. Права человека в их современ­ном понимании не обеспечивают права на работу, сколь бы хорошо она ни выполнялась, или, выражаясь в более общей форме, права на забочу и внимание, соразмерные прошлым Услугам. Уровень жизни, общественное положение, призна­ние полезности и права на собственное достоинство могут Исчезнуть все вместе и без предупреждения.