Право - это внешняя свобода, предоставленная и ограниченная нормой.


Прообраз такого определения можно встретить еще у А.Куницына: "Человек может производить все деяния, которыми свобода других не нарушается, каковая возможность называется правом... По сему право, во-первых, как качество лица, есть возможность поступать произвольно, не нарушая законной свободы других; во -вторых, как качество действия, оно означает совместимость нашей свободы со всеобщей законной свободою; в - третьих, как собрание законов, оно есть совокупность условий, при которых всеобщая совокупная свобода возможна" [39, с.22].

В юридической науке с давних пор принято разделять право на объективное и субъективное. "Эти два понятия составляют венец современной теории права, наивысшее и последнее ее обобщение... Оба они столь различны по своей природе, что не поддаются подведению под какое-либо высшее родовое понятие. Для каждого из них существует свой высший и самостоятельный родовой момент. Иными словами, то, что люди исторически считали и считают правом, не может служить материалом для образования единого определения" [1, с.156]. Н.Н.Алексеев в наиболее категоричной форме изложил господствующую точку зрения на этот вопрос. Единственным эффективным способом ее опровержения может быть только качественное определение понятия "право", обобщающее в себе обе эти категории. Нас не должно останавливать то, что некоторые авторы считают, что "не могут быть оправданы попытки объединить объективное и субъективное право единым понятием права, поскольку эти явления лежат в разных плоскостях правовой реальности" [85, с.252].

Указанный категорический подход расчленяет правовую действительность на две составляющие: в одной видятся устанавливаемые общеобязательные нормы, а в другой - всё, связанное с их реализацией, те конкретные возможности, полномочия, действия, которые люди могут предпринимать на основе и в пределах этих норм.

Право как норма (закон) и право как возможность или управомоченность субъектов вести себя известным образом в рамках этих установлений - вот суть разграничения права на объективное и субъективное. Право в объективном смысле -это законодательство; право же в субъективном смысле - это те конкретные возможности, права, требования, притязания, которые возникают на основе и в пределах этого законодательства.

Замечательно, что принятое нами определение Е.Н.Трубецкого объединяет в понятии права его субъективную и объективную стороны. Объединяет органично и неразрывно. Правом является только та часть внешней свободы, которая предоставлена и ограничена нормой. (В дальнейшем мы подробно поговорим и о предоставлении, и об ограничении). Но и норма нужна и существует постольку, поскольку она предоставляет и ограничивает внешнюю свободу. Ни сама норма, ни отдельно свобода не являются правом. Право рождается только от их соединения и существует, пока существует их единство. Нет отдельного объективного права и отдельного субъективного права. Есть право, которое рождается от соединения его объективной и субъективной частей. Причем, в этом неразрывном тандеме ведущей является внешняя свобода субъекта, т.е. часть субъективная. Объективная часть занимает подчиненное положение, поскольку она нужна только для того, чтобы предоставить и ограничить часть субъективную. Однако, и субъективная часть не может существовать отдельно, т.к. она появляется только в результате её предоставления и ограничения частью объективной. Именно поэтому неправильно говорить об объективном и субъективном праве, но можно рассматривать его -




право - со стороны объективной, со стороны его формы, то есть в совокупности его норм, и со стороны субъективной, со стороны его содержания, т.е. тех элементов внешней свободы, которые этими нормами предоставлены и ограничены.

Для того, чтобы быть уверенными в адекватности нашего определения определяемому понятию необходимо проверить его на соразмерность (правило 2). Во-первых, не является ли наше определение слишком широким, т.е. не включает ли оно в себя элементы, не относящиеся к понятию права.

Главным подозреваемым на несоразмерность элементом является нравственность. Целый ряд авторов неоднократно пытались отождествить эти два понятия. И это не случайно, т.к. существует множество нравственных норм, ограничивающих произвол одних лиц по отношению к другим. Общеизвестно, что нравственные нормы современного общества запрещают убивать, воровать, наносить побои и т.п. Следовательно, нравственные нормы ограждают внешнюю свободу лиц от насилия и иных проявлений произвола. Заметим попутно, что в таком случае нравственная норма обычно подкрепляется правовой, которая тогда несет в себе и нравственное, и правовое содержание. Однако, далеко не все правовые нормы нравственны по своему содержанию, и уже в этом смысле объемы понятий права и нравственности не совпадают.

С другой стороны, далеко не все нравственные нормы имеют правовое значение, т.е. значение предоставления или ограничения внешней свободы. Например, всем известно, что лгать нехорошо. Однако, сама по себе ложь, поскольку она не приносит никому вреда, не есть нарушение свободы какого-либо лица, следовательно, такая ложь не есть нарушение чьего-либо права. Вместе с тем, специфический вид лжи - клевета является нарушением не только нравственности, но и права, т. к. является прямым посягательством на внешнюю свободу конкретного лица, на его свободу осуществлять все те цели, которые предполагают его доброе имя. Нравственное правило, запрещающее клевету, несомненно, заключает в себе правовой элемент.

Вместе с тем, нетрудно убедиться, что все нравственные правила, требующие от человека определенного внутреннего состояния, например, любви, доброжелательности, уважения к ближнему, бескорыстной преданности долгу и т.п. не имеют в себе правового элемента. Само по себе внутреннее состояние любого человека не затрагивает внешней свободы другого лица и не может служить содержанием его права. Если мы и говорим о чьем-то праве на любовь, уважение, благодарность, то в этих словах отсутствует правовой смысл. Даже если кто-либо ненавидит другого человека, этому сракту не может быть дано правовой оценки до тех пор, пока ненависть не проявится в конкретных действиях, уже хотя бы потому, что до этого момента о существовании этой ненависти мы не знаем.

Нравственность всегда предполагает две составляющие. Одна из этих составляющих обращается к свободной воле, к чувствам человека. Она всегда говорит о том, какие, с позиции нравственности, желания, чувства хороши, а какие -нехороши (любить - хорошо, жалеть - хорошо ...ревновать - нехорошо, желать смерти - нехорошо ...). Она указывает человеку, какие из его желаний нравственность считает хорошими, а какие - нехорошими, неправильными. Она обращена к чувствам человека, воспитывает его нравы и, по определению А.Куницына, составляет нравоучение [39, с.6].

Вторая составляющая обращается к разуму человека. Она говорит о том, что человек должен делать, а что - не должен. Она указывает человеку, какие из его действий нравственность считает хорошими, правильными, а какие нехорошими,

неправильными и называется правоучением [39, с. 6]. "Нравоучение склоняет людей к добродетели, право - к справедливости" [39, с. 10]. Если бы еще нам, людям, точно знать, что есть справедливость! (Впрочем, см. Аксиому 7).

Из сказанного выше можно сделать вывод о том, что нравственность претендует регулировать и внутреннее состояние, и внешнее поведение человека, в то время как право регулирует исключительно его внешнее поведение. Содержанием нравственности является добродетель, а содержанием права - исключительно внешняя свобода лица, его действия.

Таким образом, сферы права и нравственности в значительной мере пересекаются, но, вместе с тем, имеют и несовпадающие области.

Касаясь вопросов сущности права, мы вынуждены уделять значительное место рассуждениям о нравственности. И это не случайно, т.к. тесная взаимосвязь (хотя и не тождественность) этих понятий очевидна. "Как добрые нравы, для того чтобы сохраниться, нуждаются в законах, точно также и законы, для того чтобы они соблюдались, нуждаются в добрых нравах" [45, с.352]. Вряд ли кто-нибудь осмелится оспорить утверждение о том, что правовые институты должны служить нравственным целям, а право в целом должно быть подчинено целям добра и справедливости. Все правители, которые на протяжении многих веков были единственными источниками позитивного права, от Хаммурапи до наших дней, опирались на авторитет Бога и справедливости. "Меня, Хаммурапи, славного богобоязненного князя, для того, чтобы дать сиять справедливости в стране, чтобы погубить беззаконных и злых, чтобы сильному не притеснять слабых, чтобы я, как бог солнца, света и правосудия восходил над жителями Аккада и освещал страну, -призвали Боги неба и земли" [105, с 150]. На Руси многие из дошедших до нас памятников права так и назывались - "правды". Если право в том виде, в котором оно существует сейчас, не вполне соответствует этим целям, то возникает категорическое требование устранить такое несоответствие. Так или иначе "право" должно стать "правдой" - в этом заключается его главная историческая задача. На протяжении всей своей истории человечество именно так и понимало эту задачу.

Представления о нравственном и безнравственном сильно разнятся во времени и пространстве. Каждое общество в своем развитии (если, конечно, оно развивается, что является предметом отдельного исследования) прошло огромный путь формирования своих нравственных идеалов. Когда-то, несколько тысяч лет тому назад, провозглашение нравственной нормы "око за око, зуб за зуб" было гигантским шагом вперед по сравнению с предшествовавшей нравственной установкой "жизнь за око, жизнь за зуб". В законах "славного богобоязненного" Хаммурапи смерть едва ли не самое популярное наказание. А ведь когда-то, еще раньше, и эта, ужасная с высоты нашего сегодняшнего понимания, установка была нравственной. Но сегодня даже установку "око за око" мало кто из нас вслух назовет нравственной.

Не менее разнообразно выглядят нравственные установки и по их распределению у разных народов. Не будем говорить об экзотических для нас народах - пигмеях Африки или аборигенах Австралии, куда более близкие географически европейские Турция, Греция, Албания могут дать массу примеров безнравственных с нашей точки зрения, но вполне нравственных для соответствующего общества установок. Это вовсе не означает, что какое-то общество можно назвать более нравственным, а какое-то - менее нравственным. Это означает только то, что нравственность (этика, мораль) - исключительно общественный продукт, причем совершенно пригодный только для того общества и того времени, внутри которых он развивался и действует. И когда мы рассуждаем о соотношении права и нравственности, мы можем сравнивать право одной страны с

правом другой, нравственность в одной стране с нравственностью в другой, но мы не можем сравнивать право одного общества с нравственностью другого. Для сравнения и выявления закономерных связей этих двух понятий мы всегда должны рассматривать их применительно к одному и тому же обществу, иначе нам трудно будет избежать парадоксальной ситуации, при которой, например, право России придется соотносить с нравственностью каннибалов Новой Гвинеи.

Наши представления о нравственности соответствуют началу координат политического пространства (идеи 1-4-7). Правильность нашего выбора косвенно подтверждается движением человечества как целого именно в этом направлении.

Итак, проанализировав совместно понятия нравственности и права, мы вынуждены признать, что ни право не является элементом нравственности, ни, что еще более важно, нравственность не является элементом права. Оба эти понятия имеют общую, пересекающуюся область определения, но оба они имеют (могут иметь) и самостоятельные области. Когда-нибудь, когда право станет абсолютно нравственным (если, конечно, это когда-нибудь случится), оно станет элементом нравственности, но даже в этом случае нравственность, как более широкое понятие, не станет элементом права.

Таким образом, нравственность является самостоятельным понятием, и мы правомерно не включили её в качестве элемента в наше определение права.

Следующим "подозрительным" элементом с точки зрения возможной несоразмерности нашего определения, является закон в самом широком понимании этого термина, как любая писаная норма, санкционированная властью. То, что право и закон являются родственными понятиями еще более очевидно, чем в отношении права и нравственности. Наша задача определить, не является ли право элементом закона, не являются ли право и закон тождественными понятиями и не является ли закон элементом права наряду с другими элементами.

Мнение о том, что закон это и есть право, достаточно распространено и могло бы быть верным, если бы не было никаких других форм проявления права. Таких форм, которые при помощи норм предоставляли и ограничивали бы внешнюю свободу отдельных лиц. (Заметим попутно, что если бы это мнение было верным, тогда абсолютно прав был бы Я.П.Козельский, который требовал называть соответствующую науку не юриспруденцией, а легиспруденцией [34, с.28]). Однако, такие формы есть.

Исторически наиболее древней формой проявления права стали обычаи, складывавшиеся в тех или иных человеческих сообществах. Эти обычаи складывались сами собой, в результате многократного повторения схожих ситуаций. Причем обязательность их соблюдения опиралась на авторитет конкретной общественной среды, а отсутствие государственной власти в общепризнанном сегодня понимании этого термина не препятствовало людям подчиняться известным им нормам, закрепленным в обычаях. Еще в XIII веке Г.Брактон дал обычаю такое определение: "Обычай же - это то, что иногда исполняется как закон в тех местностях, где он утвердился вследствие долгого пользования и соблюдается подобно закону, потому что длительное пользование и обычай имеют не меньшую силу (чем закон)" [7, с. 133]. Наука знает много примеров, когда члены сообществ, лишенных признаков государственности в ее современном понимании, все же подчинялись конкретным правовым нормам, которые сложились сами собой и приобрели значение права, закрепившись в виде обычая.

"Сами собой" - только в том смысле, что у таких обычаев, в отличие от установлений позитивного права, никогда невозможно установить авторства. Но это не означает, что у таких обычаев не было никакой причины для их возникновения.

Напротив, согласно учению Пухты, одного из видных представителей исторической школы, в основе юридического обычая лежит не бездушный автоматизм привычки, но полное смысла "народное убеждение" [67, с. 146] или чувство внутренней необходимости - по учению основателя этой школы - Савиньи. Историческая школа всегда настаивала на разумном существе юридического обычая. В этом есть определенный смысл, поскольку обязательность правил, закрепившихся в виде обычая, обусловливается тем, что они в течение более или менее продолжительного времени выражали преобладающие представления организованной группы людей о должном и не должном. На низших ступенях исторического развития все нормы права вообще возникали и закреплялись именно таким образом, т.к. право начало существовать значительно раньше, чем образовалось государство в современном понимании этого термина, т.е. раньше, чем возникла формальная власть. Более того, сама власть (государство) в качестве постоянного учреждения обязана своим образованием в том числе и обычаю, т. е. привычке людей повиноваться тому или иному вождю. Да и не только на первобытных ступенях развития культуры, - у цивилизованных народов точно также существует много правил, получивших значение права не в силу предписания законодателя, а в силу долговременного и единообразного применения, иначе говоря, в силу обычая.

В глубоком средневековье, когда в Европе было множество "королей", от них требовалось не издавать законы, т.е. творить нормы права, а охранять обычаи, т.е. обеспечивать исполнение уже существующих и закреплённых в обычаях норм. Им, этим средневековым "королям", вообще было весьма затруднительно (если вообще возможно) вводить какие-либо перемены до того, как потребность в таких переменах сформируется и созреет в недрах общества. Именно здесь, в этой исторической памяти, коренится представление о том, что право должно лишь следовать за изменениями в общественном сознании. Представление о том, что законодатель (в частности, король) может выступать единоличным творцом правовых норм, стало проявляться на территории средневековой Европы только в X-XI веках и довольно быстро превратилось в "очевидную истину". Представление о том, что короли сами творят законы и потому они выше законов, а за свои действия они несут ответственность только перед Богом, устойчиво продолжало бытовать ещё и несколькими столетиями позже.

Каждый народ и даже каждая компактно проживающая группа людей имеет большое количество разнообразных обычаев. Все ли эти обычаи составляют содержание права? Очевидно - нет. Вряд ли к обычаям, составляющим содержание права, можно отнести обычай снимать головной убор при входе в помещение. Или обычай креститься во время грозы. Или обычай надевать белый галстук к фраку и черный - к смокингу. Человек, поступающий иначе, чем предписывают перечисленные и подобные им обычаи, не является нарушителем чьего-либо права.

Но есть и другие обычаи, хотя и не поддерживаемые, а иногда даже осуждаемые государственной властью, но, тем не менее, содержащие в себе правовые нормы. Таковы, например, обычай защиты чести на дуэли, обычай начала рыбной ловли или охоты не ранее определенного времени, обычай кровной мести и т.п. При этом совершенно неважно, почему государство не поддерживает своей нормой такой обычай - потому ли, что считает его слишком незначительным или потому, что считаем его вредным. Важно другое - такой обычай предоставляет и ограничивает свободу действий людей.

Обычное право весьма эффективно при регулировании отношений в малых социумах или в узких сферах деятельности. С увеличением ареала социума или

расширением сферы деятельности эффективность обычного права падает. Причина такого падения - нарастание различий в условиях жизни или условиях деятельности и, как следствие, потеря единообразия восприятия теми, на кого распространяется тот или иной обычай.

С развитием цивилизации количество норм обычного права постоянно сокращается отчасти потому, что они поглощаются государственными нормами, отчасти потому, что отмирают сами обычаи. В большинстве современных развитых государств на долю обычая выпадает скромная роль - заполнение пробелов законодательства. Но сегодняшняя скромность этой роли в теоретическом смысле не может перечеркнуть существования такой формы права. Более того, законодатель, понимая неразрешимость задачи охватить все сферы жизнедеятельности, все сферы внешней свободы, по возможности, закрепляет право на существование обычая. Так, например, Гражданский Кодекс РФ (статья 5) закрепляет обычай делового оборота в качестве подлежащей применению нормы права, хоть он и не сформулирован в законодательстве.

Итак, мы определили, что право включает в себя как минимум два элемента: закон и обычай. Следовательно, право не является ни элементом закона, ни тождественным ему понятием. Оба эти элемента, закон и обычай, как предоставляющие и ограничивающие внешнюю свободу, очевидно относятся к праву. Но и ими перечень элементов права не исчерпывается.

И обычай, и закон весьма инерционные формы права. Для того, чтобы норма закрепилась в виде обычая, ситуация, описываемая им, должна многократно повториться. Для того, чтобы норма закрепилась в виде закона, орган, имеющий на это право, должен осмыслить необходимость появления нормы, сформулировать ее и принять по установленной процедуре. И для того, и для другого необходимо довольно много времени. Между тем, жизнь постоянно ставит перед людьми проблемы, для разрешения которых пока нет ни обычая, ни закона. Но проблемы не могут ждать их появления. И не ждут. Такие проблемы находят свое разрешение в суде. По существующему общему теоретическому принципу, суд не может уклоняться от разрешения спора по причине отсутствия соответствующего случаю закона или обычая. Суд обязан вынести решение, несмотря на все пробелы в законодательстве. Что он и делает. В таких случаях суд разрешает дело на основании правовых начал, общих принципов, не нашедших прямого выражения в законодательстве.

Еще один теоретический принцип требует, чтобы все однородные дела разрешались на основании одних и тех же правил. Поэтому разрешение отдельного дела в суде при отсутствии соответствующего случаю положения в законодательстве устанавливает прецедент, т.е. общую правовую норму для всех последующих аналогичных случаев. Таким образом, суд не только применяет закон, но и создает новые нормы права, причем как в дополнение к закону, так и взамен него. Судебный прецедент предоставляет и ограничивает внешнюю свободу лиц, как непосредственно участвовавших в данном судебном деле, так и неопределённого круга лиц, которые могут попасть в аналогичную ситуацию в будущем. Несмотря на то, что в некоторых странах (например, в Англии) судебный прецедент официально признается источником права, а в других странах (например, в Германии или России) не признается, фактически судебный прецедент везде является самостоятельным элементом права. Таким образом, правовые нормы создаются ещё и путём прецедентов.

Итак, в процессе нашего анализа мы обнаружили, как минимум, три самостоятельные формы права: закон, обычай и прецедент, которые посредством

норм так или иначе регулируют объем внешней свободы отдельных лиц. Для подтверждения правильности нашего утверждения о том, что право и закон не тождественные понятия, нам уже достаточно, что таких элементов права больше одного. Некоторые авторы (и, в частности, Л.И.Петражицкий) насчитывают таких элементов до полутора десятков [60]. И, даже если в процессе дальнейших исследований мы установим новые элементы права, которые посредством норм регулируют объем внешней свободы отдельных лиц, это не сможет повредить нашему Определению 7. Ибо сколько бы ни было форм выражения права, то есть различных видов правовых норм, содержанием их, предметом, о котором они будут что-либо утверждать - разрешать или запрещать, - всегда, во всех случаях будут элементы внешней свободы человека (лица, ассоциации, учреждения, органа, словом, тех субъектов права, кому адресована соответствующая норма).

Наш анализ адекватности определения права будет неполным до тех пор, пока мы не включим в него также и понятие естественного права.

На протяжении тысячелетий люди спорят о том, коренится ли право в самой природе вещей, в вечном и неизменном порядке мироздания или же оно представляет собой результат произвольного соглашения людей, возникшего на определенном этапе исторического развития.

Корни первой точки зрения можно проследить вплоть до Древней Греции, где Сократ, а затем Платон и Аристотель утверждали, что наряду с законами, созданными людьми, существуют вечные, неписаные законы (vo^oi aypowpoi), вложенные в сердца людей самим божественным разумом. Эти идеи были подхвачены и развиты стоиками, ключевой идеей в учении которых была идея существования всеобщего и всемирного закона, составляющего разумное начало и в природе вообще, и в человеческой природе, в частности. К XVIII веку такое представление сложилось в естественную школу права, основатель которой Гуго Гроций считал, что законы естественного права коренятся в самой природе разума, а потому имеют такое же вечное, незыблемое значение, как и сам разум, и даже Бог не может отменить или изменить их. Как Бог не может сделать, чтобы дважды два равнялось пяти, точно так же он не может сделать, чтобы правда стала неправдой, чтобы нормы естественного права перестали быть правом.

Естественная школа провозгласила естественные, прирожденные права человека в качестве части естественного права. Наиболее ярким и последовательным пропагандистом естественной школы был Ж.Ж.Руссо. Сопоставляя в своих работах провозглашенные нормы естественного права с окружающей действительностью, закрепленной в современных ему законах, он пришел к полному и всестороннему осуждению последних. Он рассматривал всё современное и предшествовавшее законодательство как проявление человеческого неразумия, эгоизма и произвола. Такое отношение к законам оправдывало неповиновение им.

Прямо противоположной точки зрения придерживались представители исторической школы права, корни которой можно обнаружить еще у софистов Древней Греции. Бурное развитие эта школа получила в начале XIX века как реакция на Великую французскую революцию, которая питалась идеями естественной школы права. Представители исторической школы, начиная с Савиньи, доказывали, что законодательство вовсе не есть произвольное установление людей, искусственное изобретение законодателя и не вечное веление природы (Бога). Оно представляет собой закономерный результат постепенного процесса исторического развития. "Всюду, где только возникает вопрос об юридическом отношении,

соответствующее ему правило оказывается уже существующим и не нуждается в придумывании" [53, с. 83]. По учению исторической школы никакого вечного, универсального права не существует. Подобный исключительно исторический взгляд на право и отрицательное отношение к праву естественному преимущественно сохранилось в правовой науке и до наших дней.

А между тем, категорическое противопоставление этих школ является в значительной степени надуманным, "исторически сложившимся" результатом их неприязненного многовекового взаимодействия, их борьбы по принципу "кто - кого".

Трудно оспаривать тезис исторической школы о том, что право (законодательство) со временем изменяется, развивается. Но историческая школа оставляет в стороне вопрос о том, что является причиной его развития? Откуда и в каком направлении оно развивается? Для исторической школы очевидно, что если в какой-то момент времени в какой-то географической точке законодательство развилось в какую-то конкретную форму, именно это законодательство и есть "Право". Опорами права являются природа и воля общества, поэтому законодателям и юристам надлежит лишь выяснить суть сложившихся законов и указать, как они должны применяться в конкретных случаях. "Если рабство утверждено положительным правом, то оно лучше, чем свобода" [53, с.40]. "Все действительное - разумно".

Но не всякий разум готов с этим согласиться. Аргументы Руссо близки и понятны каждому нормальному человеку. "Человек рождается свободным; между тем, мы видим его повсюду в оковах". "Значит, так надо",- отвечает историческая школа. Трудно ожидать от закованного человека, чтобы он с этим согласился! "Человек должен быть раскован",- вопиет естественная школа. "А если тебя не расковывают, немедленно раскуйся сам!". В этих "так надо" и "немедленно" заключаются главные ошибки обеих школ и именно здесь они не могут быть примирены. Да это и не нужно.

Если мы признаем, что, с одной стороны, историческое развитие права не должно быть произвольным, что оно имеет определённое направление развития, а с другой стороны, это развитие не может не быть постепенным, противоречия практически снимаются.

Действующее право далеко не всегда соответствует требованиям добра и справедливости и нередко находится в полном противоречии с ними. А это значит, что естественное право звучит как призыв к усовершенствованию. Но призыва мало. Естественное право просто обязано задавать направление такого усовершенствования. Для этого направление развития должно быть четко сформулировано, что мы и собираемся сделать в Аксиоме 10.

Естественное право выступает в качестве идеала, к которому должно стремиться право действующее на пути его исторического развития.

Очевидно, что ничто, кроме человеческого разума, не в состоянии определить и сформулировать такой идеал. "Право называется естественным, поскольку оно излагает законы, выводимые из природы разума человеческого" [39, с.6]. Для достижения такого идеала естественное право должно задавать характеристики внешней свободе по её объему и содержанию, а также определять требования к нормам, которые ее предоставляют и ограничивают. В таком понимании в качестве идеала естественное право никак не противоречит данному нами Определению 7.

Несколько слов нужно сказать еще и о содержании права - внешней свободе -как о ценности. В ряду других важных ценностных категорий, таких как слава, честь, долг, патриотизм, справедливость и т.д., свобода на протяжении всей человеческой истории занимала в сознании общества второстепенное место. Не стала свобода доминантой общественного сознания и сегодня. Такому положению вещей есть

закономерное объяснение. Идея свободы противоположна идее общины, а как мы показали в третьей главе, общество - единственный способ жизни людей. Человеку не просто осознать себя элементом Общества - Человечества. На протяжении многих веков в качестве общества выступали племя, род, деревня, а затем город (не путать с современными мегаполисами). Жизнь каждого человека зависела от такого общества абсолютно. В отрыве от такого общества человек просто не мог выжить. И он это понимал или хотя бы чувствовал. Это ощущение зависимости ещё больше усиливала семья, внутрисемейные отношения. Но перед ужасным лицом внешнего мира человек воспринимал такое положение вещей как справедливое. Только растворившись внутри семьи, рода, деревенской, городской общины, человек мог ощутить хоть какую-то уверенность в завтрашнем дне, хоть какую-то безопасность от внешней агрессии. Защита именно этой возможности - вот высшая честь и слава для любого человека. "Ты рожден не для себя и не для меня, но для отечества ", -говорит Цицерон. Мы и Они, Мы (хорошие), противостоящие всяческим Им (плохим уже потому, что это не мы) - вот питательная почва для патриотизма. Высшая доблесть - погибнуть, защищая этот порядок вещей.

Означает ли сказанное попытку унизить или оскорбить всех наших предков и некоторых современников? Вовсе нет. Враждебная внешняя среда - объективная реальность, с которой нельзя не считаться. Э.Фаге вообще считал, что "общество представляет собой лигу защиты от внешних врагов - реально существующих, угрожающих или возможных" [91, с. 39]. Но здесь необходимо сделать два замечания.

Во-первых, вот уже пятьдесят лет, как эта объективная реальность перестала быть фатальной в рамках всего человечества и для нашей страны в частности. Со времени первого применения ядерного оружия большинство населения нашей планеты живет без ощущения того, что в их дом придет завоеватель, который лишит их свободы. Остаётся ощущение опасности уничтожения всех вместе. Но это совсем другая опасность и она должна преодолеваться не с позиции "Мы и Они". Никакие "Они" не смогут воспользоваться "плодами" осуществления такой опасности. Эта опасность может быть преодолена только с позиции понимания того, что есть только МЫ -т.е. и Мы, и Они. Опасность уничтожения мира может быть преодолена только НАШИМИ совместными усилиями. Сегодня все зависит только от Нашего сознания, от Нашего разума, от Нашей способности организовать сосуществование.

Во-вторых, перечисленные ценности - слава, честь, доблесть, патриотизм, справедливость и т.д. не являются ценностями в буквальном значении этого слова. Их нельзя взвешивать, сравнивать, оценивать, они не могут быть положены в основу логически строгой правовой системы. В этом смысле в них отсутствует какое-либо правовое содержание. Такой основой может стать только внешняя свобода. Не внутренняя свобода, как это представлялось Гегелю - "Почвой права является ... воля, которая свободна" [13, с. 67] и по-прежнему представляется некоторым современным авторам - "Право - это форма свободы людей, т.е. свобода их воли" [52, с. 23], а именно и только свобода внешняя.

Сто лет назад Е.Н Трубецкой, указав глубокую сущностную связь между правом и внешней свободой, сделал великое дело, которое на протяжении целого столетия оставалось и остаётся почти незамеченным.

Само по себе определение права через свободу еще не преодолевает главного недостатка других определений права - невозможности отграничить правый закон от неправого. Но в отличие от тех, других, такое определение права - через внешнюю свободу - даёт нам алгоритм решения этой задачи. Согласно этому алгоритму нужно правильно определить те принципы, по которым внешнюю свободу должно

предоставлять и должно ограничивать. И тогда, проверяя закон на соответствие или несоответствие таким принципам, мы всегда сможем определить, является ли конкретный закон (норма) правым или неправым, соответствует или не соответствует он тому идеалу, тому естественному праву, которое мы признаём и одобряем. Короче, отвечает ли он нашим представлениям о добре и справедливости. (Заметим в скобках, что решение этой задачи и есть главная функция всякой теории права).

Аксиома 7 уже определила, что существует только одна причина, позволяющая ограничивать свободу человека - это требование по обеспечению свободы других людей, следовательно, любой закон (норма), ограничивающий свободу человека не для обеспечения свободы других людей, является законом (нормой) не правовым. Излишне говорить, что ни одна правовая система сегодня не может выдержать проверку на соответствие этому принципу, главным образом потому, что этот принцип пока не воспринимается обществом как обязательный. Игнорируя наличие глубокой сущностной связи между правом и внешней свободой, общество в целом, не осознавая этого (а в лице отдельных своих представителей вполне осознанно), лишает себя мощного инструмента совершенствования человеческих отношений.

Наше определение права содержит очень важное понятие "норма" в качестве признака, выделяющего именно право из множества - всей внешней свободы. Только та внешняя свобода есть право, которая предоставлена и ограничена нормой.

Конструируя Определение 7, мы удовольствовались характеристикой нормы как правила, регулирующего объем свободы отдельных лиц. Вместе с тем, понятие "норма" настолько важно, что мы должны разобраться с ним несколько подробнее.

Прежде всего норма своим родовым признаком связана с более широким понятием - повелением.

Определение 8.

Наши рекомендации