Одесские новости», 1902, декабрь

Новое произведение гр. Л.Н. Толстого

Л.Н. Толстой только что передал в редакцию «Журнала для всех» рукопись своего нового сочинения. Тема его нравственно-философская – о том, как создать жизнь, с чем бороться.

Последнее время он настойчиво вернулся к Гоголю, переписывает его всего и о нем. Чувствует и переживает страшную драму художника, испепелившего себя в бесплодных попытках создания положительных типов, изображения положительных сторон жизни.

Жить одним отрицанием – нельзя, – говорит Толстой.

Хотелось бы еще раз указать людям, куда им проводить свою жажду любви, жажду созидания.

33. «Журнал для всех», 1903, № 1

Из писем и бумаг гр. Л.Н. Толстого

Письмо ваше не только заинтересовало меня, но и привлекло к вам.

Я думаю, что вы ищете того, чего должен искать каждый человек и без чего не могут жить люди, несмотря на то, что вся жизнь среди высших достаточных классов сложилась так. Вы спрашиваете: для чего жить, как жить и что делать, чтобы иметь право на жизнь? Прежде всего надо переставить вопросы и прежде отвечать на вопрос: как жить, а потом уже постараться по­нять – для чего. Жить надо; прежде всякого рассуждения мы жили и живем: каждые сутки спим, несколько раз едим, движемся, мыслим. Мы все, как лошадь на топчаке, колесо которого вер­тится под нами и заставляет нас двигаться, не можем не жить, и потому первый и главный вопрос – по-моему, единствен­ный разумный – в том, как жить? Ответ первый мы все знаем: как можно получше. Так все люди жили, т. е. стремясь к этому, так живут и так будут жить.

Второй вопрос: что значить лучше? В чем лучше? Ответ для человека, знающего только себя, ясен: как можно больше наслаждений. Но как только человек понял, что он не один, почувствовал страдания других людей, так первый ответ уже не удовлетворяет, является противоречие личных стремлений к наслаждению и совести. И чтобы разрешить его, надо отдаться одной из этих двух сил: стремлению к благу личному или совести, и отдаться совершенно, без исключения и отговорок и компромиссов. Отдаться же стремлению к личному счастью или совести не значит то, чтобы заглушить в себе голос совести или личного счастья, но значит то, чтобы в сознании своем признать жизнью, истинной жизнью только одно из двух. Страдания, сомнения происходят от нерешенности вопроса в сознании. Если бы было то, что требования правды не суть требования совести, а навеянное извне, то, отрекшись от совести, вы успо­коитесь и будете жить и наслаждаться, пока можете. (Разумеется, это кончится страданием, я знаю это. Но вы не можете поверить этому на слово, если требования совести в вас еще не просну­лись пока.) Но они должны проснуться, потому что движение всего человечества идет от стремления к личному благу, к требованиям совести. (Все это я говорю только как очень невероят­ную возможность.) Если же совесть проснулась, то признайте раз навсегда, что жизнь только в удовлетворении требований этой со­вести, и тогда опять будете спокойны, и жизнь получит смысл. Потому что, что такое совесть? Совесть есть тот высший закон всего живущего, который каждый сознает в себе не только признанием прав этого всего живущего, но любовью к нему. Требования совести суть то, что на христианском языке называется волей Бога, и потому смысл жизни и ответ на оба вопроса: для чего жить и как сделать, чтобы иметь право жить? состоит в том, чтобы исполнять волю Бога, сознаваемую нами в нашей совести. К чему приведет это? Я не знаю, но знаю, что ясное сознание этого изменить всю внешнюю жизнь и приведет к тому, что даст жизни постоянный, все более и более уясняющийся, радостный и разумный смысл. Если же не ясно, чего требует совесть, то ответ на это дает Евангелие.

Для того, чтобы ответить на вопрос: зачем жить? надо прежде всего, отвечая на этот вопрос, отрешиться от всех тех мирских соображений, от вопросов о таких или иных курсах, о том, что может быть приятно или неприятно мне или моим родителям, а живо представить себе свое положение одинокого, отдельного человеческого существа, недавно, лет два­дцать, тридцать откуда-то явившегося и нынче, завтра, через 10, 20, 30 лет долженствующего куда-то исчезнуть.

Зачем может быть нужно жить такому существу и миллионам, миллиардам таких же существ, находящихся совершенно в таком же положении? Очевидно, все это сделано не для этих существ, так же как все гайки, винты, колеса, поршни боль­шой машины сделаны не для них, а для служения общей цели машины.

Тоже и с нами: мы – орудия той высшей воли, которая через нас творит свое, нужное ей дело. Различие только в том, что мы сознаем себя живыми и можем, не признавая себя орудиями высшей воли, страдать от своего положения и можем, сознавая себя нужными орудиями жизни, чувствовать радость участия в бесконечно великом деле, совершаемом жизнью Mиpa.

Но вы спросите, в чем это дело? На это я отвечу, что мы не можем знать всего его, но всегда можем знать, когда мы содействуем и когда противимся ему. Любовные отношения ко всему живущему – прежде всего, разумеется, к человеку, к ближайшим из них, – испытывание любви и возбуждение в других этого чувства есть признак участия в общем деле; возбуждение в себе и в других вражды и ненависти есть признак противодействию в общем деле. В последнее время я часто думал об одном давно известном соображении, но которое с особенной живостью приходит мне все время в голову и бодрит меня; а именно, если выразить только одним наипростейшим и яснейшим предложением смысл, сущность, цель жизни, то я для себя ее выражаю так, как сказано у Иоанна, VI, 38 и в особенности 39: взрастить в себе, довести до высшей возможной степени божественности ту искру, то разумение, которое дано, поручено мне, как дитя няньке. Это определение смысла жизни шире всех других, включает все другие.

Что же нужно для того, чтобы исполнить это, взрастить это дитя?

Так, как сказано 1н. VI, 38 и в особенности 39: взрастить в себе, довести до высшей возможной степени божественности ту искру, то разумение, которое дано, поручено мне как дитя няньке. Это определение смысла жизни шире всех других, включает все другие.

Что же нужно для того, чтобы исполнить это, взрастить это дитя? Не нега, а труд, борьба, лишения, страдания, унижения, гонения, – то самое, что сказано много раз в Евангелии. И вот это самое, то, что нужно нам, и посылается нам в самых разнообразных формах, и в малых и в больших размерах. Только бы мы умели принять это, как следует, как нужную нам, а потому радостную работу, а не как нечто до­садное, нарушающее нашу столь хорошо устроенную жизнь.

Обыкновенно делается такая ошибка. Говорят: «Вот обсто­ятельства, которые нарушают или грозят нарушить нашу хоро­шую жизнь, надо как-нибудь поскорее обойти, превозмочь эти обстоятельства с тем, чтобы продолжать свою хорошую жизнь». В действительности же надо смотреть на дело совершенно обратно: «Вот была жизнь, которую мы установили с большой внутренней борьбой и трудами, и жизнь эта удовлетворяла нашим нравственным требованиям; но вот являются новые обстоятельства, заявляющие новые нравственные требования; давайте же постараемся ответить наилучшим образом на эти требования. Эти обстоятельства – не случайность, которую можно устранить, но требования новых форм жизни, в которых я должен испытать себя и к которым должен приготовить себя, как я готовил себя к предшествующей форме жизни». Богу, по моему понятию, не нужно никаких жертв. Богу нужно одно: то, чтобы мы соблюли и взрастили тот талант, ту божественную сущность, которая дана нам, которая поручена нам, как дитя няне, разумея под этим талантом не какое-либо увеличение умственное или образование, а увеличение только нашей любви к Богу и его твари. Так что человек, исполняющий это дело Божие, всегда неизбежно исполнит и все осталь­ное и будет, сам не зная то, многообразно полезен всем людям. Жизнь дана мне только под условием делания дел любви. И жизнь дана мне, как талант, для роста; расти же жизнь не может иначе, как делами любви. И моя жизнь истинная есть только та, которая взращена мною. Так что, не сохраняя эту жизнь и только тратя ее, я приобретаю жизнь истинную, вечную.

Главное, понимать то, что сказано (Mф., XXV), что жизнь на­ша не дана нам для нашего увеселения или радости, а мы – рабы, орудия, органы Бога, которым предопределено делать Его дело.

34. «Новое время», 1903, 18 (31) января.

Письмо в редакцию

В № 11 от 12 января «С.-Петерб. Ведомостей» некто К. Румынский подвергает г. Мережковского упреку в том, что он, будто бы желая «сильных ощущений, криков пытаемых, вида крови, запаха сжигаемого человеческого мяса» и т. п., «принял позу блюстителя чистоты веры», стал разыскивать в литературе «еретиков» и прежде других указал на меня.

Так как подобная инсинуация, накидывая очень густую тень на г. Мережковского, при моем молчании могла бы вызвать подозрения, что и я согласно с инсинуациею считаю себя так сказать духовно теснимым со стороны Д.С. Мережковского, то для предупреждения подобного мнения и снятия с моего друга всякого заподозревания его в «великом инквизиторстве» (слова К. Румынского), я должен сказать, что обвиняемое место его книги «Гр. Л. Толстой и Достоевский» (т. 2, стр. ХХХIV) предварительно напечатания было мне показано редактором «Мира Искусства», с предложением, не буду ли я иметь что-либо против этих слов, каковые при моем желании и он (редактор) и Д.С. Мережковский готовы выпустить. Но я по разным соображениям просил его оставить, находя вполне основательным и нимало для меня не опасным утверждение, что строй моих мыслей для их опровержения потребует со временем еще большего напряжения мысли со стороны гг. богословов, чем строй мысли гр. Л.Н. Толстого. Нужно заметить, «строй мысли» гр. Л.Н. Толстого, начиная с «Крейцеровой сонаты», представляет собою лишь решительную и всеобще-приложенную (к миру) форму монашества, – и с этой стороны едва ли представляет что-либо нуждающееся в опровержении для богословия. Затем лично с Д.С. Мережковским я об этом месте его книги никогда не говорил и удивляюсь, что он «хочет моего жареного мяса» (кровавое утверждение г. К. Румынского), когда каждое воскресенье он мирно пьет чай за моим столом. Фантазия г. К. Румынского смешна, но худо, что к смеху он присоединяет злой умысел замарать совершенно чистого в литературном отношении человека.

В. Розанов

35. «Баку», 1903, январь.

Воспоминания о Л. Толстом

В печати продолжают появляться воспоминания о Л.Н. Толстом. Очень интересны в «Русских ведомостях» воспоминания бывшего секретаря славянофильской «Беседы» о том, как он по поручению редактора С.А. Юрьева ездил в Ясную Поляну за обещанным Л.Н. Толстым для январской книжки новым произведением писателя.

Почтальон», 1903, № 1

Гр. Л.Н. Толстой о почтальоне.

· Какую деятельность Вы решили бы посоветовать каждому из таких, как я, чтобы закон совести и закон службы не встретились бы между собой?

· Почтальона, – ответил он. – Почтальона, потому что его деятельность чиста и правдива. Мало того, она велика и прекрасна, ибо почтальон – посредник между мыслями людей, он – благой вестник, он – огромный и важный двигатель человеческого сближения, человеческого единения и любви.

Пильский

37. «Русские ведомости», 1903, 20 января

Из русской печати

В.В. Розанов рассказывает в «Нов. Вр.» на основании официальных источников о троекратном посещении Л.Н. Толстым Оптиной пустыни, находящейся на расстоянии 200 верст от Ясной Поляны и имевшей в свое время столь сильное влияние на Гоголя. Нужно заметить, что в основанном о. Амвросием женском монастыре, в Шамордине, живет сестра писателя Мария Николаевна Толстая, постригшаяся в монашество.

Первый раз Толстой был с Н.Н. Страховым 22-го июля 1877 г., второй раз был инкогнито с конторщиком своим и с учителем в 1881 г., а третий раз – в 1890 г., с супругою, тремя детьми и названною выше сестрою.

В 1881 году он пришел сюда пешком. Был вечер, звонили в монастырский колокол к ужину, когда путники добрались до обители. Они были все в крестьянских одеждах и в лаптях, так что их не пустили в чистые комнаты к трапезе, а поместили в третьей комнате с нищими. На утро Л. Н. Толстой зашел между прочим в монастырскую книжную лавку. Слышит он, как какая-то баба просит Евангелие за пятачок, а монах отказывает: «Потому говорит, что дешевые Евангелия все вышли, остались только дорогие». Узнал Л.Н., что баба хочет купить евангелие для сына своего, взял с прилавка евангелие, заплатил за него 1½ целковых и отдал бабе.

– «Вот возьми, – говорит, – сама читай и сына своего учи, потому Евангелие утешает нашу жизнь».

В 1880 г., приехавши сюда с семейством, Л.Н. отпустил детей и Софью Андреевну к старцу о. Амвросию, а сам пошел в скит к своему родственнику, бывшему здесь добровольным послушником.

Он его расспрашивал, одобряя пост и воспрещение входа в скит женщин; коснулся также вопроса о цели жизни, для чего мы живем?.

После свидания с о. Амвросием Л.Н. зашел к жившему там же в скиту К.Н. Леонтьеву, как к старому знакомому. «Как это ты, образованный человек, сделался верующим и решился тут жить?» – сделал Л.Н. вопрос Леонтьеву.

Тот отвечал: «Поживи здесь, так сам поверуешь...»

– «Еще бы, запрут тебя здесь» – возразил Л.Н., – «так поневоле поверуешь!!».

– «Я твою философию, брат, не читаю, а только беллетристику», – выразился Леонтьев: «пиши, брат, пиши; в старости и от 80-летних авторов выходили знаменитые творения».

Во время чая разговор коснулся старца о. Амвросия: «Вот человек хороший! Я был у него и завтра думаю опять побывать». Затем ушел в гостиницу и уехал в Ясную Поляну, не побывав у старца.

На другой день о. Амвросий передал Леонтьеву в ответ на его расспросы следующее: «При входе Толстого в мою келью, я благословил его и он поцеловал мою руку. А когда стал прощаться, то, чтобы избежать благословения, поцеловал меня в щеку». Рассказывая это, старец едва дышал, – так сильно утомила его беседа с графом. «Горд очень», – добавил о. Амвросий.

По словам г. Розанова, сестра Л.Н., Мария Николаевна, сделавшаяся монахиней и ныне благополучно здравствующая, пользуется глубоким уважением своего знаменитого брата.