На иллюстрации – В.Бирч. Паром на Арк-стрит. Филадельфия. 1800. Фрагмент.

Он был истинным сыном своего XVIII века, века Просвещения, но жизнь его сложилась так, что свои знания Федор Каржавин использовал исключительно «прокормления ради»: «Человек ведь животное, которое не может жить одним воздухом, без хлеба и вина любовь хладеет и мерзнет, говорит латинская пословица».

Дед Каржавина, ямщик, происходил из московских старообрядцев. Отец, Василий, стал купцом, переселился в Петербург и передал сыну Федору, рожденному в 1745 году, свои познания, но не в коммерции, а в… латинском языке, который выучил самоучкой, в географии, а самое главное, как писал позже Каржавин, «вродил охоту к наукам», любовь к знаниям, которая не оставляла Федора всю жизнь. В 1752 году Василий отправился в Лондон и захватил с собой семилетнего сына, потом сам с товарами вернулся в Россию, а Федора поручил попечению своего брата Ерофея, который «по самовольному отлучению из России» учился… в Сорбонне (в дальнейшем в 1773 году Ерофей Каржавин перевел на русский язык и издал книгу «Путешествий Гулливеровых» Д.Свифта). Очевидно, что Каржавины были семейством удивительным и незаурядным, в укладе которого странным образом сочетались патриархальность и консерватизм старообрядчества с космополитической открытостью и даже вольнодумством.

Известно, что вернувшегося с «аглинским товаром» Василия арестовали по доносу, который пришел из Лондона: Каржавин в присутствии соотечественника-купца позволил себе осуждать российские порядки и нравы императрицы Елизаветы. Несколько лет он был под следствием, и из-за этого брат его и сын Федор оставались в Париже без содержания. Но они не унывали, благо и Ерофей, и Федор проявляли такие способности, что находили помощь у многих выдающихся ученых Франции. Федор несколько лет проучился в лицее, причем каждый год заканчивал курс первым учеником. А потом, вслед за дядей, он поступил в Сорбонну, где тоже учился блестяще. Русский посол в Париже князь Д.М.Голицын писал в Петербург, что «из этого молодого человека может быть со временем искусный профессор». Зная интеллектуальную жизнь предреволюционного Парижа, нетрудно себе представить, в каком густом «просветительском бульоне» формировался юный Каржавин и какие вольнолюбивые идеи он впитывал. Федор писал отцу, что тратит деньги только на книги: «Чтение – моя страсть. Вы мне поверите, насколько я люблю хорошие французские книги» – по физике, ботанике, химии, медицине, архитектуре. Тринадцать лет провел Федор в науках, даже забыл русский язык, но с нетерпением рвался в Россию, куда и вернулся в 1765 году на одном корабле со своим новым другом архитектором Василием Баженовым.

Холодно встретила родина ученого юношу – история таких выучившихся за границей людей схожа: в России их знания не были востребованы. А еще хуже отнесся к Федору родной отец, надеявшийся передать сыну свое торговое дело. Между тем сам Федор мечтал приложить силы «к служению обществу по знанию». Батюшка был крут и самолюбив, пытался поучать сына по-старинному – езжалой плетью и поленом, но тут нашла коса на камень: Федор восстал против отцовской тирании и бежал из дома. Позже он писал отцу, вспоминая подходящее к его случаю библейское жертвоприношение Авраама: «Авраам, проснувшись, говорит сыну, что Бог ему во сне приказал заколоть его и сын шею свою протянул на бревно потому, что он должен не только повиноваться отцу, но и любить его, когда он ему шею хочет перерезать. Чудный закон! Чудная любовь! Во дни Авраама людям все то грезилось, а во дни Екатерины людям не грезится, но они видят и просвещаются светом, излиянным на их разум из престола… Итак, милостивый родитель, прости бедного Исаака, что он шею свою от вашего ножа скрыл». В общем, бунтарь устроился учителем в Троице-Сергиевом монастыре. Работа там была скучна и монотонна, Каржавин пристрастился к переводам и между делом перевел византийский трактат «Книга богословии Магометовой во увеселение меланхоликов», но и это любимое занятие Каржавина его не утешало. Он подался в Москву и был принят в ведомство своего друга Василия Баженова, который в это время строил Большой Кремлевский дворец. Умный, образованный Федор оказался дельным помощником и даже соавтором: вместе с Баженовым они переводили книги по архитектуре и писали статьи. Опять же, как бы между делом, Федор принял участие в конкурсе на должность преподавателя французского языка в Московском университете и с блеском победил всех своих конкурентов – природных французов. Однако места в университете он не занял – видимо, купеческому сыну Каржавину был важен сам факт этой победы. Впрочем, она позволила ему открыть при университете школу, в которую он принимал способных детей из купечества. Потом, когда для Федора Васильевича наступили тяжелые времена, его ученики не оставили его вниманием и помощью.

Вообще, судя по документам и письмам, Федор Каржавин был человеком не просто выдающимся, талантливым, ярким, но и необыкновенно симпатичным, располагавшим к себе самых разных людей, от высокопоставленных русских вельмож, французских ученых с мировым именем до простых солдат и колонистов в Америке. Каржавин, по словам его знакомых, был «очень горячий, говорящий все напрямик», но при этом обладал твердыми принципами, был добр, щедр, честен, и люди чувствовали это, ценили его, доверяли ему. Много раз и в разных странах Каржавину поручали большие деньги, принимали в дело, и никогда он не подводил друзей и компаньонов. У него всюду было множество друзей, они его помнили и хранили привязанность к нему до конца жизни. И еще: за всю жизнь Каржавина за ним не потянулось ни одного грязного следа – а жизнь его была куда как непроста!

Каржавин жил в России, но постепенно в нем крепло желание «ехать в чужие края и искать счастия». В 1773 году он согласился сопровождать внука известного богача П.А.Демидова за границу. Это был хороший повод уехать. Паспорта были получены, но тут поперек дороги вновь стал отец, который так и не смирился с тем, что Федор ответил на отцовскую заботу черной неблагодарностью. Василий заявил в полицию, что сын бежит за границу с фальшивым паспортом, что обокрал его и даже хотел убить. С большим трудом, почти тайком Федор сел на голландский корабль и уплыл из Кронштадта. А с берега ему грозил кулаком неумолимый отец. Дело было не в том, что Федор не хотел заниматься коммерцией – за границей он при случае пускался в торговые дела. Здесь другое: глотнув воздуха свободы, Каржавин не хотел повторять судьбу предков: «Да какая вам радость, – писал он потом грозному батюшке, – что за утеха, если бы вы узнали во мне рабский дух и подлость человека, рожденного под игом холопства?». Вот каким языком теперь заговорил купеческий сын! Истинный последователь Вольтера, он был равнодушен и к вере, и к различиям конфессий: «Один Бог и один закон божественный и одни крестины… Для брачных наслаждений нужна любимая женщина, а не религия».

В Париже Федор встретил много старых добрых знакомых и приятелей, хорошо приняли его и в русском посольстве. Там помнили курьез: в 1764 году его не взяли на службу в посольство, как писал князь Голицын, из-за… «незнания российского языка». Каржавин посещал гостившего в Париже И.И.Шувалова, быстро втянулся в жизнь французской столицы, опять пошел в Сорбонну, с увлечением слушал новые курсы, занимался переводами с французского языка, а когда денег на жизнь не хватало, то применял университетские знания по химии на практике – делал помаду для модниц и продавал ее.

К этому времени у него самого завелась модница: Федор женился на бедной девушке – сироте Шарлотте Рамбур, ученице модистки, причем венчался и оформил брак в посольской церкви. История этого брака укрыта неким туманом тайны. В своей биографии Каржавин цветисто и туманно писал, что «вздумал суровость жребия своего умягчить женитьбою», но не умягчил, ибо «в брачном состоянии не нашел я истинного спокойствия». Почти сразу же после свадьбы жена охладела к нему, хотя он долгие годы сохранял нежное к ней отношение, не искал ей замены, а по возвращении домой после всех странствий даже выписал Шарлотту в Россию.

Но тогда, в 1776 году, он решил уехать из Франции и попытать счастья в Америке: там только что образовалось новое государство – Североамериканские Соединенные Штаты, об этом много писали французские газеты, Франция была союзницей Соединенных Штатов против англичан. Каржавин как-то пристроил жену к делу, а сам под вымышленным именем (Лами) отправился во французскую колонию – на остров Мартинику. Несомненно, ошеломляющая катастрофа в семейной жизни и безденежье толкнули его на этот шаг. Но была и другая причина: несмотря на свои незаурядные способности, выдающиеся знания, по природе Федор Каржавин не был ученым, исследователем – необычайно яркий темперамент и живой непоседливый характер гнали его все к новым впечатлениям. Поэтому много лет путешествуя по Америке, живя в самых экзотических местах, куда никогда не ступала нога русского человека, он собирал там не научные наблюдения, не коллекции, а приключения.

И приключений в Новом Свете у Каржавина хватало: он попал в самое пекло войны колонистов с англичанами. Чем только не занимался Федор в Америке! Унаследованные от предков оборотистость, практическая жилка, умение приспособиться к обстоятельствам много ему помогали. Для начала он продал привезенные с собой книги, основал с каким-то новым приятелем-креолом с Мартиники торговую компанию, нанял корабль и, бегая от английских каперов, торговал контрабандой на побережье Вирджинии. Когда же англичане в конце концов захватили и угнали его корабль в Нью-Йорк, то Каржавин, без копейки денег, с куском хлеба за пазухой, пешком дошел из Вирджинии в Бостон, к французскому консулу, но не застал его там и двинулся в Филадельфию. При этом наш герой, «исполненный русским неунывающим духом», попадал в расположение то англичан, то колонистов. И те и другие хватали его, подозревая в нем шпиона, но всякий раз Федор выходил сухим из воды. Потеряв свои капиталы, он работал в разных местах мелочным разносчиком, аптекарем, переводчиком, лекарем на испанском фрегате, пытался стать табачным фабрикантом, был приказчиком в крупной торговой фирме. Порой его охватывала тоска, и тогда он писал жене. В 1777 году она попросила его вернуться. В ответ, порассуждав о дороговизне переезда через океан, он писал: «Я потерял 2 корабля и все, что имел в Новой Англии, более 20 раз в течение этого времени я рисковал жизнью и после всего этого… впереди мне не видно исхода из этого тяжелого положения. Из-за чего все это? Все из-за одного рокового “Нет”, сказанного той, которая хотела быть девицей Лами и не соглашалась сделаться мадам Каржавиной». Дальнейшее говорит о том, что Федор читал немало французских романов: «Но прочь все гордые мечты о счастии! Помни, бедняк Лами, что ты надолго потерял ее гордое сердце, что ты больше ничего, как несчастный аптекарь, и вари свои лекарства для храбрых солдат, которые отмстят англичанам за твое разорение, не мечтай же о счастии, которое не для тебя существует на свете… А теперь, когда ты уехал за 1500 лье, можешь ли ты поверить в возможность этого счастья? Вместо того чтобы лететь по первому призыву за ним и по приезде встретить, может быть новый отказ, который убьет тебя. Живи в покое да делай свои пластыри, оно вернее…»

Но это была лишь поза. Может быть, неприступная ученица парижской модистки и верила, что муж ее бежал за океан, палимый безответной любовью, но на самом деле ветер дальних странствий все гнал и гнал Каржавина в неведомую даль, к новым приключениям с надеждой на возможный коммерческий успех. Порой скитания его прерывались, и он где-нибудь оседал на некоторое время. Так, два года он прожил в Гаване, благословенном месте, где «сыскал себе хорошее пропитание своим знанием: лечил больных, составлял медикаменты для аптекарей, делал разные водки для питейных лавок и домов и учил по-французски». Потом он опять странствовал по «разным местам горячей и холодной Америки» от Карибских островов и Нового Орлеана до Бостона – учил, лечил, торговал, порой неудачно, а порой успешно: какой-то французский купец из Вильямсбурга на время своего отъезда во Францию даже доверил ему свой дом и торговое дело. Каржавин мог достичь и большего: американский конгресс хотел даже послать его дипломатическим представителем в Россию, чтобы просить помощи против Англии, подобно тому как Бенджамин Франклин был командирован во Францию. Но Каржавин благоразумно отказался от этой почетной миссии, опасаясь, как бы его, «самовольно отлучившегося из России в Париж», на родине не послали в Сибирь «ловить соболей», невзирая на дипломатический статус.

Бурная жизнь в Америке продолжалась двенадцать лет, до 1788 года, когда он вернулся во Францию. Из Гавра на первом корабле, отплывающем в Россию, Федор отправился в Петербург, увы, без гроша в кармане. Отец к тому времени умер. Каржавин ссорился с родными из-за наследства, бедствовал, жил по углам, у друзей. Наконец его пристроили переводчиком в Коллегию иностранных дел, а потом в Адмиралтейскую коллегию. В Петербург к нему приехала было жена, но вскоре она нашла место гувернантки в Москве, и они расстались сначала надолго, а потом навсегда. Два с лишним десятка лет после своих умопомрачительных странствий по свету Каржавин, по сути дела, прозябал в Петербурге, как будто в нем кончился завод, гнавший его по свету. Словом, эта необычная, начавшаяся так феерически жизнь, в сущности, не удалась. Может быть, дело было в нем самом – при всей его невероятной одаренности и темпераменте, при всех многогранных знаниях и навыках ему как будто недоставало некоего внутреннего стержня. Он потерялся среди своих многочисленных талантов, не сумев по-настоящему развить ни один из них. Каржавин, подававший в молодости столько надежд, не стал ни уважаемым ученым, ни удачливым коммерсантом, ни крупным переводчиком, ни известным литератором, ни знаменитым путешественником. Он не сделался ни французом, ни американцем, а оставался русским, не нашедшим места на родине и снова рвавшимся за границу. Кстати, такова участь многих возвращенцев из заграничных странствий – их жизнь не получается ни здесь, ни там. На склоне дней несколько раз он порывался уехать из Петербурга в Париж, но не находилось денег на дорогу или заедала лень. Кончилось все это плохо: весной 1812 года Каржавин свел счеты с жизнью – покончил с собой.