Глава вторая способность русского народа к высшим формам опыта

<… > Русский народ весьма одарен способностью к высоким формам опыта, более значительным, чем чувственный опыт. Рассмотрим это свойство, начиная с самого высокого вида опыта, именно с опыта религиозного. Православная религиозность тесно связана с мистическим религиозным опытом. Богословие Восточных Отцов Церкви имеет мистический созерцательный характер. Все православное богослужение, весь культ имеет такой мистический характер и пользуется любовью русского народа потому, что в нем осуществляется переживание близости к Богу. В русской литературе есть превосходные описания «встречи» с Богом. Мы находим их, например, в книге о. С. Булгакова «Свет невечерний» и «Лествица Иаковля, об ангелах», в книге кн. Е. Трубецкого «Воспоминания». Мистический опыт православных святых, без сомнения, весьма замечателен, как это видно из жизнеописания св. Серафима Саровского и из намеков в книге иеромонаха Софрония «Старец Силуан», но в русской литературе нет таких превосходных подробных описаний его, как, например, в католической литературе сведения о св. Терезе Испанской. Православные духовники, по-видимому, не требовали в виде послушания, чтобы их духовные чада описывали свой духовный опыт.

У русских крестьян способность к религиозному опыту проявляется в их восприятии положительных аспектов природы, как творения Божьего. Это выражено, например, в книге простого, не получившего образования крестьянина «Откровенные рассказы странника своему духовному отцу» YMCA-PRESS, Париж.

Высокое развитие нравственного опыта сказывается в том, что все слои русского народа проявляют особый интерес к различию добра и зла и чутко подмечают примеси зла к добру. Русская литература, начиная с Пушкина и Лермонтова, продолжая Толстым, Достоевским, Гаршиным, Чеховым, есть живое доказательство этого факта. С такой же силой эта сосредоточенность на проблемах этики обнаруживается и в русской философии. Это видно из книги о. Василия Зеньковского «История русской философии», а также из моей «Истории русской философии».

Русский человек вследствие некоторых свойств своего характера, о которых речь будет ниже, часто грешит, но обыкновенно рано или поздно отдает себе отчет в том, что совершил дурной поступок, и раскаивается в нем. Совершив тяжелое преступление, он иногда кается всенародно. Достоевский много говорит об этом явлении. Щедрин в «Губернских очерках» в главе «Богомольцы, странники и проезжие» сообщает беседу свою с одним странником, который рассказывал ему о бывшем разбойнике, спасавшемся в лесу, живя в скиту. Щедрин спросил: «Да, может быть, он просто от наказания скрывался?» Странник ответил: «Известно, что наказание разбойнику следует: однако если человек сам свое прежнее непотребство восчувствовал, так навряд и палач его столь наказать может, сколько он сам себя изнурит и накажет. Наказание, ваше благородие, не спасает, а собственная своя воля спасает».

Эстетический опыт, необходимый для художественного творчества, также высоко развит у русского народа. Особая глава будет посвящена этому вопросу.

К числу особенно ценных свойств русского народа принадлежит чуткое восприятие чужих душевных состояний. Отсюда получается живое общение даже и малознакомых людей друг с другом. Шубарт говорит: «Русский переживает мир, исходя не из «я» и не из «ты», а из «мы». Он приводит из книги графа Кейзерлинга «Дневник путешественника» его замечание о русском народе: «Он один из всех европейцев обладает непосредственным отношением к душе своего ближнего». Поэтому среди русских легко завязываются знакомства: «Через час кажется, что они были знакомы чуть ли не целую жизнь». «Сколь братским,- говорит Шубарт,- является обычай называть друг друга не по титулам и званиям, а по имени и отчеству. Это признак подлинного и внутреннего демократизма» (76). Указанное Кейзерлингом «непосредственное отношение к душе своего ближнего» ведет к тому, что у русского народа высоко развито индивидуальное личное и семейное общение. В России нет чрезмерной замены индивидуальных отношений социальными, нет личного и семейного изоляционизма *. Поэтому даже иностранец, попав в Россию, чувствует: «Здесь я не одинок» (конечно, я говорю о нормальной России, а не о жизни при большевистском режиме). Пожалуй, именно это свойство есть главный источник признания обаятельности русского народа, столь часто высказываемого иностранцами, хорошо знающими Россию.

Живое восприятие чужой душевной жизни обнаруживается, между прочим, в следующем свойстве русских людей. Англичане и особенно американцы не понимают речи собеседника при малейшей ошибке произношения, потому что внимание их сосредоточено на внешней стороне речи, на звуках ее. Наоборот, русский человек обыкновенно понимает собеседника даже и при значительных недостатках произношения; объясняется это тем, что он направляет свое внимание сразу на внутреннюю сторону речи, на смысл ее, непосредственно, т. е. интуитивно, улавливаемый им.

Глубокое проникновение в тайники душевной жизни особенно выразилось в творчестве таких гениальных художников, как Лев Толстой и Достоевский. В философии учение о непосредственном единении душевной жизни выработано в учении кн. С. Трубецкого о соборном сознании, в интуитивизме Лосского, в трудах о. П. Флоренского, о. С. Булгакова, Бердяева, С. Франка. Открытость души в отношении к чужому «я» предрасполагает к мысли, что в мое сознание вступают сами предметы внешнего мира, а не субъективные копии их, не символы и т. п. Поэтому в русской философии весьма распространены различные виды и ступени интуитивизма, т. е. учения о непосредственном восприятии внешнего мира познающим субъектом. Позитивизм, скептицизм, агностицизм «чужды русскому духу», говорит Франк в брошюре «Русское миропонимание» (С. 29).

Религиозность, тесно связанная с исканием абсолютного добра, побуждает задумываться над вопросом о смысле жизни. Франк говорит, что русскому человеку свойственно «религиозно-эмоциональное осмысление жизни» (Там же. С. 6). Интерес к вопросу о смысле жизни необходимо ведет к философствованию и попыткам выработать целостное мировоззрение. Эта черта есть в высшей степени характерное свойство русского народа. Достоевский от имени Ивана Карамазова говорит, что русские мальчики, только что познакомившись, засев в угол в вонючем трактире, сейчас начинают рассуждать «о мировых вопросах не иначе: есть ли Бог, есть ли бессмертие? А которые в Бога не веруют, ну те о социализме и анархизме заговорят, о переделке всего человечества по новому штату; так ведь это один же черт выйдет, всё те же вопросы только с другого конца» (глава «Братья знакомятся»). Тургенев в своих «Воспоминаниях» рассказывает о Белинском: «Мы не решили еще вопроса о существовании Бога,- сказал он мне однажды с горьким упреком,- а вы хотите есть». По другому сообщению, это было сказано в компании после беседы, длившейся целую ночь, когда утомленные собеседники на рассвете собирались разойтись. Имея в виду Белинского, Н. К. Михайловский говорит: страстное искание истины и правды - тип русского человека («Прудон и Белинский» в «Записках профана»). Гимназисты старших классов и студенты во второй половине XIX века устраивали кружки саморазвития и задавались целью выработать «миросозерцание» раньше, чем приступить к общественной и революционной деятельности *.

В литературе философское искание смысла жизни и основ бытия превосходно изображено Л. Толстым в «Анне Карениной» (Левин) и в «Войне и мире» (кн. Андрей Волконский и Пьер Безухов). Вся жизнь и все творчество Толстого посвящены этим вопросам, так же как и жизнь и творчество Достоевского. Чехов в повести «Скучная история» показал, как человек духовно вянет, не найдя смысла жизни и не выработав удовлетворяющего мировоззрения. Муки Ивана Карамазова, усомнившегося в существовании абсолютного добра и почтительно возвращающего Богу «билет», не желая жить в мире, полном ужасных видов зла, существуют не только в творческом воображении Достоевского: он сам, по его собственному признанию, прошел через такое горнило сомнений, какое и «не снилось» обыкновенным отрицателям религии. Хорошо описывает такие муки Ф. А. Степун, вспоминая о жизни своей матери, которая, видя мировое зло, думала, что Бог есть существо или всемогущее, но не доброе, или доброе, любящее, но не всемогущее .

Не только образованные люди, и простой русский народ любит обсуждать вопросы, лежащие в основе мировоззрения, вопросы о Боге и смысле жизни. Бердяев рассказывает о религиозно-философских собеседованиях, происходивших в Москве в трактире «Яма» (Русская идея. С. 199 и след.). Летом к озеру «Светлый Яр», связанному с легендой о граде Китеже, съезжались и сходились тысячи сектантов и православных, обсуждавшие в этой своеобразной обстановке, располагающей к религиозному опыту, основные вопросы миросозерцания. Мережковский и Зинаида Гиппиус ездили к озеру «Светлый Яр» и рассказали о том, что видели, в своем журнале «Новый путь».

Кабаки были своего рода клубом, куда простые русские люди сходились и обсуждали волнующие их вопросы. И. Г. Прыжов (1827-1885) написал книгу «История кабаков в России». В богатой библиотеке Йельского университета я нашел книгу этого замечательного человека, второе издание ее 1913 года. К великому своему разочарованию, я увидел, что книга эта содержит в себе только сообщения о юридической стороне устройства кабаков, а не о быте их. Второй и третий том своей книги Прыжов уничтожил. «В них,- говорит он,- описана жизнь в этих народных клубах. Печатать теперь такую книгу - значит донести на народ, значит отнять у него последний приют, куда он приходит с горя,- и я сжег эти два тома» (С. 4).

В центре философски разработанного мировоззрения должна стоять метафизика. Для успешных занятий этой наукой необходимо обладать способностью к весьма высокой ступени опыта, именно способностью к умозрению, т. е. к интеллектуальной интуиции, имеющей в виду идеальные основы мира, разумея под словом «идеальный» идеи в смысле философии Платона. Русские обладают способностью к умозрению в высокой степени, как это видно из истории русской философии.

Искание абсолютного добра и вместе с ним смысла жизни выразилось в русской культуре в том, что важнейшее место в истории русской мысли занимает религиозная философия. Начало оригинальному религиозному философствованию положили основатели славянофильства Киреевский и Хомяков.

Программу философии, намеченную ими, выполнил Вл. Соловьев и положил начало энергичной работе многих' мыслителей над проблемами религиозной философии. К числу продолжателей дела Соловьева принадлежат князья Сергей и Евгений Трубецкие, о. Павел Флоренский, о. Сергий Булгаков, Бердяев, Эрн, Н. Лосский, С. А. Алексеев (Аскольдов), С. Л. Франк, Вячеслав Иванов, Мережковский, Карсавин, И. А. Ильин, о. Василий Зеньковский, о. Георгий Флоровский, В. Н. Ильин, В. Шилкарский, Новгородцев, Вышеславцев, Спекторский. Перечень этих имен служит убедительным доказательством того, что в истории русской мысли господствующее положение занимает разработка религиозной философии.

Имея в виду высокую способность к философии, проявленную русскими мыслителями в течение последних ста лет, приходится с удивлением ставить вопрос, почему же развитие философии началось в России так поздно, только в XIX веке. Ответ на этот вопрос дадут со временем историки, если займутся исследованием этой стороны жизни русского народа. Я ограничусь только указанием на то, что в своих исканиях абсолютного добра и смысла жизни русский народ, вероятно, в течение веков удовлетворялся теми ответами, которые дает христианская религия, особенно русское православное богослужение, в обстановке православного храма с его иконами и переживанием непосредственной связи с Богом и Царством Божиим. Ответ на вопрос об абсолютном добре, получаемый в религии, имеет характер истины, выраженной в конкретной форме, т. е. в форме полнокровной жизни. Такой ответ стоит выше философии, потому что она дает знание лишь в отвлеченной форме. Конкретный ответ имеет характер, присущий искусству, именно художественную форму. Благодаря своей конкретности искусство совершеннее выражает истину, чем философия. И конкретное вхождение в царство истины, даваемое христианской религией, особенно православным культом, содержит в себе более полный ответ на вопрос, что есть истина, чем философия. Понятно поэтому, что кн. Е. Трубецкой, характеризуя православную иконографию, мог написать книжечку «Умозрение в красках».

Без сомнения, однако, русские люди всех слоев общества вели между собой философские беседы о добре, о смысле жизни, о Боге во все периоды истории России, но это философствование они не доводили до того систематического завершения, которое, естественно, ведет к желанию выразить его в литературном труде. Русские люди вообще в силу свойств своего характера, особенно вследствие «обломовщины», о которой речь будет в одной из дальнейших глав, очень часто не разрабатывают своих, даже и замечательных по своей ценности и оригинальности, вспышек мысли. Примером может служить характер жизни И. Киреевского.

Только после того, как Петр Великий стремительно европеизировал Россию и приобщение к западной культуре повело к подрыву бытового православия, явилась потребность в философии, которая у одних писателей служила обоснованию традиционной религиозности, у других - заменой ее, а у третьих даже направлена против нее. Если русскому народу вообще свойственно искание абсолютного добра и смысла жизни, то этот характер его должен выразиться и в содержании русской философии. И в самом деле, Бердяев указывает на то, что пробуждение философии в России сопутствовалось обостренным вниманием к вопросам философии истории и, следовательно, смысла жизни (Русская идея. С. 37). Чаадаев, Иван Киреевский, Хомяков, Н. Я. Данилевский, Вл. Соловьев, Бердяев, И. А. Ильин увлечены этими вопросами. Споры славянофилов и западников заменились аналогичными спорами в других философских школах и общественной мысли России, продолжаясь до нашего времени.

Все перечисленные виды способности русского народа к высшим формам опыта - религиозный опыт, нравственный опыт, эстетический опыт, восприятие чужой душевной жизни, интеллектуальная интуиция (умозрение) - связаны с исканием абсолютного добра и, следовательно, с религиозностью русского народа.