Чернов В.М.: Протоколы заседаний ЦК партии социалистов-революционеров с комментариями (июнь 1917 – март 1918 гг.).

Протоколы

заседаний ЦК Партии социалистов-революционеров

(июнь 1917 -- март 1918 г.)

с комментариями В.М. Чернова

Под ред. докторов исторических наук

Ю. Г. Фельштинского и Г. И. Чернявского

Опубликоваано в журнале "Вопросы истории", 2000, NoNo 7, 8, 9, 10

Содержание

Вступительная статья 2

В.М.Чернов. Комментарий к протоколам ЦК ПСР 9

Протоколы заседаний ЦК Партии социалистов-революционеров 8 июня

1917 - 28 марта 1918 г. 130

Примечания 205

Вступительная статья

Публикуемые в настоящем сборнике протоколы ЦК Партии

социалистов-революционеров России (ПСР) охватывают драматический период

революции в России -- с 8 июня 1917 по 28 марта 1918 года. Эту часть

протоколов лидер партии В.М. Чернов смог вывезти за границу в 1920 году.

Возобновив в Праге издание журнала "Революционная Россия", возглавляя

Заграничную делегацию эсеров, работая над мемуарами, Чернов не забывал о

протоколах; осознавая их значение как первостепенного источника,

характеризующего политическую линию его партии, особенности ее развития,

борьбу течений в ней и т. д. Он написал обширный комментарий, объемом

больший, нежели текст самих документов, и предполагал опубликовать их

отдельной книгой. Но к концу 20-х годов Заграничная делегация прекратила

свое существование, авторитет Чернова упал, особенно после его переезда во

Францию в 1931 г., и протоколы, вместе с комментарием, так и остались

неопубликованными.

Это не значит, что они вообще не были известны. Чернов охотно

предоставлял их для пользования западным исследователям. Вместе с другими

источниками они фигурируют в книгах американского историка О. Рэдки и

датского историка М. Янсена1. Однако до настоящего времени

протоколы и комментарий, хранящиеся ныне в Архиве Гуверовского Института

войны, революции и мира (Калифорния, США), в исследованиях российских

специалистов не использовались.

Если иметь в виду, что в современной России деятельность ПСР в

1917--1918 гг. все еще не подвергалась сколько-нибудь серьезному

специальному исследованию, что выпущенные в советское время книги К.В.

Гусева, Х.А. Ерицяна, В.В. Гармизы, В.Н. Гинева2 и других

авторов, не столько раскрывавшие истину, сколько тиражировавшие инвективы, в

основном голословные, по адресу эсеров, все еще не подвергнуты

аргументированной критике, значение столь первостепенного источника, каковым

являются протоколы вместе с их комментарием, становится еще более очевидным.

Тот факт, что протоколы печатаются вместе с заметками В.М.Чернова,

позволяют публикаторам свести к минимуму вступительные замечания. Чернов

рассмотрел перипетии социально-экономической ситуации, политической борьбы в

России, положение в самой партии, что позволяет расшифровать многие

неясности в тексте документов, раскрыть фон, на котором принимались те или

иные решения, обстановку заседаний ЦК или, иначе говоря, заставить документы

заговорить значительно более ярким яыком.

Протоколы отражают текущую борьбу в партии эсеров, конфликты и

соглашения между его правым крылом, правым центром, левым центром и левыми

группами, фактическое превращение левого течения в самостоятельную

политическую организацию, враждебную эсерам и близкую к большевикам. Вместе

с черновскими разъяснениями протоколы дают возможность проследить все

большую дезынтеграцию ПСР, неспособность ее руководящей группы овладеть

положением, да и, по существу дела, отсутствие единой руководящей группы.

Заявления ЦК о необходимости соблюдать единство партии оставались лишь

декларацией. По протоколам достаточно четко прослеживается позиция отдельных

течений эсеров во время июльского кризиса, событий, связанных с выступлением

генерала Л.Г. Корнилова в конце августа 1917 г., созывом и работой

Демократического совещания, Октябрьским переворотом, попытками созвать

Учредительное Собрание и его разгоном.

Комментарий В.М.Чернова не является детальным в том смысле, что он не

разъясняет многих "глухих" мест текста. Детали многих вопросов,

обсуждавшихся ЦК, не ясны, что связано как с крайне недостаточной

разработанностью истории ПСР, так и с тем, что на заседаниях, наряду с

важными политическими делами, подчас рассматривались буквально

микроскопические события и факты, для решения которых, казалось бы,

достаточно было указания любого из членов партийного руководства. Тем не

менее, вероятно, за иными "глухими" намеками могут скрываться существенные

явления и эпизоды, которые прояснятся в ходе дальнейших исследований.

В своем комментарии Чернов всячески подчеркивает, что его текст не

носит мемуарного характера, что он содержит лишь объективный анализ.

Словесно это находит выражение хотя бы в том, что о себе самом он пишет

подчеркнуто отстраненно, в третьем лице. Но о подлинной беспристрастности и

объективности говорить не приходится. Комментарий, правда, отличается от

многочисленных воспоминаний эсеровских деятелей, опубликованных в 20--50-е

годы, в том числе от книг самого Чернова3, главным образом тем,

что в основном сосредоточен на тексте протоколов и сопутствующих событиях.

Но, во-первых, сам этот текст рассматривается исключительно с точки зрения

левого центра ПСР, руководимого Черновым. Во-вторых, автор то и дело,

отталкиваясь от документа, переходит к рассмотрению общих вопросов развития

партии и политической ситуации в связи с теми или иными событиями 1917--1918

гг., оценивая их со своей индивидуальной точки зрения. В-третьих, как и в

любом мемуарном произведении, в центре внимания находится сам автор, даже

тогда, когда речь идет о других лицах, и критический настрой, свойственный

Чернову, обычно резко уменьшается или же вообще исчезает, когда речь идет о

его собственных намерениях, действиях, политических оценках. Все свойства

воспоминаний (ограниченность авторского видения политическими и

персональными факторами и причинами, выборочные свойства памяти, стремление

к самооправданию и к самовозвеличению) полностью относятся к

рассматриваемому тексту.

Ничто человеческое Чернову не было чуждо. Его авторитет, действительно,

был весьма велик в кругах политически прозревавшего крестьянства и

солдатской массы, не раз восторженно его встречавших, среди городских

рабочих, по крайней мере связанных с крестьянством, а таковыми было

большинство российских пролетариев, в кругах средних слоев и демократической

интеллигенции. Но в то же время как-то неловко читать такие, например, его

слова о себе самом: "Солдатская масса в громадном, подавляющем большинстве

своем -- масса деревенская, крестьянская. Кроме Чернова, для нее нет иного

имении, способного ее объединить, не утратившего своей популярности, но даже

увеличившего ее вследствие своего вынужденного ухода из правительства за

попытку проводить активную реформаторскую земельную политику и за несогласие

с чрезмерной снисходительностью власти по отношению к заговорщикам в деле

Корнилова". Впрочем, подчас Чернов переходит на "самокритику", отмечая,

например, как свою слабую сторону, что "в противоположность хотя бы Ленину у

большевиков, [он] никогда не хотел или не умел держать в своих руках

партийный аппарат". Но и эта "самокритика" звучит в общем скорее

самооправданием.

Основную причину неудач ПСР Чернов, обладавшей огромным авторитетом в

начале революции и постепенно утрачивавшей его, видит, как правило, не в

объективных факторах, а в том, что другие течения не следовали линии левого

центра, руководимого им самим.

Тем не менее, помимо разъяснения текста протоколов и рассказа об

обстановке, в которой проходили заседания ЦК, комментарий отличается рядом

особенностей, позволяющих оценить его как важный, хотя и косвенный источник.

Для него характерны живой стиль, яркие факты, острота видения , во многих

случаях оригинальность оценок.

Интересны встречающиеся в тексте Чернова оценки

Конституционно-демократической партии и ее отдельных деятелей, в том числе с

социально-психологической точки зрения (этот материал, в частности,

представляется немаловажным для разработки пока еще почти не существующей

психоистории 1917 года). Предлагаемый текст расширяет представление о

Демократическом совещании и борьбе на нем, в частности по вопросу о

характере коалиционной власти. Представляет интерес попытка анализа

затруднений, возникавших при создании демократических органов самоуправления

на местах, особенно в национальных районах России. Много внимания уделяется

проблеме созыва Учредительного Собрания.

Рельефные, хотя, разумеется, далеко не бесспорные суждения относятся к

внутреннему развитию эсеровской партии во второй половине 1917 -- начале

1918 года; интересны живые зарисовки заседаний III и IV съездов ПСР,

фрагменты, посвященные А.Р. Гоцу, В.М. Зензинову, Н.Д. Авксентьеву, А.Ф.

Керенскому. Дается представление о разногласиях между группами в партийном

руководстве - правыми, правым центром, левым центром, левыми, подчас

оказывавшими поддержку правым с единственной целью -- разложения

партии. Исследователи не обойдут вниманием и многочисленные рассуждения

Чернова о том, как его партия шла к постепенному упадку в 1917 г., хотя она

еще и сохраняла мощное воздействие на население. Чернов не афиширует свою

точку зрения о причинах постепенного упадка партии, но весь текст

комментария создает представление, что главной из них был отказ ЦК

прислушаться к его мнению, все большее пренебрежение позицией левого центра.

Очень интересны и выходят далеко за рамки истории ПСР, но основаны

прежде всего именно на ее опыте рассуждения Чернова о взаимоотношениях

партийного аппарата и "человеческого материала" (любопытно было встретить

этот, казалось бы, ленинский термин в тексте Чернова). Суждения о силе и

слабости аппарата, о его бюрократизации, психологических свойствах

администраторов привлекут, на наш взгляд, внимание не только

специалистов-историков, но также социологов и других гуманитариев.

Комментарий позволяет значительно глубже проанализировать протоколы,

хотя во многих случаях он явно нарушает перспективу, отражая, как уже

отмечалось, взгляды и позицию группы, представленной их автором, и его

собственную точку зрения.

Публикаторы стремились отразить в примечаниях события, факты,

персоналию, о которых идет речь в текстах протоколов и комментария. Время от

времени в протоколах появляются имена случайных лиц, получивших, например,

те или иные задания руководства партии эсеров. В ряде случаев сведений об

этих лицах обнаружить не удалось, но, пожалуй, и существенной необходимости

в этом не было. Имена этих людей в примечаниях не отражены.

Грамматические и пунктуационные ошибки и описки в тексте исправлены без

оговорок. В тех же случаях, когда встречаются сертьезная грамматическая

несогласованность и тем более грубые стилистические погрешности, они не

исправлялись, а в примечаниях указывалось "Так в тексте". Материал

пцубликуется без купюр. Все отточия принадлежат Чернову.

Публикаторы надеются, что протоколы ЦК Партии социалистов-ревоюционеров

и комментарий В.М.Чернова к ним будут способствовать дальгнйшей разработке

истории эжтой важной российской политической силы первой четверти ХХ века и

событий 1917 года.

Публикаторы выражают благодарностть администрации Гуверовского

Института войны, революции и мира (США, Калифорния, Пало-Алто) за любезное

разрешение использвать и опубликоватьо печатаемые материалы.

Публикуемые материалы впервые были помещены в журнале "Вопросы

истории", 2000, NoNo 7, 8, 9, 10. В предисловие и примечания к данной

публикации внесены некоторые изменения и уточнения.

Примечания

1.Radkey O.H. The Agrarian Foes of Bolshevism: Promise and Default of

the Russian Social Revolutionaries, February to October. N.Y. 1958; ibid.

The Sickle under the Hummer: The Russian Socialist Revolutionarists in the

Early Months of Soviet Rule. N.Y. 1963; Jansen M.A. A Show Trial Under

Lenin: The Trial of the Socialist Revolutionaries, Moscow 1922. The Hague.

1982.

2.Гусев К.В. Партия эсеров: От мелкобуржуазного революционаризма к

контрреволюционности.

М. , 1975;

Гусев К.В., Ерицян Х.А. От соглашательства к контрреволюции. (Очерки

истории политического

банкротства и гибели партии социалистов-революционеров). М., 1968;

Гармиза В.В. Крушение

эсеровских правительств. М, 1970; Гинев В.Н. Аграрный вопрос и

мелкобуржуазные партии в

России в 1917 г. К истории банкротства неонародничества. Л. 1977.

3. Аргунов А.А. Между двумя большевизмами. Paris, 1919; Сопляков К.С.

(Буревой). Распад

1918--1922. М., 1923; Чернов В. Рождение новой России (Февральская

революция). Париж, 1934;

Chernov V.M. The Great Russian Revolution. New Haven, 1936 (эти книги

Чернова представляют

собой нечто среднее между воспоминаниями, исследованиями и

публицистикой); Чернов В.М.

Перед бурей. N.Y., 1953; Вишняк М.В. Дань прошлому. N.Y., 1954 и др.

В.М. Чернов1 .

Комментарии к протоколам ЦК ПСР 2

Формальные протоколы Центрального комитета партии

социалистов-революционеров3, охватывающие период от начала сентября месяца

1917 г. до января--февраля следующего 1918 г., рисуют, в сухих и кратких

отметках -- "слушали" и "постановили" -- внутреннюю жизнь общепартийного

эсеровского центра в самый критический момент легального существования

партии: после ликвидации Корниловского восстания4, во время быстрого роста

популярности большевистской партии5, проведения ею успешного восстания для

захвата власти, а затем и насильственного роспуска Учредительного собрания6.

Следует, для понимания внутренней эволюции Центрального комитета,

отметить, что за отчетный период произошел IV съезд партии

социалистов-революционеров7 , на котором ЦК подвергся

переизбранию. Таким образом, должна быть учтена радикальная перемена в его

личном составе в конце года.

Послереволюционный ЦК первого состава был избран на третьем --

Московском -- съезде партии, в мае 1917 года8. Между ним и II Таммерфорсским

съездом партии9 был десятилетний перерыв, приходящийся на эпоху Столыпинской

реакции10, когда партия вновь очутилась в подполье, и только за границею, в

эмиграции, могла существовать открыто, издавая свои газеты и книги и собирая

свои съезды. Но все эти съезды, по уставу партии, не могли иметь

законодательной силы для партии как целого. Заграничная организация11 всегда

рассматривалась партией как одна из местных организаций, к тому же имеющая

сравнительно с другими местными организациями крупную невыгоду отрыва от

родной почвы. То же обстоятельство, что партии приходилось время от времени

спасать эмиграцией все, что уцелело от арестов из ее главного штаба, в ее

глазах не только не перевешивало этой невыгоды, но грозило сделать ее для

судеб партии особенно опасной.

Только одна Лондонская общепартийная конференция 1908 г.12 явилась

исключением из этого общего правила, ибо на нее съехались делегаты русских

организаций, специально приезжавшие за границу, чтобы после опять вернуться

на свои боевые посты.

Длина перерыва между двумя съездами привела к тому, что майский съезд

1917 г. представлял собою совершенно своеобразную картину. Партия еще три

месяца тому назад находилась в совершенно скелетообразном состоянии -- она

существовала как организационное целое в виде сети немногих нелегальных

групп, не имевших даже правильного, общепризнанного организационного центра.

Все остальное, идейно принадлежащее к партии, представляло собою либо

аморфную периферию, незаметными переходами сливающуюся с колеблющейся и

неоформленной массой сочувствующих, либо такую же организационно аморфную,

хотя и резко отграниченную от окружающего мира массу ссыльных, заключенных и

поднадзорных. В два месяца картина резко изменилась. Появились вернувшиеся

из эмиграции лидеры со своим окружением, вернулись, большею частью в родные

места, потерпевшие судебные или административные кары, громко заявили о себе

"бывшие эсеры", когда-то потерпевшие за принадлежность к партии, и в трудное

время реакции совершенно порвавшие с нею связь, и часто вообще ушедшие от

политики в частную жизнь. Из них составились первые партийные группы и

комитеты, в которые затем нахлынули многочисленные новобранцы. Их прилив в

партии эсеров чувствовался особенно сильно; ни одна партия не росла так

неудержимо стремительно, как она. Старый, испытанный состав партии был

буквально затоплен бурным потоком пришельцев.

В итоге собравшиеся на майский Московский съезд партии представляли

собою не только очень пеструю массу, но и массу людей, почти совершенно не

знавших друг друга. Только в течение съезда должно было происходить и

происходило взаимное ознакомление, причем и ранее работавшим вместе обычно

приходилось заново знакомиться друг с другом: так велик был перерыв в их

личных сношениях, так много было каждым пережито совершенно индивидуально,

особняком от всех других.

И это обстоятельство особенно сильно отразилось на выборах Центрального

комитета, тем более что некоторые известные по прошлому работники партии не

успели еще добраться до центра и кое-кого избрали в ЦК заочно.

На политической физиономии ЦК это отразилось довольно заметно. Если

анализировать резолюцию съезда, обращая особенное внимание на вносимые

фракционные поправки, то придется разделить съезд на три чрезвычайно

неравные части. С одной стороны, не очень большое (человек в 50--60) левое

крыло, чрезвычайно темпераментное и решительное; с другой -- едва заметное

по своей численности, человек в 10--12, откровенно правое крыло, и на вид

чрезвычайно компактный, охватывающий главную массу, от двух третей до трех

четверти съезда, центр.

Однако компактность центра обусловливалась тем, что на его фракционных

заседаниях предварительно устранялись, то путем майоризирования13, то путем

компромисса, разногласия между правым центром и левым центром, при

значительном численном преобладании второго.

В конце съезда правая его фракция совершенно замерла, и многие ее члены

перекочевали в центр; эта тяга справа к приобретению "покровительственной

политической окраски" была так сильна, что "центр" должен был заботиться о

большей формальности своих заседаний и доступ к ним обусловил принятием

некоторых принципиальных положений, в число которых входило признание

платформы Циммервальдской интернациональной социалистической конференции14.

Целый ряд живших в большинстве за границею людей с крупными партийными

именами (Авксентьев 15, Руднев 16, Фондаминский17,

Вишняк 18 и др.), ранее резко выступавшие против Циммервальдских

идей, были поставлены перед дилеммой: либо отделиться от "центральной"

группы и отойти направо, либо молчаливо "сменить вехи" своей внутрипартийной

ориентации. Они предпочли последнее. Однако их "обращение" осталось чисто

формальным и носило характер политического маневра. В дальнейшем они

действовали совершенно солидарно с "крайним правым" крылом партии.

Результатом всего создавшегося положения было то, что крайнее левое

крыло партии получило в Центральном комитете только одного действительного

своего представителя (М.А. Натансона19), резкою тактикою своей оказавшегося

сразу в среде его на отшибе, "чужаком". Правое крыло не смогло провести в ЦК

ни одного из своих явных и формальных членов, зато большое количество своих

тайных друзей, "правых центровиков", предпочитавших не выступать под

открытым забралом. Трех очень видных представителей правого течения -- В.

Архангельского 20, Д. Розенблюма21 и М.

Гендельмана22-- проводили по своему списку левые, руководясь частью (для

двух отсутствовавших на съезде) их прошлым, частью -- неопределенностью

съездовских выступлений.

Таким образом, ЦК, на первый взгляд казавшийся весьма гомогенным и

вполне соответствующим по духу своему весьма левой равнодействующей

партийного общественного мнения, на деле таковым не оказался, все время

испытывая значительный правый крен. К этому присоединилось еще то

обстоятельство, что частые, порою почти ежедневные собрания ЦК, при

перегруженности его членов интенсивной работой бурного революционного

времени, к которой скоро для некоторых его членов прибавилась еще

правительственная и муниципальная работа, -- никогда не собирали полного

состава членов, но едва превышали половину его численности. Этим

обстоятельством окончательно завершилась и без того характерная для данного

состава ЦК неустойчивость его большинства.

Постановления его заседаний нередко фактически перерешались заседанием

другого состава. Твердого и единого политического руководства партии при

таких условиях быть не могло. Не могла поэтому осуществляться и прочная

партийная дисциплина. Мало того, внутренняя дисциплина в самом ЦК стала

ослабевать, и в сентябрьских протоколах имеются резолюции, пытавшиеся чисто

формально и поэтому неудачно воссоздать эту дисциплину чрезвычайно строгими,

почти небывалыми в практике центральных комитетов других партий нормами, в

конце концов, именно по чрезмерности своей часто остававшихся мертвой буквой

и тем самым окончательно подорвавших всякую дисциплинированность партии.

Протоколы заседаний ЦК с мая по август включительно, по-видимому, в

настоящее время находятся только в одном месте, -- в архиве ГПУ23. В течение

этих двух заседаний24 определялась вся политика партии во время

последовательной смены нескольких составов Временного правительства25,

вызванных кризисами в его среде, а равным образом и советская тактика

партии, протекавшая под знаком борьбы против большевизма и все более тесного

союза с меньшевистской частью социал-демократии26.

По мере развертывания событий, изначальный разнобой в Центральном

комитете ПСР все более фиксировался. Из прежнего эклектически компромиссного

центра выделялся левый центр, вынесший из опыта шести месяцев революции

заключение, что коалиция центральных партий трудовой демократии --

социалистов-революционеров и социал-демократов меньшевиков -- с партией

либеральной буржуазии27 далее немыслима без окончательной дискредитации их в

массах и без перехода их влияния на народ к большевикам.

С точки зрения левого центра, развиваемой В.М. Черновым и его

политическими друзьями, русская революция, в качестве революции

общенациональной, имеет одно чрезвычайно уязвимое место: это -- отсутствие в

России устойчивой и зрелой либеральной буржуазии. Русская буржуазия,

малокультурная, хищническая, слабая в творчестве, сильная уменьем

эксплуатировать дешевый труд рабочего, с одной стороны, и отданного ей в

жертву таможенным режимом потребителя -- с другой, до мозга костей

развращена абсолютизмом, который выращивал ее в оранжерейной атмосфере

покровительственной политики. Только полное внутреннее разложение

упадочнической династии и окружающей ее высшей бюрократической камарильи

заставило, наконец, буржуазию отшатнуться от старого режима и кое-как

приспособиться к республике. Но для буржуазии русской только что окончился

блаженный период военных сверхприбылей, и вступила в свои права "разруха":

изношенность основного капитала, возобновлявшегося обычно за счет

импортированного из-за границы оборудования, которому пути преграждены

войной; прогрессирующее ухудшение, по тем же причинам, транспорта; перебои в

доставке сырья и топлива; наконец, поднятое революцией самосознание

рабочего, который более не желает допускать, чтобы хозяева перекладывали на

его плечи все эти неудобства, сокращающие их доходы. Настает период, когда

буржуазии приходится мириться с сокращением прибылей, иногда с временною

убыточностью производства с целью его сохранения для лучшего будущего. Более

культурная и политически дальновидная буржуазия могла бы это сделать за счет

прежних сверхприбылей; но ее представителей в России -- ничтожное

меньшинство, и они неспособны противостоять общему настроению своего класса.

Настроение же это -- не только ярко противорабочее, но и глубоко

антипатриотичное по своему существу. Большинство капиталистов склонно к

сворачиванию своих предприятий и к переводу денег за границу, в нейтральные

страны, для превращения в русский филиал международного спекулятивного

капитала, неразборчивого в средствах и широко использующего произведенный

разрыв междуевропейских коммерческих связей. Эта тяга к дезертирству толкает

буржуазию на тактику открытого локаута, обостряет его отношения к рабочим и

родит в последних анархические настроения, что, в свою очередь, еще более

подчеркивает, усугубляет контрреволюционность промышленно-торгового мира;

кадетская партия, стремящаяся раздвинуть свои ряды включением в них

торгово-промышленных слоев, неизбежно настраивается по камертону этих

контрреволюционных настроений.

Другой социальной опорой кадетской партии являлось земское

дворянство28, относительно более прогрессивная часть русского поместного

землевладения. Но так как последняя четверть века в России ознаменована все

более явственными признаками грядущей аграрной революции, так как

социалистические партии, откликаясь на единодушное настроение деревни,

ставят своею задачею превращение всего землепользования России в трудовое

крестьянское землепользование, то в дворянско-земледельческом классе, не

менее буржуазии развращенном правительственными подачками и привилегиями,

происходит регрессивная политическая эволюция. Боевые "союзы

землевладельцев"29 проповедуют мужество отчаяния, борьбу с социализмом,

месть и вражду к крестьянству, претендующему на частновладельческие земли. И

это настроение отражается на кадетской партии, стремясь превратить ее прежде

всего в боевую антисоциалистическую партию, говорящую свое veto прежде всего

всякой радикальной аграрной реформе, в особенности же -- всякому приступу к

ней до Учредительного собрания.

Являясь блестящим, профессорско-адвокатско-литераторским "штабом без

армии", кадетская партия испытывает сильнейшее давление двух этих социально

привилегированных групп, привыкших жить под крылышком абсолютизма, не

подготовленных к атмосфере свобод, к демократии, к политическому состязанию

идей, и потому все более тяготеющих к испытанному историческому якорю

спасения отживающих и упадочных классов -- к диктатуре.

Наступление революции в России было катастрофою всех откровенно правых

партий. У них исчезло даже мужество поднятия знамени, открытого

политического существования. Партия кадетов из самой левой легальной партии

неожиданно для себя превратилась, благодаря их исчезновению, в самую правую

легальную партию. Но тем самым она естественно сделалась складочным местом

для всего, что было когда-то правее ее. Партия кадетов не заметила, не

осознала или намеренно закрыла глаза на это затопление ее рядов справа, и

теперь несет все его последствия, т[о] е[сть] все более резкий отрыв от

революционной демократии.

Есть еще две причины, по которым коалиция с кадетской партией стала

немыслимой. Россия была при старом режиме "темницей народов", и революция

разбудила ее узников -- т[ак]н[азываемые] "негосударственные

национальности"30. Или законные права этих национальностей революцией будут

признаны, Россия станет преобразовываться в вольно-федеративный союз равных

народов, или этого не будет, и тогда у них не будет иного выхода, кроме

сепаратизма. Кадетская партия, со времен самодержавия привыкшая себя

чувствовать и мыслить как "государственная", т[о] е[сть] глубоко

централистическая партия, не может не бороться изо всех сил против всякого

шага по пути к децентрализации России, производимой по национальному

признаку. Для нее это есть ослабление государственного единства. [Эсерам]

надо выбрать: или союз с ищущими своей эмансипации "негосударственными"

национальностями, и тогда разрыв с кадетской партией, или сохранение

коалиции с кадетской партией, и тогда -- отчуждение и вражда с украинцами,

белорусами, национальностями прибалтийского края, Кавказа, Башкирии,

Туркестана и т. д.

Кадетская партия при самодержавии использовала все неудачи царской

внешней политики, играла на струнах уязвленного патриотизма, вообще

расчетливо и систематически превращалась из либерально-пацифистской партии в

партию национально-либеральную, пактизирующую с империализмом, и этим

завоевывающую популярность в кругах плутократии, бюрократии и дворянства.

Это наследие прошлого висит тяжелою гирею на ее ногах, враждебно сталкивая

ее с новыми началами внешней политики русской революции -- теми самыми

началами, которые в бесконечно ослабленном, в разжиженном, разведенном

розовой водицей виде провозглашаются президентом Вильсоном31. Рассчитывая

незадолго до революции на дворцовый переворот, партия конституционных

демократов связала себя со старым командным составом царского режима, не

понимающим необходимости радикальной демократизации армии и потому все более

отчуждающимся от революционизированной солдатской массы.

Это создает глубочайшее отчуждение и антагонизм между кадетской партией

и советской демократией. Сохранение их коалиции в правительстве ведет лишь к

их взаимной нейтрализации, т[о] е[сть] к полному параличу творческой

деятельности правительства. Невозможность же никак не откликаться на

неотложные вопросы жизни ведет к постоянным конфликтам внутри правительства,

к частым министерским кризисам, перестройкам в его личном составе, после

чего опять начинается все та же "сказка про белого бычка", создавая

впечатление неустойчивости, неавторитетности власти и пустопорожности ее

существования.

С этой точки зрения необходимо было признать коалиционную власть

пережитым этапом революции и перейти к более однородной власти, с твердой

крестьянско-рабочей, федералистической и пацифистской программой; в

противном случае историческая изжитость коалиционной власти должна была, с

этой точки зрения, привести к полной непопулярности и ослаблению Временного

правительства, а вслед за этим -- к опасным для судеб новой России

покушениям на него справа и слева -- военно-монархических заговорщиков и

анархо-большевистских демагогов, для утверждения или

черно-милитаристической, или красной социально-погромной диктатуры.

Левоцентровая группа ЦК когда-то, в начале революции, разделяла

общераспространенное тогда увлечение личностью А.Ф. Керенского32 --

единственного человека в составе первого Временного правительства, который

шел навстречу революции не упираясь, а с подлинным подъемом, энергией и

искренним, хотя и несколько истерически-ходульным пафосом. Но чем дальше

развивались события, тем больше в ее рядах происходила переоценка его

личности. В конце концов роль его стала сводиться к балансированию между

правым, национал-либеральным, и левым, социалистическим крылом

правительства. Нейтрализуя то первое -- вторым, то второе -- первым,

Керенский, казалось, видел свою миссию в этой "надпартийной" роли,

резервируя себе роль супер-арбитра и делая себя "незаменимым" в качестве

центральной оси власти. Казалось, что его более всего удовлетворяет именно

такое состояние правительства и что он старается даже еще усугубить его,

последовательно удаляя из состава кабинета, одну за другою, все крупные и

красочные партийные фигуры и заменяя их все более второстепенными,

несамостоятельными и безличными. Тем самым создавалась опасность "личного

режима", подверженного случайности и даже капризам персонального

умонастроения.

В то время как правые и правоцентровые эсеры верили в незыблемость

колоссальной популярности Керенского первых недель революции, группа левого

центра все более и более приходила к выводу, что популярность эта является

пулею на излете и что из фактора революционного развития Керенский

превращается в тяжелую свинцовую гирю, увлекающую правительство в пропасть

расслабления и падения. Однако этот решительный вывод привел левоцентровую

группу к некоторой изоляции ее в ЦК, толкнув в сторону правого цекистского

крыла ряд промежуточно-центристских фигур (Гоц33 и др[угие]), дотоле шедших

в ногу с левым центром, идейным гегемоном III съезда партии.

В это-то время и произошло катастрофическое событие, в котором левый

центр мог усмотреть первую иллюстрацию правильности его прогноза опасности,

грозящей революции и революционной власти от сохранения коалиционной формы

правительства и соответствующей этой форме программы, или, точнее --

беспрограммности. Это был знаменитый "Корниловский заговор" и последовавшее

за ним восстание ставки главнокомандующего против Временного правительства.

Ликвидация Корниловского восстания произошла в условиях, внесших

громадное смущение в ряды трудовой демократии. С одной стороны, Керенский

взял на себя инициативу объявления верховного главнокомандующего армией --

мятежником, а управляющий Военным министерством его кабинета, Савинков34,

грозил, что с Корниловым будет поступлено "как с изменником". Но с другой --

действительная ликвидация мятежа была произведена не правительством.

Правительство в самый момент конфликта распалось вследствие выхода из

него сочувствовавших Корнилову членов -- кадетов; что же касается остальных

министров, то Керенский просил всех их подать прошения об отставке, чтобы

дать ему полную свободу для наилучшей реконструкции всего кабинета. Таким

образом, в момент конфликта существовала лишь единоличная власть

министра-президента, фактическая персональная диктатура. Но это была

диктатура на холостом ходу, и ее носитель, Керенский, в это время менее

всего управлял событиями и страною. Впоследствии, в своих работах

полумемуарного характера, он сам рассказывал о том, как большинству людей, с

которыми ему приходилось иметь дело, он представлялся человеком обреченным,

как один за другим его покидали люди, в близость с которыми он верил, и как

настал даже такой момент, что он в