Крушение элитистских мобилизационных систем

Элитистские мобилизационные системы распались в результате структурного, культурного и поведенческого кризисов, которые снизили активность масс, подорвали организационное единство, нравственные ценности и стремление к социальным преобразо­ваниям. В структурном плане действия государства, авангардной партии и политизированных социальных групп отличались от­сутствием гибкости. Монистическая политическая система напо­минала кипящую скороварку. Измученные мобилизационными кампаниями и массы, и элиты отказывались выполнять полити­ческие требования. Правящие круги стремились получить доступ к разнообразной информации относительно направлений поли­тики, желая лучше приспособиться к меняющейся ситуации. Церкви, семьи и частные экономические ассоциации получили больше независимости от жесткого государственного контроля. Для осуществления модернизации экономики правительство разрешило иностранным институтам, таким, как ведущие инду­стриальные капиталистические страны, МВФ и ТНК, предостав­лять кредиты, передовую технологию, специалистов и создавать благоприятные условия для торговли.

Когда правительственная политика по реализации идеологи­ческих целей — экономического изобилия, общественного ра­венства и гражданского альтруизма — провалилась, культурная легитимность правительства кончилась. Соперничающие элиты были дезориентированы авторитаризмом и субъективизмом ха­ризматического лидера. Колебания при принятии решений пре­пятствовали эффективному достижению цели. После смерти вождя его бывшие соперники стремились упорядочить политиче­ский процесс, предлагая постоянные правила политической иг­ры. С целью преодоления деинституционализации новая колле­гиальная бюрократия попыталась выработать стабильные нормы, регулирующие политику, распределение прав и обязанностей и способы разрешения процедурных конфликтов.

Поведенческий кризис возник, когда не справившиеся с уп­равлением политики столкнулись с апатией граждан. Мобилиза-

ционные лидеры, чтобы удержать власть, прибегали к идеологи­ческим репрессиям. Политический процесс вследствие отсутст­вия точной и полной информации давал сбои. Идеологам прихо­дилось уступать власть технократам: государственным бюрокра­там, управленцам, инженерам, экономистам. Последние, будучи ориентированы на прагматический стиль руководства, пытались вводить новые технологии, призванные повысить производи­тельность труда. Энтузиазм масс слабел. Граждане начали уста­вать от политизации, отвергая партийно-государственное идео­логическое принуждение и уходя от активного участия в полити­ке. Достижение политиками тех или иных программных целей — например, победы в войне, снижения уровня неграмотности или распределения земли между крестьянской беднотой — принима­лось положительно. Когда же люди начинали сознавать тщет­ность надежд на реализацию таких радикальных целей, как по­строение эгалитарного общества, возрождение альтруизма и эко­номическое изобилие, появлялись разочарование, цинизм и сни­жение политической активности. Если правящим кругам не уда­валось выработать эффективные стратегии для достижения по­ставленных целей, если основные группы населения противи­лись дальнейшей мобилизации или правительственные чиновни­ки не реагировали на требования масс, политическая пассив­ность людей возрастала. Элиты полагали, что бюрократический авторитарный способ политического производства позволит им держать под контролем проведение новых политических страте­гий, предусматривающих новаторское решение общественных проблем. С точки зрения занимаемой ими авторитарной позиции любая согласительная стратегия, даже если она и дает стимул к инновациям, ослабляет контроль центральной власти над про­цессом проведения политики, следствием чего явятся слишком частые межгрупповые конфликты, хаос и политическая неразбе­риха, а это воспрепятствует эффективному достижению цели².

Советский Союз

В Советском Союзе авторитарный бюрократический режим уста­новился после смерти Сталина в 1953 г. Даже при Сталине бю­рократические тенденции сочетались с элитистскими мобилиза­ционными кампаниями по индустриализации страны, разгрому нацистской Германии и восстановлению советского общества после второй мировой войны. Эти сталинистские кампании по­литически изматывали как рядовых советских граждан, так и правящую верхушку Коммунистической партии Советского Со-

юза (КПСС). После смерти Сталина его преемники не выказыва­ли особого энтузиазма по поводу активизации масс. Борясь за уп­рочение собственной власти, они разочаровались в «штурмах» — политической пропаганде, идеологическом доктринерстве, во­люнтаристских призывах к упорному труду, тренировке силы во­ли и отчаянных попытках решить экономические задачи. Запу­ганные воспоминаниями о сталинском терроре и массовых чист­ках, чиновники КПСС чувствовали, что продолжение жестоких репрессий не принесет пользы.

В правление Сталина репрессии породили падение легитим­ности, деинституционализацию и уход от ответственности за осу­ществляемую политику. Поэтому после его смерти управленче­ская элита попыталась институционализировать политический процесс, основанный на стабильности процедур и профессио­нальной компетентности. Понимая вред, нанесенный деятельно­стью Сталина, партийно-государственные чиновники настаива­ли на необходимости планирования темпов роста, соблюдения определенных процедур в управлении и поддержания социаль­ной гармонии. Должностные лица в партийном и государствен­ном аппарате — технократы, специалисты, инженеры, руководи­тели государственных предприятий и научно-исследовательских институтов, а также сотрудники службы безопасности — усилили свое влияние на идеологов. Эти управленцы обосновывали свое право руководить, опираясь на собственную техническую компе­тентность в области расширения производства, а не на следова­ние идеологической доктрине марксизма-ленинизма или массо­вые кампании, которые усиливали классовую борьбу.

В пбстсталинистский, бюрократический авторитарный пери­од идеология имела ритуалистический характер, служащий осу­ществлению контроля над массами, подтверждению легитимно­сти существующей советской системы и обоснованию государст­венной политики. Политические лидеры уделяли мало внимания воспитанию нового социалистического человека. Хотя партия продолжала действовать в качестве воспитателя, задача сохране­ния показного послушания оттесняла на второй план попытки трансформировать отношение масс. Коммунистическая партия продолжала выступать в роли выразителя интересов народа, од­нако национализм и интересы государства стали более важными ориентирами государственной деятельности, чем марксизм-ле­нинизм. Чиновники получали все больше возможностей догова­риваться с партийными функционерами относительно претворе­ния в жизнь конкретной политики и могли даже настаивать на принятии вариантов, более приемлемых для правительства.

Так как централизованное правление Сталина затрудняло ко­ординацию ресурсов в рамках сложной плановой экономиче­ской системы, преемники Сталина передали полномочия регио­нальным управлениям и государственным предприятиям. Про­тиворечие между формальной централизацией власти и децент­рализацией полномочий на деле привело к растущему неподчи­нению Кремлю с его командной системой. Формально власть над региональными и местными органами осуществлялась цент­ром, и чиновники на местах должны были подчиняться прика­зам, исходящим от партийно-государственной верхушки. Пред­полагалось, что иерархически построенная партийно-государст­венная бюрократия гарантирует выполнение местными чинов­никами директив центра. Однако реальный процесс оказался более децентрализованным, чем это допускалось формальными условиями демократического централизма. Хотя городские и ре­гиональные органы правления действительно зависели от цент­ральной государственной бюрократии в плане получения основ­ных ресурсов, местный партактив, чиновники республиканско­го значения и директора государственных предприятий получи­ли определенную самостоятельность в управлении подведомст­венными организациями, обеспечении инвестиционных фондов и выделении средств на культурные нужды региона. Местные лидеры занимались выторговыванием у правительственных чи­новников министерства финансов и Госплана средств для свое­го региона.

Политическая разобщенность, характерная для бюрократи­ческого авторитарного советского режима, мешала осуществле­нию намеченных целей. Репрессивный характер правления пар­тийно-государственной элиты порождал не поддержку, а огра­ниченное, неустойчивое поверхностное поведенческое повино­вение. Репрессии, коррупция и некомпетентность руководства привели к отчуждению масс от режима, к цинизму, апатии, инерции и безынициативности исполнителей намеченных про­грамм. Эффективной координации действий мешала существо­вавшая в КПСС система отношений по типу «патрон — клиент». Партсекретари, их семьи и приближенные формировали на ме­стах личностные кланы. Вследствие этого коррупция и местная автономия от центрального государственного руководства за­трудняли преобразование общества и даже препятствовали еди­ному контролю над системой. Будучи не в состоянии проводить единую политическую линию, партийная верхушка передала большие координационные полномочия правительственным институтам, таким, как Совет министров. Однако и внутри этих

правительственных учреждений осуществлению единой поли­тической стратегии мешали фракционное соперничество и об­разование временных коалиций. Рост плюрализма в обществе еще более ослабил партийный контроль. Ограниченную само­стоятельность приобрели церкви, этнические группы и даже ча­стные предприятия. В условиях действия теневых рыночных структур сфера компетенции партийно-государственной власти суживалась. Значительная часть экономической жизни — услуги населению, торговля, кустарное производство — оказа­лась под контролем мелкого частного бизнеса. К концу 80-х го­дов в стране действовал некий симбиоз Госплана и «черного рынка»³.

Китай

Контраст между Китаем эпохи «великой пролетарской культур­ной революции» (1966-1976) и Китаем Дэн Сяопина (1978-1993) служит иллюстрацией перехода от мобилизационного к бюрок­ратическому авторитарному режиму. Экономическая политика превратилась из политики государственного социализма в стра­тегию «двойного пути», соединяющую в себе централизацию планирования с определенными чертами рыночной экономики.

«Культурная революция» Мао была направлена на утверж­дение моральных ценностей: идеологической чистоты, духов­ного очищения и нравственного возрождения. Материальным стимулам уделялось меньше внимания. Коллективизм был признан более важным, нежели удовлетворение личных инте­ресов. Мао заставлял своих сторонников следовать принципам аскетизма, альтруизма и жертвовать собой ради социалистиче­ских преобразований. Политический элитизм служил оправда­нием правления «красных»: идеологов, пропагандистов, кре­стьян и солдат, игравших ключевые роли в коммунистической революции.

Структурные условия периода правления Мао отражают гос­подство политизированных организаций над социальными груп­пами. Будучи менее централизованными и иерархичными, чем в 1949 — 1966 гг., политические структуры представляли собой смешение элитистских и популистских мобилизационных форм. Идя в наступление на партийную бюрократию, Мао Цзэдун осла­бил власть центрального правительства и аппарата Коммунисти­ческой партии Китая (КПК). На выполнение указов Мао населе­ние мобилизовывали многочисленные структуры, находящиеся вне КПК. Массовые ассоциации, революционные комитеты и

«красные охранники» (хунвэйбины) организовывали специаль­ные кампании, заставляя людей участвовать в них. В политиче­ской жизни царило идеологическое, экономическое и физиче­ское насилие. Чистки, тюремное заключение, пытки, незакон­ные аресты, задержания, тайная слежка, увольнение, кампании по перевоспитанию, перевод диссидентов на низшие должно­сти — все это запугивало как элиты, так и народные массы.

Мао играл роль харизматического лидера — социалистическо­го пророка, идеолога-просветителя, поэта-мечтателя, военачаль­ника, главы КПК и высоконравственного архитектора трансфор­мируемого общества. Воспевая революционную борьбу, он пере­фразировал традиционный китайский фольклор, повествующий о крестьянских бунтах, в духе сказаний о социалистической мо­дернизации. Великий Кормчий, он намеревался вести Китай к социализму, а в конечном счете и к коммунизму. Мао, Солнце Нового Китая, был светочем политического просвещения. Он го­ворил с массами языком, способствующим их сплочению вокруг новой политической культуры. Ученики считали его спасителем, уберегшим Китай от империалистов и внутренних врагов, ме­шавших социалистическому строительству. Подчиненные ему идеологи руководили толкованием священных текстов Мао Цзэ-дуна. С помощью произведений искусства, пьес, опер, танцев, а также политических кампаний эти пропагандисты доносили уче­ния Мао до народных масс.

В результате политической мобилизации в ходе «культурной революции» процесс проведения политики начал замедляться. Распространение репрессий деморализовало людей, лишая ощу­щения личной безопасности и свободного доступа к информа­ции, необходимый для принятия решений. Маоистский поход против бюрократии мешал четкому разграничению функций партии и правительства. Фракционные схватки за политическое главенство ставили проведение политики в патовую ситуацию. Колебания в программных положениях, изменения в интерпре­тации политических понятий и непостоянство в соотношении сил — все это мешало решительным действиям политических ли­деров. В условиях, когда властные полномочия были децентрали­зованы и рассредоточены по регионам, провинциям, деревням, коммунам, производственным звеньям, чиновники низшего зве­на часто не выполняли директивы из центра. Поэтому после смерти Мао в 1976 г. возникло стремление к установлению более стабильной политической системы. Массы хотели отдохнуть от политики, правящие круги желали упорядочить процесс, наце­ленный на активизацию масс. В числе новых приоритетов были

не только развитие тяжелой промышленности, но и производст­ва продуктов питания, потребительских товаров и услуг. Эконо­мика Китая широко открыла двери для внешней торговли, капи­таловложений и займов. По мере роста частных фирм, коопера­тивов, сельских, городских и совместных предприятий расширя­лась диверсификация видов деятельности.

Несмотря на развитие экономического плюрализма, прави­тельственные решения в постмаоистский период продолжали приниматься в рамках бюрократических авторитарных канонов. Политические вожди поставили главной целью ускорение эко­номического роста, обеспечение социальной стабильности и со­хранение существующего политического строя. Творцы полити­ки перенесли акцент на развитие материальной базы и выдвину­ли тезис о «четырех модернизациях»: промышленной, сельско­хозяйственной, технологической и оборонной. Повышение эф­фективности и производительности труда считалось более важ­ным, чем моральное обновление. Получил признание мотив до­стижения личной выгоды: «разбогатеть почетно». Идеальные взаимоотношения между правителями и управляемыми все еще характеризовались политическим элитизмом. Но теперь уже критерии соответствия руководящему посту включали в себя та­кие аспекты, как технические навыки, профессионализм, обла­дание специальными знаниями и высокий образовательный уровень.

При Дэн Сяопине руководство, государственное планирова­ние сосуществовало бок о бок с рыночными механизмами. В ки­тайской «социалистической товарной экономике» принятие эко­номических решений происходило в соответствии с приказами и планами. Составляемые Госсоветом административные акты распределяли производственные квоты. Государственный руко­водящий план намечал общие цели. Главными методами дости­жения экономических целей стали рыночные механизмы, такие, как уровень цен и денежный спрос, а также переговоры между центральными и местными руководителями.

Китайские чиновники провели децентрализацию управлен­ческой власти в аграрном секторе экономики, распределив вла­стные полномочия между сильными провинциальными и го­родскими органами управления, сохранявшими самостоятель­ность по отношению к центральной государственной власти. Провинциальная администрация занималась сбором налогов, выступала в роли собственника государственных предприятий, руководила коллективными предприятиями, утверждая назна­чения управляющих на них, разрабатывала производственные

планы и регулировала внешнюю торговлю. Возглавлявшие го­родскую администрацию секретари местных организаций КПК осуществляли надзор за образованием, здравоохранением, жи­лищной политикой и развитием городской инфраструктуры. Городские и особенно провинциальные правительства переда­вали часть своих ресурсов центральным правительственным учреждениям. Такие правительственные институты общенаци­онального масштаба, как министерство финансов, Государст­венный комитет по планированию, Народный банк Китая, Го­сударственный экономический комитет и Госсовет практиче­ски не обладали полномочиями для того, чтобы диктовать свои условия учреждениям местного и провинциального уровней. Региональная автаркия мешала процессу принятия решений в экономической политике. Более богатые прибрежные провин­ции, такие, как Гуандун и Фуцзянь, не желали передавать свои ресурсы бедным провинциям внутренних районов западной части страны. Центральный банк был не в состоянии контро­лировать растущие денежные массы, выпускаемые его отделе­ниями на местах, региональными и специализированными банками, обслуживающими сельское хозяйство, строительст­во, промышленность и торговлю. Провинциальные чиновни­ки, сельские руководители и частные предприниматели отка­зывались отчислять налоги центральному правительству, кото­рое при финансировании своей политики оказалось в зависи­мости от доходов государственных предприятий. Правительст­венным учреждениям также не хватало власти для эффективно­го регулирования официального и «теневого» частного сектора. Партийная элита и люди со связями покупали товары по низ­ким государственным ценам, а затем продавали их на рынке значительно дороже.

После смерти Мао с ростом рыночной экономики развивался и плюрализм. Частные книжные магазины и киоски периодиче­ской печати лишь незначительно контролировались государст­вом. Люди, имеющие спутниковые антенны-«тарелки», смотрели по телевизору программы MTV и Би-би-си. Духовенство могло беспрепятственно проводить богослужения. В этом классово дифференцированном обществе предприниматели, фермеры, имеющие прибыльное хозяйство, управляющие государственных предприятий и частные зарубежные инвесторы получили некото­рую независимость от партийно-государственного контроля. Ча­стные предприятия, сконцентрированные на богатом юго-вос­точном «золотом берегу», производили потребительские товары, торговали ими, а также работали в сфере услуг. На селе в рамках

программы деколлективизации частные владельцы заключали долгосрочные договоры на аренду обрабатываемых земельных участков. Многие члены КПК стали фермерами и розничными торговцами. Их политическая принадлежность обеспечивала по­лучение кредитов, запасных частей, удобрений, а также государ­ственные лицензии, необходимые для открытия частного пред­приятия.

Под влиянием усиливающейся децентрализации, приватиза­ции и экономического плюрализма координация политики нару­шалась фракционностью. В КПК шла борьба по поводу полити­ческих приоритетов между технократами и интеллигенцией, с од­ной стороны, и более идеологизированными кадрами, с другой. В правительственном секторе разгоралась конкуренция за скудные ресурсы между центральными, провинциальными и городскими чиновниками. Государственные предприятия соперничали с сельскими и городскими. Министерство тяжелой промышленно­сти предлагало программы, отличающиеся от представленных министерством легкой промышленности. Народно-освободи­тельная армия, несмотря на ее общенациональный характер, при всем ее единстве и дисциплинированности, также не осталась вне фракционного соперничества. Высшие командные инстанции, например, Центральный военный совет, руководство Общеполи­тического управления и высший генералитет состояли из ветера­нов революционного партизанского движения, имевших тесные связи с КПК. В отличие от них офицеры среднего звена — майо­ры, полковники, генерал-майоры в возрасте до пятидесяти лет с большим энтузиазмом относились к модернизации вооруженных сил. Не приемля идеологизации и жесткого контроля со стороны КПК, они стремились к повышению боеготовности, улучшению специальной подготовки, получению современных вооружений и освоению научно-технических достижений. Внутри страны бо­лее богатые прибрежные районы спорили с бедными областями, расположенными внутри страны, о том, какой должна быть эко­номическая стратегия, а представители юго-восточного берега выступали за расширение рыночных реформ. Если городские ли­бералы боролись за расширение гражданских свобод, то сельские предприниматели хотели получить конкретные выгоды: деньги и потребительские товары. Рабочие промышленных предприятий в городах приветствовали дополнительные льготы и равное повы­шение зарплат, опережающее рост цен. Однако на частных пред­приятиях рабочие добивались большей дифференциации в опла­те труда. Все эти конфликты препятствовали проведению едино­го политического курса. Раздробленности способствовало и от-

сутствие четко установленных властных полномочий партии и правительства. Хотя разграничение обязанностей между ними стало более дифференцированным, различие между формули­ровкой решений со стороны партии и исполнением их государст­венными институтами оставалось неясным.

Благодаря политическим нововведениям Дэн Сяопина КПК ослабила контроль над принятием экономических решений. Бо­лее компетентная государственная бюрократия, руководимая технократами, одержала победу над идеологизированными «красными». Специалисты поддерживали усиление управленче­ской самостоятельности государственных предприятий. При Мао крестьянами в коммунах управляли партийные кадры; поли­тические реформы Дэна стимулировали развитие прибыльного сельского хозяйства, семейных ферм и разрешали иметь в част­ной собственности животных, орудия производства, трактора, повозки и грузовики. Сельские партийные кадры утрачивали власть над экономической деятельностью крестьян. Таким обра­зом, роль партии уменьшилась. Сократилось число правительст­венных чиновников. Одному человеку стало труднее занять сразу два поста — партийный и государственный. Партия осуществля­ла общее руководство фермерами, управляющими государствен­ных предприятий и правительственными чиновниками, а не спу­скала им конкретные директивы.

Хотя при Дэне Сяопине авторитет коммунистической партии упал, ее лидеры не собирались отказываться от руководящей ро­ли партии. Элиты должны были заявить о верности четырем ос­новным идеологическим принципам: социалистической модер­низации, руководящей роли КПК, демократической диктатуре народа, марксизму-ленинизму и маоизму. Озабоченная сохране­нием идеологической чистоты перед лицом опасности «духовной поллюции» и «буржуазной либерализации», КПК определяла стратегии достижения идеологических целей и поднимала массы на социалистическую модернизацию. Между партийной деятель­ностью и государственными функциями не было четкого разде­ления. Различия между общими направлениями политики и пар­тийными рекомендациями также оставались размытыми. В усло­виях подобной ролевой неопределенности КПК продолжала на­значать правительственных чиновников, осуществлять контроль за государственными предприятиями и обеспечивать идеологи­ческую чистоту в системе образования. Таким образом, даже с развитием рыночных механизмов четкой дифференциации меж­ду государством и обществом не произошло. Китайские партий­но-государственные элиты продолжали утверждать свое господ-

ство над социальными группами. Вместе с тем индивиды получи­ли большую свободу, так, например, им было разрешено выез­жать за рубеж, переселяться из сельских местностей в города, да­но право на вертикальную мобильность, пользование различны­ми источниками информации и покупку потребительских това­ров. Однако политические репрессии продолжались, порождая массовый цинизм, апатию и разочарование в идеологических по­сулах.

В 80-е годы между технократическими лидерами и разочаро­ванным городским населением стали возникать трения. Главные политические решения принимались с участием экспертов: пра­вительственных чиновников, партийной бюрократии, ученых, преподавателей, экономистов, инженеров, управляющих пред­приятий, плановиков, архитекторов и специалистов в области кибернетики. В целях стимулирования технологических иннова­ций это коллегиальное руководство стремилось к большему плю­рализму в этом процессе. Но вместе с рассредоточением власти пришла коррупция. Партийно-государственная бюрократия вос­пользовалась своим контролем над огромными ресурсами, чтобы в обмен на экономические привилегии получить политическую поддержку. Взяточничество, вымогательство и коррупция рас­цвели с большей силой, чем при Мао. «Железная плошка риса» не могла обеспечить экономическую безопасность; государство уже не гарантировало занятость, повышение зарплаты и щедрые пенсии для городских рабочих. Политические элиты утрачивали легитимность. Политика лидеров КПК вызывала массовую апа­тию, цинизм и презрение.

При Дэн Сяопине политический процесс отличался прагма­тизмом. Целесообразность взяла верх над приверженностью иде­ологическим целям. Он заставлял экспертов находить эффектив­ные средства и «искать истину в фактах». По его мнению, неваж­но, черна кошка или бела, важно, что она ловит мышей. Мао, «большой дракон», видел в хаосе стимул к преобразующим изме­нениям. Дэн, «малый дракон», считал обязательным соблюдение процедурной стабильности во время экономической модерниза­ции. Он вел себя не столько как харизматический герой, сколько как арбитр, периодически говорящий «брек» многочисленным, сменяющим друг друга фракциям с разными идеологическими воззрениями, политическими предпочтениями, региональными интересами, личной лояльностью и возрастными особенностя­ми. Коалиции складывались и распадались. Когда верховной вла­сти угрожали экономические и политические кризисы, часто происходило изменение политического курса.

Один из кризисов возник в конце 80-х годов, когда союз го­рожан — студентов, интеллигенции, частных предпринимате­лей и фабричных рабочих — попытался усилить в китайской по­литической системе согласительные черты. Студенты пекин­ских университетов желали расширения гражданских свобод, таких, как закрепленное законом право на демонстрации, со­здание независимых студенческих организаций, возможность доступа к ведущим партийно-государственным лидерам, сред­ствам массовой информации и большая открытость политиче­ской системы, допускающей непосредственное участие в поли­тике. Студенческие демонстрации стали выражением презрения к политическим властям и негодования по поводу их коррумпи­рованности и склонности к репрессиям. Для студентов «цвет кошки не имел значения: главное — хорошая это кошка или плохая». Сторонники конфуцианского идеала просвещенного правления, интеллектуалы настаивали на расширении граждан­ских свобод, увеличении профессиональной автономности и назначении на должность в соответствии с личными заслугами. Стремясь к получению прибылей и большей экономической свободе, независимые предприниматели не хотели следовать партийно-государственным директивам и давать взятки. Город­ские рабочие протестовали против роста инфляции, снижения зарплат, увеличения безработицы, неудовлетворительного обеспечения жильем, неравенства в доходах и коррупции в ря­дах чиновничества. Партийные кадры и правительственные чи­новники занимались вымогательством и брали взятки. От их произвола зависели получение квартиры, право на выезд из страны и получение работы.

Распад КПК и разобщенность правительства создали струк­турные условия, при которых интеллигенция, студенты и рабо­чие начали мирные акции протеста. Демонстрации, митинги, го­лодные забастовки, всеобщие забастовки и классовые бойкоты стали обычными явлениями. Представители рабочих отдельных предприятий организовывали самостоятельные союзы: «группы поддержки», «отряды пикетирующих» и «отряды смертников». Имеющие мотоциклы владельцы собственных фирм носились по улицам Пекина и назывались бригадами «летучих тигров».

Опасаясь активности масс и потери государственного контро­ля, китайские политики не стали искать мирного пути. Под руко­водством Дэн Сяопина, президента Ян Шанкуня и их сторонни­ков правительство объявило военное положение. Вместо того чтобы перейти на сторону оппозиции, войска Народно-освобо­дительной армии в июне 1989 г. расстреляли мирную демонстра-

цию на площади Тяньаньмэнь в Пекине. Несмотря на то, что не­которые из руководителей министерства иностранных дел, средств массовой информации и научно-исследовательских ин­ститутов, а также некоторые члены Всекитайского собрания на­родных представителей поддерживали демонстрантов, господст­вующая элита отвергала идеологический плюрализм. Они назы­вали диссидентски настроенных студентов хулиганами, голово­резами, преступными контрреволюционерами-заговорщиками, изменниками, духовными осквернителями и буржуазными либе­ралами. Несмотря на структурный кризис и спад легитимности, ни разобщенность правящих кругов, ни активность масс не при­вели к созданию согласительной системы. Государственные ре­прессивные органы — Народно-освободительная армия, народ­ная вооруженная милиция и аппарат сил безопасности — подави­ли оппозицию действующему бюрократическому авторитарному режиму. Партийные органы запретили любые стихийные вы­ступления студентов, интеллигенции и рабочих. КПК усилила требование идеологической правоверности в вооруженных си­лах, учебных заведениях и средствах массовой информации. Чле­нов партии преклонного возраста, ветеранов «Великого похода», бывших на пенсии, вернули на должности главных советников. Но как ни была господствующая герантократия верна идеям ки­тайской разновидности социализма — «социалистической товар­ной экономики», соединяющей в себе государственное планиро­вание с рыночными механизмами, — она не стремилась к более демократичной согласительной политической системе⁴. Как и в прошлом военная сила взяла верх над строем, основанным на гражданских добродетелях.

Вьетнам

Не только в Китае, но и во Вьетнаме элитистская мобилизаци­онная система превратилась в 80-е годы в бюрократический ав­торитарный режим. Вьетнамская мобилизационная система распалась, так как не смогла приспособиться к условиям мир­ного времени. После завершения 20-летней войны (1955—1975) за воссоединение нации, войны с Красными кхмерами (1977—1980) и борьбы против нападений китайской армии на северные границы Вьетнама (1979) руководство Коммунистиче­ской партии Вьетнама (КПВ) и его сторонники не имели поли­тических ресурсов. Мобилизовать массы на войну оказалось проще, чем на послевоенное восстановление разрушенного хо­зяйства и модернизацию экономики. Государственные репрес-

сии привели к неподчинению директивам центральных партий­ных органов. Из-за установленных правительством низких за­купочных цен крестьяне отказывались поставлять зерно госу­дарству. Центральное правительство Вьетнама было не таким сильным, как китайское. В бедных, промышленно неразвитых районах преобладало натуральное хозяйство, центральные пла­новые органы не имели средств вывести экономику из застоя. Поэтому партийно-государственные круги взяли на вооружение более плюралистские, менее централизованные стратегии, спо­собствующие нововведениям и одновременно позволяющие бюрократам сохранять руководящую роль в принятии экономи­ческих решений. Они боролись за превращение Вьетнама из по­ля битвы в рыночную площадь.

Идеологи КПВ всегда приспосабливали марксизм-ленинизм к национальным особенностям Вьетнама; по мере того как в 80-е годы набирал силу бюрократический авторитарный тип ве­дения политики, на первое место выходил национализм. Эконо­мическое процветание нации стало более важной задачей, чем воспитание социалистической личности в духе альтруизма. Ма­териальные стимулы были призваны дать толчок расширению экономического производства. Вьетнамский коммунизм предпо­лагал прежде всего приверженность патриархальной семье. Взаи­моотношения между правителями и управляемыми строились на базе личных связей, а не на элитизме. КПВ все еще претендовала на «руководящую роль» в политической системе, и, допустив об­щепартийную дискуссию по поводу плюрализма, запретила мно­гопартийные выборы в Национальное собрание.

В структурном плане вьетнамский режим больше открыт для личных источников информации, необходимых для эффектив­ного осуществления политики. Идеологические репрессии со­кратились, хотя полиция сохранила за собой полномочия по­давлять неорганизованные оппозиционные выступления. По мере того как провинции и регионы получали больше политиче­ской самостоятельности, усиливалась децентрализация. В част­ности, на Юге партийные кадры, правительственные чиновни­ки и частные предприниматели действовали весьма независимо от жесткого контроля Ханоя. Хотя КПВ и попыталась коорди­нировать действия правительства, ей пришлось столкнуться с крайней фракционной разобщенностью. Здесь, как и в Китае, шла борьба идеологических «пуристов» («красных») с более прагматичными технократами («специалистами»). Наиболее ортодоксальные марксисты-ленинисты стремились быстро по­строить социализм с помощью тактики элитистской мобилиза-

ции: централизованного государственного планирования, пра­вительственного контроля над ценами, создания моральных стимулов для рабочих и введения кооперативной собственности на фермы и промышленные объекты. В отличие от них более прагматичные реформаторы, которые вошли в высший эталон власти в середине 80-х годов, полагали, что переход к социализ­му займет много времени. В промежуточный период правящему режиму следует установить «социалистическую демократию» с многоотраслевой товарной экономикой, соединяющей государ­ственное планирование с действием рыночных механизмов. Ре­форматоры отдавали предпочтение программам, ставящим на первое место децентрализацию управления, осуществляемого специалистами, развитие легкой промышленности и сельского хозяйства, установление гибких рыночных цен, введение мате­риального стимулирования (неравенства зарплат), частного на­домного сектора, создание благоприятных условий для ино­странных инвестиций.

После 1985 г. принятие решений в правительстве проходило под знаком прагматической стратегии децентрализации. -КПВ сформулировала общеполитическую линию. Долговременные планы намечались Государственной комиссией по планирова­нию. После этого другие институты — как общественные, так и частные — брали на себя воплощение в жизнь общих директив. Данные структуры включали семейные фермы, производствен­ные объединения, кооперативы, государственные предприятия, отечественные частные фирмы, а также зарубежные инвестици­онные корпорац