Теократические основы иранской революции

В Иране революционной преданностью исламскому государству объясняется тенденция элитистских мобилизационных систем к смешению религиозных и светских ценностей. Стремясь к фун­даментальному преобразованию бюрократических авторитар­ных систем, революционеры осознавали необходимость сохра­нения связей с традиционными ценностями, способными слу­жить обоснованием политического курса, устремленного к но­вому общественно-политическому строю. Революционеры обе­щают не только построить идеальное общество в будущем, но и придать легитимность собственной преобразовательной дея­тельности путем обращения к религиозным традициям. Маркс подчеркивал, что Кромвель для победы буржуазной революции обращался к образам и сюжетам Ветхого завета. Когда же цель была достигнута, когда была завершена буржуазная трансформа­ция английского общества, Локк отказался от аппеляции к взгля­дам пророка Аввакума. Стало быть, в этих революциях воскреше­ние мертвых служило прославлению новых битв, а не пародиро­ванию старых, преувеличению данной задачи в воображении, а вовсе не бегству от разрешения ее в действительности, воскреше­нию духа революции, а не вызыванию ее духа⁶.

Когда иранские муллы (улемы), аятоллы и другое шиито-му-сульманское духовенство возглавило в конце 70-х годов антишах­скую революцию, они превратили монархическое государство в централизованную теократию, объединившую священные цен­ности с элитистскими мобилизационными структурами. Армия и тайная полиция, ранее управляемые гражданской администра­цией Ирана, попали под репрессивный контроль местных мече­тей, исламских комитетов и революционной гвардии. Подвергая критике ряд ценностей, ассоциируемых как с капитализмом Со­единенных Штатов, так и с советским коммунизмом, харизмати­ческий лидер аятолла Хомейни основал новую исламскую ре­спублику на примате духовных ценностей ислама шиитского тол­ка: идеализме, простоте, чистоте, законах Корана, справедливо­сти и единообразии. Этот союз мечетей и государства являет со­бой случай нетипичной реставрации народно-теократических ценностей, разворачивающийся на фоне научно-технических, светских тенденций, характерных для конца XX в. Воскресив мертвую систему, муллы получили большую, чем когда-либо в истории Ирана, власть над проведением политического курса.

Падение в начале 1979 г. династии Пехлеви явилось следстви­ем структурно-поведенческого кризиса, подорвавшего легитим-

ность монархического режима. Шахское государство не смогло ни обрести действенной сильной власти, ни вступить в союз с другими группами; поэтому проправительственная коалиция распалась. Репрессивное правление службы САВАК (Служба на­циональной безопасности и информации) и военных подходило к концу. Военное положение и цензура над прессой сменялись более мягким отношением к диссидентам. Такая непоследова­тельность усиливала решимость оппозиции свергнуть шаха. Мо­нархический режим пал еще и потому, что не обладал достаточ­ной консенсуальной властью, которая позволила бы ему полу­чить поддержку основных социальных групп. За шахом никогда не стояло широкой коалиции. В числе его главных сторонников, помимо высших армейских офицеров и тайной полиции, находи­лись верхушка чиновничества, технократы и промышленно-фи-нансовые нувориши. Они, однако, в 1978 г. оказались ненадеж­ными сторонниками. Много иранских богачей бежало из страны. Военно-полицейские силы ослаблялись фракционным соперни­чеством. Между офицерами и рядовыми, отказавшимися высту­пать против исламских революционеров после того, как в 1979 г. шах покинул страну, лежала пропасть. Большинство технократов и правительственных чиновников не были сторонниками шаха; в 1978 г. по стране прокатилась волна забастовок государственных служащих. Лишенный поддержки граждан и либеральной про­фессиональной элиты, в восстановлении своей власти шах пола­гался на вооруженую и финансовую помощь Великобритании и особенно США. Хотя в 1978 г. президент Картер и заявил о своей поддержке монархии, но он подчеркнул важность соблюдения прав человека. Это еще больше ослабило позиции шаха. Бюро по правам человека Государственного департамента США наложило эмбарго на предназначенное Ирану снаряжение для сил охраны общественного порядка. В то время как Совет национальной без­опасности США поддерживал военные действия Ирана против антишахских сил, Государственный департамент добивался, что­бы преемником династии Пехлеви стало стабильное, «умерен­ное», нерелигиозное гражданское правительство. Едва ли подо­бная противоречивая политика могла укрепить монархическое правление.

Дальнейшее разрушение основы власти шаха было обуслов­лено неэффективностью его правления и массовым характером оппозиции. Марвин Зонис описывает шаха как человека, отли­чающегося низкой самооценкой, нерешительностью, пас­сивностью, зависимостью, несамостоятельностью и отсутстви­ем веры в себя, то есть как в высшей степени противоречивую

личность⁷. Это заставляло его держаться помпезно, выказывать презрение к народу и проводить нерешительную, непоследова­тельную и непредсказуемую политику. Импульсивные решения чередовались с отходом от активной политической деятельно­сти в ответ на выступления оппозиции против его программ. Видимость абсолютной личной власти маскировала ограничен­ность его реального институционального контроля над прово­димыми социальными переменами — быстрой индустриализа­цией, урбанизацией и повышением доступности образования. Вследствие слабой институционализации правительственного аппарата подчиненным ему чиновникам недоставало четко от­работанных процедур принятия решений. В результате процесс проведения политики в стране был парализован. В 1974 г. шах узнал, что у него рак лимфатических желез. Это сделало его еще более нерешительным.

Шах часто менял свои решения, и это усиливало оппозици­онные настроения. Контроль над розничными ценами в торгов­ле он сочетал с приверженностью свободному рынку. После вве­дения политики перераспределения, развития социальных служб, повышения зарплат и субсидий на питание он переклю­чился по требованию МВФ на политику жесткой экономики. Порождая определенные ожидания и не оправдывая их, такая непоследовательная политика усилила недовольство самых раз­ных социальных групп: либерально настроенной интеллиген­ции, левых социалистов и традиционалистов вроде шиитского духовенства, студентов-семинаристов, базарных торговцев и не­имущей части горожан.

В конце 70-х годов образовался разрыв между политическими мероприятиями и их результатами. Вопреки ожиданиям шаха, что его программы принесут всеобщее экономическое процвета­ние, к 1977 г. начались замедление экономического роста, усиле­ние инфляции, безработицы, неравенства. В частности, после 1975 г. даже выпускники университетов, средних школ и семина­рий стали участниками антишахских демонстраций, митингов и маршей.

Несмотря на всю мощь военно-монархического государства, шахский режим пал, потому что клерикальная оппозиция сни­скала себе наибольшую поддержку и культурную легитимность. На протяжении всей истории противостояния шаху муллы доби­лись полной солидарности, в основе которой лежали общеисла­мистские ценности, тесные личные связи, появившиеся благода­ря бракам, заключавшимся между клерикальными семействами, а также корпоративная общность, возникшая после обучения в

семинариях, например в Куме. Одержимые неистовым стремле­нием к своей духовной цели — возрождению Ирана, — эти «пури­сты» добились верховенства над прочими группами, входящими в состав коалиции многих классов, таких, как либерально настро­енная интеллигенция и левые социалисты.

Охватившее страну недовольство подтолкнуло шиитских мулл к тому, чтобы возглавить исламскую революцию; культур­ные ценности позволили им одержать победу над династией Пехлеви. Когда в 70-е годы правительство взяло под свой конт­роль пожертвования мечетям, закрыло религиозные издатель­ства, распустило студенческие религиозные ассоциации, под­вергло арестам, пыткам и казням мулл-диссидентов, это вызва­ло волну ненависти к шаху. Вторжениями в мечети и святые ме­ста тайной полиции не удалось запугать мулл. Несмотря на все попытки ослабить их политическую власть, последние были все-таки более независимы, чем любая другая социальная груп­па. Так как шах подвергал преследованиям профсоюзы, ассо­циации профессионалов и политические партии, только муллы имели возможности для выражения протеста против его поли­тики. Опыт, которым они обладали в организации религиозных процессий, пригодился им, когда они возглавляли антишах­ские уличные демонстрации. Будучи искусными ораторами, они способны были выразить мысли и чаяния городского насе­ления. Религиозные поборы и пожертвования от торговцев с базаров давали финансовую самостоятельность мечетям, нахо­дящимся вблизи базаров. Таким образом, городские муллы обладали всем необходимым для того, чтобы возглавить антишахскую революцию: мотивами, финансами, иерархиче­ской организацией, навыками общения и связью с городскими массами.

В ходе своего духовного «крестового похода» муллы обвини­ли шаха в разрушении исламских ценностей. В стране, где свы­ше 90% населения являлись мусульманами-шиитами, шах вы­ступал как носитель доисламских персидских традиций, восхо­дящих к Киру Великому (600—529), основателю персидской им­перии. Он попытался соединить нравственные традиции Ирана («иранскую теологию») и материальные блага, которые можно было получить у западных держав — Соединенных Штатов, Ве­ликобритании и Франции: последние достижения науки, техно­логии, ядерную энергию и экономические займы. Но когда в конце 70-х годов экономический рост снизился, верность шаха традициям персидской культуры не обеспечила ему моральной поддержки. С религиозной точки зрения его отношение к пер-

сидской культуре, светским ценностям, связи с США и Велико­британией доказывали нелегитимность его правления. Муллы обвиняли шаха в прозападной государственно-капиталистиче­ской политике, приведшей к тому, что иранцы начали подражать стилю жизни, принятому в Западной Европе и США, что приве­ло к престижным расходам, кризису духовности, падению нра­вов и упадку культуры.

Для того чтобы остановить падение значения культурных цен­ностей, связанное с крахом монархического режима, муллы вы­ступали за слияние священных и мирских ценностей в рамках единого теократического режима. Муллы полагали, что лишь они, а не светские властители типа шаха, обладали полномочия­ми для проведения в жизнь законов Корана и такого управления обществом, при котором Иран сможет вернуть себе духовную чи­стоту раннеисламского периода. Считая себя духовным центром иранского общества и вершиной политической иерархии, они призывали массы к борьбе с монархическим режимом. Разыгры­вались мистерии и проводились ритуальные шествия, прослав­лявшие мученичество имамов (духовных лидеров) прошлого, по­страдавших от несправедливостей правителей. Религиозные про­цессии и траурные церемонии превращались в политические де­монстрации, символизирующие враждебность порочному режи­му. С помощью этих мобилизующих действий, связывающих священные традиции с современной политической ситуацией, улемы ослабляли легитимность шаха, подрывали основы его вла­сти и устанавливали новый теократический режим, руководимый религиозными законниками⁸.

Заключение

При анализе перехода к мобилизационной системе в Германии, Китае, Вьетнаме, на Кубе и в Иране были рассмотрены три цен­тральных вопроса: теоретические причины фундаментальных преобразований, вытекающие из них изменения в политике и влияние на социальные преобразования новой государственной политики. Во-первых, переход к элитистской мобилизацион­ной системе с теоретической точки зрения явился результатом крайне неблагополучного стечения обстоятельств, связанного с одновременным углублением структурного, культурного и по­веденческого кризисов. В каждой из пяти стран произошел рас­пад проправительственной коалиции не из-за массовых репрес­сий, а из-за того, что ее деятельность была парализована и она не смогла разрешить основные социально-экономические про-

блемы. Полиция и судьи Веймарской республики сквозь пальцы смотрели на неистовство нацистов. Репрессивные меры, ис­пользуемые наряду с согласительной тактикой, едва ли могли сокрушить радикальную оппозицию, противостоявшую прави­тельствам Китая, Вьетнама, Кубы и Ирана. Напротив, непосле­довательные репрессии привели к еще большему неподчинению режиму, так как снижали страх перед возмездием, не устраняя антиправительственных настроений. Зашедший в тупик про­цесс проведения политики, не сумевший стабилизировать быс­трые социальные перемены, усилил неповиновение существую­щим властям.

Все пять названных режимов основывались на слабом инсти­туциональном фундаменте. В Веймарской республике государ­ственные служащие, армейские офицеры и судьи демонстриро­вали весьма слабую лояльность демократическим принципам. Когда в 30-е годы правительство утратило дееспособность, кан­цлер и президент руководили страной главным образом посред­ством указов, а не проводя законы через рейхстаг. Правительст­венные учреждения в Китае, Вьетнаме, на Кубе и в Иране не имели под собой прочной институциональной базы. Находясь в зависимости от воли своих верховных правителей, они не разра­ботали стабильные процедуры принятия решений, их деятельно­сти не хватало инновационности и комплексности; поэтому они и не обладали четкими неперсонифицированными полномочия­ми и обратной информационной связью, без которой нельзя обойтись при проведении политики адаптации к меняющимся условиям.

Недееспособность правительства вместе с деинституциона-лизацией обусловили утрату легитимности. Власть предержа­щие чиновники оказались не в состоянии убедить население в том, что искренне верят в правоту своего дела, считают его по­лезным, а именно это могло бы стать оправданием их пребыва­ния у власти. Существующее правительство не могло обеспечи­вать материальные блага для того, чтобы снискать себе поддер­жку широких масс и честолюбивых элит. Оно не нашло таких духовно-нравственных и идеологических доводов, которые убе­дили бы скептиков в необходимости идти на жертвы ради дости­жения конечной цели. В отличие от него мобилизационная оп­позиция повысила свою легитимность. «Мобилизаторы» объе­динили такие, казалось бы, противоположные ценности, как священное и мирское, популистское и элитарное, традицион­ное и современное, коллективистское и индивидуалистическое. Организовав межклассовую коалицию, основанную на сети не-

формальных малых групп, мобилизационное движение получи­ло тем самым прочную структурную базу для свержения правя­щего режима⁹.

Переход к элитистской мобилизационной системе привнес и иной политический стиль. Данная система предполагала господ­ство какой-либо одной политической организации над различ­ными социальными группами. Мобилизационные «крестовые походы» походили на военные кампании. Господствующим сти­лем исполнения правительственных решений стал «штурм». Эли-тистская система организовывала силы общества на осуществле­ние ограниченного числа задач: высокие темпы экономического роста, ликвидация неграмотности, развитие здравоохранения и особенно достижение военных успехов. Ради этих целей государ­ство, военные и массовые организации шли вперед, как на штурм крепости, не считаясь с физическими и человеческими затратами в преодолении трудностей¹⁰.

Воздействие, которое оказывали на общество эти системные трансформации, зависело не только от общегражданской поли­тики, но и от ресурсов нации, уровня экономического развития и включенности ее в мировую капиталистическую экономику. Благодаря наличию этих структурных переменных, как прави­ло, возникал разрыв между политическими намерениями лиде­ров и реальным воздействием проводимой политики на соци­альную стратификацию. Образование и здравоохранение дейст­вительно становились более доступными для широких слоев на­селения. Выходец из низов общества, выучившись на специали­ста и вступив в ряды правящей партии (или, как в Иране, рели­гиозной ассоциации), обеспечивал себе вертикальную мобиль­ность. Вместе с тем, в процессе проведения политики немалую роль продолжали играть мужчины из элитарных слоев обще­ства, в частности управленцы, технократы и идеологи; именно они обладали наибольшей политической властью, богатством и авторитетом. Меньшими правами и привилегиями пользова­лись промышленные рабочие, мелкие предприниматели, город­ская нищета, беднейшие крестьяне и женщины¹¹. Следователь­но, фундаментальные социальные перемены на деле были не столь велики, как обещанные «революционным евангелием» трансформации. В редких случаях, таких, как поражение наци­стов во второй мировой войне, элитистская мобилизационная система трансформировалась в согласительную — по крайней мере это произошло в западной части Германии. В остальных неспособность этой системы достичь революционные цели по­служила дополнительным толчком в сторону бюрократического

авторитарного режима. Так произошло в Советском Союзе, Ки­тае, Вьетнаме и Иране. После смерти единоличных вождей эти политические системы ослабили идеологическое давление, уме­рили централизм и координирующую зависимость от центра при большем плюрализме, а также сократили полномочия госу­дарственной власти — все это признаки того, что доминирую­щую роль начал играть бюрократический авторитарный стиль политического производства.

------------------------------------------------------------------------------ Глава 8