Сталин, Мао Цзэдун и Гитлер имели одно общее: все трое из ничтожества поднялись к руководству могучих держав.

Сталин затмевал всех. Он был такой могучей личностью – возле него все и всё мнились бледными тенями. Если и были в его окружении люди знаменитые, то главным образом потому, что находились рядом со Сталиным. Исключение, пожалуй, составлял Георгий Жуков.

Валентин Михайлович Бережков рассказывает о впечатлении, которое произвёл на него вождь, когда он увидел его впервые – в конце сентября 1941-го, на позднем обеде в честь Бивербрука и Гарримана в Кремле. Бережкову тогда было 25 лет – память была молодой, цепкой:

"…вошёл Сталин. Взглянув на него, я испытал нечто близкое к шоку. Он был совершенно не похож на того Сталина, образ которого сложился в моём сознании. Ниже среднего роста, с землистым усталым лицом, изрытым оспой. Китель военного покроя висел на его сухощавой фигуре. Одна рука была короче другой – почти вся кисть скрывалась в рукаве. Неужели это он? Как будто его подменили!…

На портретах и в бронзовых изваяниях, в мраморных монументах, на транспарантах праздничных демонстраций и парадов… мы привыкли видеть его, возвышающегося над всеми…

А он вот, оказывается, какой, невзрачный, даже незаметный человек. И в то же время все в его присутствии как-то притихли. Медленно ступая кавказскими сапогами по ковровой дорожке, он со всеми поздоровался. Рука его была совсем маленькой, пожатие вялым.

То были самые тяжёлые дни войны…" [95]

Здесь Сталин изнурён руководством войной. Он исхудал, не спит, в работе почти круглые сутки, а немцы всё ближе и ближе – и их не осадить: всепожирающая лава из огня и стали…

Сотни тысяч советских людей в плену, сотни тысяч уже в сырой земле. Армия за армией гибнут в боях, а свастика наседает, наседает…

Спустя всего два месяца, в конце декабря 1941-го Сталин спокойно заметит министру иностранных дел Англии сэру Антони Идену: "Русские были два раза в Берлине, будут и в третий раз…" [96]

И о "трусости" Сталина, о том, какой была охрана. Об этом гуляло и гуляет немало пересудов.

Читаем у Бережкова:

"Даже внутри здания Совнаркома его повсюду сопровождали два охранника. С таким эскортом Сталин приходил и к Молотову.

Нередко бывало, что, выходя из секретариата наркома (Молотова. – Ю.В.) и поворачивая за угол, чтобы пройти в свою комнату, я видел, как из-за противоположного угла показывался знакомый охранник. И каждый раз это приводило меня в смятение. Нет, то не был страх. Я был убеждён, что мне лично ничем не грозит такая встреча. Но появлялось непреодолимое желание спрятаться… я прижимался спиной к стене и ждал. Процессия медленно проходила мимо. Я бодро произносил: "Здравствуйте, товарищ Сталин!"

Он молча, лёгким движением руки отвечал на моё приветствие…

В служебных аппартаментах Сталина царила деловая, спокойная обстановка… Некоторые авторы сейчас утверждают, что всех посетителей, даже Молотова, перед кабинетом вождя обыскивали, что под креслами находились электронные приборы для проверки, не спрятал ли кто оружие. Ничего подобного не было. Во-первых, тогда ещё не существовало электронных систем, а во-вторых, за все почти четыре года, что я приходил к Сталину, меня ни разу не обыскивали и вообще не подвергали каким-либо специальным (особым. – Ю.В.) проверкам. Между тем, в наиболее тревожные последние месяцы 1941 года… каждому из нас выдали пистолет. У меня, например, был маленький "вальтер", который легко можно было спрятать в кармане… По приходе в Кремль на работу следовало спрятать пистолет в сейф. Но никто не проверял, сделал ли я это и не взял ли оружие, отправляясь к Сталину…" [97]

Безусловно, попытки убить Сталина предпринимались непрерывно и с самых разных сторон. Но на вождя, светоча народа, никто не смеет поднимать руку – и Сталин хранил все попытки убить себя, как высшую государственную тайну.

Без славы (определённого культа) руководителю сложно повелевать людьми, особенно в годы, когда людям необходимо жертвовать собой, чтобы народ выжил. Слава – одна из первых составляющих в управлении людьми.

Поражает другое. Ведь Сталин учился в духовной семинарии. А в душе его не проскакивала даже искорка христианского сострадания к людям.

Нет и таких слов, чтобы дать название отношению Сталина к ним: не содрогнувшись, и даже не замечая, пережигал жизни целых поколений. Вместо России до самых звёзд пылало сатанинское кострище…

Но в том-то и правда: люди эти сами с охотой пошли на расправу с царём, а вместо него им вполне по своему смыслу история поставила вождём уже другого человека. Им оказался Иосиф Сталин. Разрушитель и творец…

Есть свидетельства того, что Сталин относился к народу с презрением. Однако роптать на подобное отношение не приходится. Сами облачились в кровавые одежды. Сами казнили царя и царицу с детьми. Сами вызвали к жизни своих вождей.

И о рукопожатии Гитлера.

"Фюрер подал каждому руку, – вспоминает Бережков своё первое посещение с Молотовым Гитлера в новой рейхсканцелярии 12 ноября 1940 года. – Его ладонь была холодной и влажной, что вызывало неприятное ощущение… Рукопожатие было вялым и невыразительным. В этом была схожесть со Сталиным – он совсем плоско и безучастно подавал руку" [98].

О тех гостях Сталина на "позднем обеде".

Гарриман Уильям Аверелл – из влиятельного еврейского банкирского рода, совладелец ряда компаний и финансовых корпораций. В 1940-х годах хорошие деньги сколотил на горнолыжном спорте на Западе США. Это он первым в мире ввёл кресельные подъёмники. С вступлением США во вторую мировую войну руководитель важнейшего Управления по ленд-лизу – многомиллиардных военных поставок США союзникам (я много слышал о нём, мой хороший знакомый в годы войны, будучи в Вашингтоне, неоднократно встречался с Гарриманом как руководителем названного Управления; после смерти Рузвельта Гарриман занял выраженную противосоветскую сторону, впрочем, иначе и быть не могло). В 1943-1946 годах – посол в СССР. Пользовался широким доверием президента Рузвельта. В правительстве президента Джона Кеннеди, а после и какое-то время и в правительстве президента Линдона Джонсона (годы президенства: 1963-1969), он занимал пост заместителя госсекретаря Дина Раска. Гарриман родился в 1891 году, скончался в начале 1990-х, прожив более ста лет.

Бивербрук – состоятельнейший делец, неоднократно выполнял важные дипломатические поручения Черчилля; в военном кабинете Черчилля – министр авиационной промышленности, государственный министр, министр снабжения, лорд-хранитель печати (1943).

Черчилль, готовясь как-то к встрече со Сталиным, решил ни в коем случае не вставать сразу, а уж погодя неспеша и поздороваться. После он вспоминал, что не помнит, как сам очутился на ногах. А Черчилль был большой человек, которому не занимать было воли, самомнения и самообладания.

Черчилль, располагая исчерпывающими данными о сталинском избиении народа, счёл нужным в память о Сталине произнести речь в английском парламенте. По сути, он отнёс Сталина к величайшим творцам истории – что и толковать, старый ворон мимо не каркнет. И это не было преувеличением. От его, Сталина, решений, внешне часто незначительных и неприметных, – "малюпасеньких" (слово это несколько дней назад трогательно пробормотала, играя на скамейке в парке, маленькая девочка), порой ходуном ходил весь мир, а облик событий вдруг принимал обострённо мировой смысл.

Как видим, и Черчилль, и Сталин называли себя "слугами народа".

Черчилль являлся достойным вождём английского народа в годы второй мировой войны. Он сделал очень много для своей Родины. Тем более незаслуженно-тяжким оказалось поражение на выборах в июле 1945 года. Английский народ просто вышвырнул его, что до сих пор многим непонятно, ибо народ продолжал питать к нему великое уважение. О том свидетельствует и посмертная надпись на плите, встроенной в пол Вестминстерского собора у самого входа: "Помни о Черчилле" хочешь-не хочешь, а склонишь голову, читая письмена. В этом соборе погребены все великие мужи Великобритании.

Тот день поражения на выборах.

Читаем в его труде о второй мировой войне:

"…перед самым рассветом я вдруг проснулся, ощутив острую, почти физическую боль. Существовавшее до сих пор подсознательное чувство, что нас победили, вспыхнуло во мне с новой силой и охватило всё моё существо. Я ощутил, что всё напряжение великих событий, в обстановке которых я сохранял "силу полёта", сейчас прекратится и я упаду. Я буду лишён власти определять будущее. Исчезнут те знания и опыт, которые я накопил, тот авторитет и доброжелательство, которое я завоевал в столь многих странах".

26 июля 1945 года, передав свои полномочия Клементу Этли, Черчилль обратился с прощальным посланием к Великобритании:

"…Мне остаётся только выразить английскому народу, от имени которого я действовал в эти опасные годы, свою глубокую благодарность за непоколебимую, неизменную поддержку, которую он оказывал мне при выполнении моей задачи, и за многочисленные проявления его благосклонности к своему слуге" [99].

В последних словах за внешней почтительностью скрыт горький упрёк англичанам – об этом я размышлял, долго стоя у вестминстерской плиты и стараясь при этом не мешать людям, ведь плита помещена на самом проходе. Черчилль, Сталин, Рузвельт, Чан Кайши, Мао Цзэдун, нашествие Великогерманского рейха на Россию, Гитлер, Муссолини, Петэн, Антонеску, Хорти, Павелич, Квислинг… наша радость победы – я хорошо помню то утро 9 мая сорок пятого (как и день 22 июня 1941-го)… Движения громадных масс разных народов… Трибунал в Нюрнберге… Сталин… А теперь неохватное горе обрушения нашей Родины…

Аки прах, аки дым…

Остаётся добавить, что рядом с Черчиллем его политический победитель лейборист Клемент Ричард Этли (1883-1967), который в годы второй мировой войны занимал посты лорда-хранителя печати, а позже и заместителя премьер-министра по делам доминионов в правительстве Черчилля, явил собой очевидное ничтожество – народ нередко позволяет себе странные решения, причём не всегда себе на пользу. Утверждают, будто победа лейбористов была ответом английского народа на черчиллевскую проимпериалистическую политику, пренебрегающую интересами простых людей. Может быть. Но я думаю, что это было желание сотен и сотен тысяч английских семей, мужчин которых Черчилль не торопился распускать по домам после победы над Великогерманским рейхом.

Мои родители, будучи в Бирме в начале 1950-х годов, столкнулись на дипломатическом приёме с Этли; по единодушному мнению обоих, он производил впечатление заурядной, скорее даже серой личности…

ГЛАВА V

1 декабря 1917 года газета "Революционная Ставка" обнародовала пространное "Положение о демократизации армии" (правильнее бы назвать "О деморализации армии"). Оно утверждало выборность командного состава. Власть в Вооружённых Силах переходила к выборным комитетам. Упразднялись офицерские чины, звания, ордена и погоны. Вколачивался могильный крест во всё то, что было русской императорской армией.

11 декабря всё того же года Общеармейский съезд единогласно избрал Н. В. Крыленко Верховным главнокомандующим.

"Крыленко, эпилептический дегенерат, будущий общественный прокурор и самый отталкивающий тип из всех, с кем мне приходилось встречаться среди большевиков…" [100]– отозвался о нём английский разведчик Брюс Локкарт.

В 1938 году Николай Васильевич Крыленко будет казнён Сталиным за "ненадобностью", а между прочим, душа первых поддельных (подставных) сталинских процессов. Вождь возьмёт и зачеркнёт его имя в списке синим карандашом (вождь любил синие карандаши – я видел подлинники документов с его рукой; там очерки толстовато сделаны именно синим карандашом; читать сталинскую руку легко, он писал разборчиво). И поехала горбатенькая "эмка" с чекистами к дому, где обдумывал свое житие Николай Васильевич.

"Кто в тереме живёт?…"

В тех же воспоминаниях читаем о ленинском любимчике Радеке (я уже приводил данный отзыв Локкарта в своём "Огненном Кресте": "Еврей, его настоящее имя Собельсон… Маленький человечек с огромной головой, с торчащими ушами, с гладко выбритым лицом (в те дни он ещё не носил этой ужасной мочалки, именуемой бородой), в очках, с большим ртом с жёлтыми от табака зубами, в котором всегда торчала большая трубка или сигара, он всегда был одет в тёмную тужурку, галифе и гетры… По внешности он был нечто среднее между профессором и бандитом…

Когда мир (Брестский. – Ю.В.) был ратифицирован, он чуть ли не со слезами восклицал: "Боже! Если бы в этой борьбе за нами стояла другая нация, а не русские, мы бы перевернули мир…" [101]Им бы всё мир переворачивать…

И это был ближайший сподвижник Ленина, назначенный им среди немногих в вожди русского народа. Вождь, презирающий русский народ…

Ленин народ не презирал, но относился к нему, народу, как средству, которое должно обеспечить торжество его утопических планов.

После разгрома Ставки Михаил Константинович Дитерихс командовал армией и фронтом у Верховного правителя России адмирала Колчака. По отстранении от командования генерал получил 17 января 1919 года приказ правителя руководить расследованием убийства отреченного императора и его семьи. Без настойчивости Дитерихса вряд ли мир проведал бы, что стряслось в действительности тогда, в угольно-тёмную, сатанинскую ночь с 16-го на 17 июля 1918 года в пышущем летним жаром Екатеринбурге. Пять месяцев следствие возглавлял такой юрист как Николай Алексеевич Соколов (1882-1924). Весь добытый следственный материал до последнего слова Михаил Константинович обнародовал летом 1922 года во Владивостоке ныне в ненаходимой книге "Убийство царской семьи и членов дома Романовых на Урале" (у меня были самые широкие связи в букинистической Москве 1950-1960-х годов, но я эту книгу выудить не сумел, а её искали для меня по-настоящему; правда, был риск получить за такое "срок" – сие, безусловно, могло сдерживать розыск, но мне находили политически не менее опасные книги. Ю.В.)".

В предисловии Дитерихс отмечал:

"… убийство это выдвигается из ряда обычных большевистских злодеяний той эпохи на степень события национального значения (то есть события, имеющего прямое отношение к национальной судьбе русского народа. – Ю.В.)… эти убийства совершенно исключительны и не только для русского народа, но и для всего мира.

Мир часто не видит правды, не хочет правды и не любит правды… Заставить мир убедиться в правде – это задача, кажется, бесцельная…

Убийства Членов Царской Семьи и других Членов Дома Романовых представляются убийствами совершенно исключительными…

Это были преступления идейные, фанатичные, изуверские, но совершавшиеся скрытно, в тайне, во лжи и обмане от Христианского русского народа.

Это было планомерное, заранее обдуманное и подготовленное истребление…

Прямая линия династии Романовых кончилась: она началась в Ипатьевском монастыре Костромской губернии и кончилась – в Ипатьевском доме города Екатеринбурга…

Мы знаем, что Германия не смогла одолеть своих противников в честном, открытом бою; тогда, не брезгуя средствами борьбы, она бросила на наш фронт и тыл подлейшее из орудий борьбы, ужаснейший из ядов – яд политический, яд большевизма, заразу анархии. Но сама стала жертвой нанятых ею для этой борьбы рабов.

Мы знаем, что народ советской России и до сих пор не знает, что совершили его властелины; какие кровавые, зверские преступления навязаны ему ныне историей и волей его теперешних вождей. Но мы знаем и то, что над Романовыми не было народного суда, и вожди не посмели прибегнуть к нему для своих целей ‹…›

С политически-гражданской точки зрения в мире бывают Цари, которые по своей натуре призваны царствовать, но бывают Цари, которые по своей натуре призваны быть мучениками царствования. Ко вторым относится и покойный бывший Имератор.

Но с точки зрения идеологии русского народа, есть ещё и другая сторона духовный символ, олицетворяемый в фигуре Царя… свержение Царя, который в мировоззрении народа является ещё и Помазанником Божьим, представляется преступлением "по духу", затрагивающим всё историческое, национальное и религиозное мировоззрение народа и выбивающим из-под его ног нравственные устои жизни и быта. После этого он, естественно, легко впадает в крайности… МЫ ВСЕ ПОВИННЫ В ТОМ, ЧТО НАРОД ОКАЗАЛСЯ НЕ С НАМИ, А С ПРИШЛЫМИ, ЕМУ СОВЕРШЕННО ЧУЖИМИ НЕХРИСТЯМИ… " [102]

Народ был доведен ленинской пропагандой и агитацией до исступления, до истерии, до какого-то психического угара и потери человеческого облика. Помните, как и что кричал вокзальный комиссар в Екатеринбурге Василию Васильевичу Яковлеву (будет казнён Сталиным 16 сентября 1938 года под фамилией Константина Алексеевича Стояновича), что с рассветом 30 апреля 1918 года доставил из Тобольска царя, царицу и их дочь Марию. Я забыть эти слова не могу. Вокзальный комиссар выкрикивал: "Яковлев! Выведи Романовых из вагона. Дай я ему в рожу плюну!" [103]

Жил-был народ праведник…

Самохвалова, как причастного к убийству царя, белые расстреляют.

Шая Исаакович Голощёкин будет казнён Сталиным.

Свобода, равенство, братство!

Свобода от всего.

Хвост налево, хвост направо…

Равенство всех в безответственности перед родной землёй, перед несметным трудом и подвигами предков и пращуров. Согласие на другое лицо для себя и народа, на другие песни, на другую речь. Нет отныне твоих напевных песен, нет твоей русской речи…

И братство – всё на твоей земле топчется и захватывается другими людьми, даже целыми народами. Всё, чем владели твои деды и пращуры, – уже не твоё. И земля – уже не твоя, а того, у кого водятся кредитные карточки и деньги, а у тебя их нет и не будет. Следовательно, не будут твоя земля твоей, твои города – твоими… Всё станет не твоим (уже стало)… Холуйничай, работай на чёрных работах, тяни из себя жилы: теперь ты уже не хозяин своим лесам, полям, рекам. Ты всегда будешь выполнять чужую волю – волю тех, у кого капиталы… А у русских их на 90% нет почти никаких.

МИЛОСТЯМИ ДЕМОКРАТИИ И ДЕМОКРАТОВ ТЫ, РУССКИЙ, – НАРОД-БОМЖ. За тебя вообще всё решают, ты здесь лишний…

И мы это допустили. Свободня!

Безмерно прав Михаил Константинович: "МЫ ВСЕ ПОВИННЫ В ТОМ, ЧТО НАРОД ОКАЗАЛСЯ НЕ С НАМИ, А С ПРИШЛЫМИ, ЕМУ СОВЕРШЕННО ЧУЖИМИ НЕХРИСТЯМИ".

Михаил Константинович сердцем переживал крушение Родины, безвозвратную утрату её единства и могущества, что всегда оборачивается утратой независимости, которая уже давно стала призрачной для России. Она лишилась её не сразу, но… лишилась – уже при нас лишилась. Мы допустили.

И важнейший вывод, узловой для данной книги.

Соединение национального устройства жизни с социально справедливым устройством её – вот наш идеал.

Как показала история советской России, национальный вид существования народа несравнимо более крепок и естествен, нежели только социальный свободный (раскрепощённый), но обязательный труд в коммунистически интернациональной среде.

Хотя как в национальной среде, так и сугубо социальной (коммунистической) присутствует положительное общее, это общее – забота о благополучии трудового народа (жизненном ядре нации – определение, которое ввёл я и которое гораздо шире и целесообразнее коммунистического определения). Здесь коренное расхождение – в путях достижения благополучия народа.

Наши рекомендации