Главное основание любого Государства
ПЕРВАЯ КНИГА О ГОСУДАРСТВЕ
КАКОВА ГЛАВНАЯ ЦЕЛЬ ХОРОШО УПРАВЛЯЕМОГО ГОСУДАРСТВА
Глава I
Государство есть основанное на праве управление суверенной властью многими семьями и их имуществом. Мы ставим это определение на первое место, потому что следует искать во всех вещах главную цель, чтобы затем, использовав все средства, достичь ее.
Итак, определение есть ничто другое, как отразившаяся в нем суть явления. И если оно не хорошо обосновано, все то, что будет воздвигнуто на подобном [фундаменте], вскоре разрушится. Тот, кто, определив цель вышеназванного [явления], все-таки не найдет средства достичь ее, будет подобен плохому стрелку из лука (аршеру), который смотрит в мишень и не видит ее. Тем не менее, ловкостью и усилиями, с которыми он будет действовать, — он мог бы поразить цель или приблизиться [к этому]. И не будет менее достойным, если он не попадет в цель, поскольку он сделал все, что должен был, чтобы достичь ее. Но тот, кто не знает цели и определения предмета, который был ему предложен, тому не остается надежды когда-либо найти средства его обрести, подобно тому, кто сотрясает воздух, не видя цели.
Итак, сделаем выводы подробно и по частям определения, которое мы предложили.
Мы назвали на первом месте правовое управление для [обозначения] различия между Государствами и шайками воров и пиратов, с которыми не следует иметь дело ни в торговле, ни в союзах. Это правило всегда охранялось и соблюдалось во всяком хорошо управляемом Государстве. Когда возникал вопрос — дать [обществу] веру, обсудить мир, отказаться от войны, заключить наступательные или оборонительные лиги, обозначить границы и решить споры между Государями и сеньорами-суверенами,— в их решение никогда не включались ни воры, ни их окружение, если это не делалось из-за вынужденной необходимости.
[Подобное правило] не есть повод для дискредитации человеческих законов, которые всегда отделяли наемников — бригандов и корсаров от тех, о ком нам говорит Право врага в условиях войны. Оно удерживает положение этих людей и Государств на путях правосудия, которое бриганды и корсары ищут возможности разрушить и ниспровергнуть. Вот почему они не должны пользоваться правом войны, общим для всех народов, а также ставить себя выше законов, которые победители дают побежденным.
Вот почему древние называли Государством сообщество людей, объединившихся для того, чтобы хорошо и счастливо жить. Однако это определение имеет больше, чем нужно, с одной стороны, и меньше — с другой, потому что три главных признака там отсутствуют, а именно: семья, суверенитет и то, что есть «общим» в Государстве.
Что касается этого слова «счастливо», как [древние] его понимали, то оно не является необходимым качеством, — в противном случае, добродетель не имела бы никакой цены, если ветер не дует всегда в корму, с чем никогда не согласится добродетельный человек. Потому что Государство может быть хорошо управляемо и, тем не менее, будет страдать от бедности, будет покинуто друзьями, осаждено врагами и переполнено многими бедствиями. О таком состоянии рассказывает тот же Цицерон, увидев, как пало Государство Марсель в Провансе, наилучшим и наиболее совершенным образом организованное, как он считал, из когда-либо и без исключения существовавших в мире. И тем не менее, надо было, чтобы Государство, с плодоносной почвой, изобилующее в богатстве, цветущее в людях, почитаемое друзьями и внушавшее страх врагам, непобедимое в оружии, могущественное и гордое замками и домами, победоносное в славе и справедливо управляемое — оказалось все-таки переполненным злом и затронуто всеми пороками. Очевидно, что добродетели не имеют врага более существенного, чем такой успех, который называют «очень счастливым», и что почти невозможно соединить вместе две столь противоположные вещи. Поэтому в определении Государства мы не будем принимать в расчет это слово — «счастливо», мы возьмем более высокий прицел, чтобы коснуться, или по крайней мере приблизиться к [определению] «правового управления». Однако, вместе с тем, мы не хотим изображать Государство [в виде чистой идеи], как это делали Платон или канцлер Англии Томас Мор, но намереваемся максимально близко, насколько это возможно, следовать правилам «Политики».
Такая попытка, если не достигнута цель, которую видишь, по справедливости не может быть порицаема, подобно тому, как не будут менее уважаемы лоцман, ведущий свой корабль в бурю, или врач, побеждающий болезнь, при условии, что один хорошо управлял своим больным, а второй — своим кораблем.
Итак, [положение, при котором] истинное процветание Государства и одного человека — это одно и то же, и высшее благо Государства в целом есть благо каждого в отдельности, имеет свои корни в добродетелях духовных и созерцательных, как полагали лучшие из мудрых. Когда имеется такая цель перед глазами, надо также разрешить, чтобы народ использовал высшее благо, действуя в соответствии с вещами естественными, человеческими и священными, принося хвалу всякому творению великого Государя-Природы.
И если мы признаем, что именно это есть главная цель «очень счастливой» жизни каждого в отдельности, мы признаем также, что это цель процветания и Государства. Но поскольку государственные люди и Государи никогда не [могли] прийти к согласию по этому вопросу, каждый измеряя свое благо собственными удовольствиями и наслаждениями, и так как те, которые, имея одинаковое мнение о высшем благе частного лица, не всегда согласны ни с тем, что человек добродетельный есть то же самое, что добрый гражданин, ни с тем, что благоденствие одного человека и всего Государства совпадают, — очевидно, что существуют всегда разнообразие законов, обычаев и намерений, согласно нравам и пристрастиям Государей и правителей.
Тем не менее, так как мудрый человек есть мера справедливости и истины, и так как те, которые слывут мудрейшими, согласны, что высшее благо одного лица и Государства есть одно и то же, не делая при этом различия между добродетельным человеком и добрым гражданином, — мы [именно] здесь обозначим истинный пик благоденствия и главной цели, к которым должно устремляться правовое управление в Государстве.
В свое время Аристотель нашел выход, несколько раз в споре сторон признав наполовину правоту каждой из них. Он объединял то богатство, то силу и здоровье с действием добродетели, чтобы согласовать [свою позицию] с наиболее общим мнением людей; но в споре более тонком он отодвигает вопрос о вершине благоденствия в область созерцания. Кажется, в случае с Марком Варроном, он имел возможность сказать, что благосостояние людей замешано и на активности, и на созерцании. В рассуждении о том, является ли благосостояние простой по природе вещью или двойственной, то есть состоящей из различных частей, по моему мнению, благосостояние двойственно.
Так, например, благополучие тела коренится в здоровье, силе, способности радоваться, в красоте и пропорциональности членов тела; а блаженство слабой души, которая есть высшая связь тела и интеллекта, таится в повиновении, которым желания обязаны разуму, иными словами — таится в действии моральных добродетелей. Итак, высшее благо интеллектуальной стороны зиждется на интеллектуальных добродетелях, то есть - осторожности, знании и истинной религии. Одна при этом касается вещей человеческих, другая естественных, третья — вещей священных. Первая указывает на различие блага и зла, вторая — истинного и ложного, третья — набожности и безбожия, — и все они указывают на то, что надо выбрать, а от чего бежать. Эти три добродетели составляют истинную мудрость, которая и есть вершина процветания в этом мире. Сделаем подобное же суждение о хорошо управляемом Государстве, главная цель которого таится в добродетелях созерцательных, хотя политические действия обнаружат себя раньше чем добродетели, которые к тому же будут менее известны. Чтобы поддержать и защитить жизнь подданных — необходимы предвидения, а подобные действия относятся к моральным, то есть умственным занятиям. Целью их является созерцание самого прекрасного из подданных, который когда-либо существовал или которого можно было бы [себе] вообразить. Так мы видим, что Бог отдал шесть дней для творения [всего сущего], посвятив созданию человека большую их часть. Благословив и выделив среди всех других день седьмой, он приказал, чтобы тот был святым днем отдыха, предназначенным для созерцания своих творений и закона и для своего прославления.
Вот что касается главной цели хорошо управляемых Государств, которые настолько более счастливы, насколько они готовы как можно ближе приблизиться к этой цели. Подобно тому, как имеется несколько уровней благосостояния людей, так и Государства имеют свою степень процветания — одни большую, другие меньшую, согласно цели, которую каждое из них себе ставит, чтобы ей подражать.
Так, например, говорилось о Лакедемонянах (спартанцах), что они были смелыми и имели великую душу во всех своих действиях — и несправедливых, и совершенных, когда стоял вопрос об общественном благе. Потому что их установления, их законы и обычаи не имели другой цели перед глазами, как только сделать людей сильными, непобедимыми в труде и скорби, презирающими удовольствия и наслаждения, способными [всеми средствами] укреплять свою силу. Напротив, в Государстве Римлян процветало правосудие и в нем они превзошли Лакедемонян, потому что Римляне имели не только великую душу, но сделали истинную справедливость целью своих действий.
Надо, таким образом, стремиться найти средства, [с помощью которых] можно было бы достичь или насколько возможно приблизиться к благосостоянию, как мы уже сказали, и к определению Государства, которое мы предложили.
О суверенитете
Глава VIII
Суверенитет есть абсолютная и постоянная власть Государства, которую Латиняне называют Majestatem (величием); Греки — (...); Итальянцы—segnoria (сеньорией), — слово, которое они употребляют как по отношению к частным лицам, так и к тем, кто управляет государственными делами; Евреи ее называют (...), то есть наивысшей властью распоряжаться.
Существует необходимость сформулировать понятие суверенитета, потому что не имеется ни юрисконсульта, ни политического философа, который бы это сделал, хотя это главный вопрос, необходимый быть понятым при рассуждении о Государстве.
Главное основание любого Государства
Так как нами уже было сказано, что Государство есть основанное на праве управление суверенной властью многими семьями и их имуществами, — необходимо разъяснить, что означает суверенная власть. Я уже сказал, что это постоянная власть, потому что может случиться так, что абсолютное могущество дается одному или нескольким [людям] на некоторое время, по истечении которого они станут только подданными. И поэтому, в период их власти они не могут называться Государями — суверенами, но только хранителями и стражами этого могущества до того момента, пока народ или Государство, то есть те, которые овладели властью навсегда, не захотят уничтожить его. Потому что те, кто передает другому свое имущество, — всегда остаются сеньорами и собственниками. Именно они, являясь теми, кто дает власть и авторитет судить или распоряжаться — будь то на некоторое ограниченное время или настолько долгое, как это им захочется, — останутся собственниками власти и юрисдикции, которые другие [только] используют по форме «предоставленной» или прекарной [власти].
Вот почему закон гласит, что правитель страны или лейтенант [держащий место] Государя, по истечении срока, возвращает власть как хранитель и страж власти другого. При этом не существует никакого отличия высшего чиновника от низшего. Иначе, если бы абсолютная власть, предоставленная лейтенанту Государем, называлась суверенитетом, он мог бы ее использовать против Государя, который стал бы тогда не больше, чем пустота, и подданный диктовал бы сеньору, слуга — господину, что является абсурдной вещью. Следует принять во внимание, что персона суверена всегда исключительна в определениях права, как власть и авторитет, которые отдают другому, но при этом никогда столько, чтобы он не удерживал больше. Он, Государь — никогда не исключен из права ею распоряжаться или контролировать с целью предотвращения [опасности], из-за распрей или необходимой передачи дела в высшую инстанцию, или по любой другой понравившейся ему причине, по которой он обвинит своего подданного, будь то комиссара или чиновника. Он может оставить власть, переданную по поручению или по назначению, — или удерживать ее столько и так долго, как это ему заблагорассудится.