На заре политической карьеры

Первая мировая война породила феномен «потерянно­го поколения». Сотни тысяч, миллионы молодых людей по всей Европе не могли оправиться от потрясений, вызванных войной, оттого что четыре года пришлось уби­вать себе подобных. Они не могли постичь смысла толь­ко что завершившейся мировой бойни, прежде напол­нявшей все их существование, а после пережитых ужасов бессмысленной казалась им и мирная жизнь, где они никак не могли найти себе места. Ефрейтор 7-й роты 1-го запасного батальона 2-го Баварского пехотного пол­ка Адольф Гитлер к «потерянному поколению» не при­надлежал. Он твердо знал, что германская армия была лучшей армией в мире, что сражалась она за святое, пра­вое дело величия германского народа и пала жертвой от «удара кинжала в спину». Борьба с «предателями» ста­ла для него смыслом жизни и помогла определиться с вы­бором послевоенной профессии. Гитлер окончательно решил стать политиком, а не архитектором. Его полк с самого начала революции находился под контролем солдатского совета, что, в свою очередь, тоже помогло ему определиться. Гитлер возненавидел революцию: она сокрушила кайзера — олицетворение величия Герман­ского рейха. Вильгельм II бежал в Голландию, баварский король Людвиг III также покинул страну — для Гитлера они оба стали трусами, недостойными уважения. Рево­люция в Баварии, кроме того, укрепила его в антисеми­тизме. Баварскую революционную власть возглавил ев­рей Курт Эйснер, редактор социал-демократической газеты «Форвертс», а в новом правительстве в Мюнхене преобладали евреи. Уже тогда Гитлер обвинял марксистов в том, что они «одной рукой пожимали руку кайзеру, а другой уже тянулись к кинжалу, чтобы выполнить свою еврейскую миссию». Поражение Германии Гитлер припи­сывал «присущей евреям алчности и жажде власти».

В казарме солдаты практически ничего не делали, вме­сто учений проходили митинги. Досуг Гитлер посвящал чтению, все еще не определившись до конца, надо ли ему лезть в политику. В событиях, связанных с ликвидацией Баварской советской республики, Гитлер участия не при­нимал. Кстати, местные коммунисты в короткий период своего господства в Мюнхене в середине апреля — нача­ле мая 1919 года успели восстановить против себя значи­тельную часть населения нелепыми распоряжениями вроде запрета печь пироги и приказом выдавать молоко только по заключению врачей и лишь больным, жизни которых угрожает опасность.

Но тем не менее местным контрреволюционерам собст­венных сил для подавления революции не хватило. Для подавления республики баварские «белые» вынужде­ны были призвать на помощь прусские и вюртембергские войска. Когда руководство коммунистических Советов призвало войска, находящиеся в Мюнхене, оборонять го­род от «белых», полк Гитлера сохранил нейтралитет. Сам Гитлер на митинге заявил: «Товарищи, мы ведь не револю­ционная гвардия, состоящая из сбежавшихся отовсюду ев­реев. Фельдфебель Шюсслер совершенно прав, предлагая сохранять нейтралитет». Когда Мюнхен заняли «белые», они учинили террор (замечу в скобках, что точно так же ве­ли себя баварские «красные», широко практикуя расстре­лы заложников и пленных). Более 180 человек было рас­стреляно по приговорам ускоренных военно-полевых су­дов, еще больше — просто без суда и следствия. Среди последних было и несколько десятков русских военно­пленных, примкнувших к восстанию. В горячке первых победных часов Гитлер был арестован солдатами добро­вольческого корпуса Франца фон Эппа, но почти сразу же освобожден по просьбе офицеров 2-го Баварского пехот­ного полка. Его откомандировали в распоряжение комис­сии по расследованию революционных событий. Гитлер свидетельствовал о тех действиях революционеров, кото­рые ему довелось наблюдать. В июне 1919 года он был на­правлен на курсы повышения квалификации, где демоби­лизованные и освобожденные из плена немецкие солдаты должны были познакомиться с основами «государствен­ного и гражданского мышления».

Здесь Гитлер прослушал курсы: «Германская история со времен Реформации», «Политическая история войн», «Теория и практика социализма», «Наша экономическая ситуация и условия мира» и «Взаимосвязь внутренней и внешней политики». Курсантов также познакомили с внешней политикой после мировой войны, больше­вистской диктатурой в России, экономикой сельского хозяйства, устройством новой германской армии — рейхс­вера, ценовой политикой, а также с общественно-поли­тической ситуацией в Баварии и ее значением для сохра­нения германского единства. Преподавателей курсов Гитлер впоследствии называл своими единомышленни­ками. Они проповедовали нехитрые тезисы о важной ро­ли рейхсвера в создании «разумного внутриполитическо­го устройства», а для улучшения внешнеполитического положения Германии признавалось необходимым, чтобы «государство вновь стало хозяином в собственном доме». Особенно близким оказался Гитлеру доцент Готфрид Федер, читавший курс по экономике финансов и развивав­ший теорию «отмены процентного ига» (в установлении «ига» он обвинял евреев). Гитлер и Федер, равно как и не­которые другие участники курсов, размышляли о необхо­димости создания «социал-революционной партии», которая смогла бы перехватить влияние на массы у соци­ал-демократов и коммунистов. Католическая Партия центра, равно как и национально-буржуазные партии, считал Гитлер, на эту роль не годились, поскольку «запят­нали себя участием в ноябрьском предательстве». Однако тогда до создания новой партии дело еще не дошло. Профессор Александр фон Мюллер, читавший на кур­сах историю войн и историю Германии после Реформа­ции, так описал свою встречу с Гитлером: «После лекции я наткнулся на небольшую группу людей, собравшуюся вокруг человека, что-то страстно объяснявшего каким-то странным гортанным голосом. У меня возникло ощуще­ние, что, возбуждая людей, он сам заражается этим воз­буждением. Я видел его бледное лицо со свисавшей на лоб совершенно невоенной челкой волос, с коротко подстриженными усами и удивительно большими голу­быми, глазами, горевшими холодным фанатизмом». Уже тогда Гитлер ощутил себя незаурядным оратором и трибу­ном, способным повести за собой массы.

Гитлер так убедительно изничтожал в своих выступле­ниях евреев и марксистов, что руководитель агитацион­ного отдела 4-й Баварской группировки рейхсвера пред­ложил ему стать политработником. После окончания курсов, в июле 1919 года, его назначили офицером по пропаганде (это должность в роте, причем внештат­ная, а не чин, и занимать ее могли как солдаты, так и офицеры) в 41-й пехотный полк в Мюнхене. Гитлер вспоминал в 1921 году: «В этом полку, а также и в других частях я часто читал доклады о безумии красной крова­вой диктатуры и с радостью отмечал, что из этих солдат... создается первый отряд моих единомышленников». Ко­мандование отметило Гитлера как «отличного и темпера­ментного оратора, умеющего завладеть вниманием ауди­тории». Один из сослуживцев, Лоренц Франк, свидетель­ствовал: «Гитлер — прирожденный народный трибун, который своим фанатизмом и близостью к народу... мо­жет побудить аудиторию внимательно слушать и размы­шлять». По воспоминаниям других, Гитлер уже тогда умел доводить слушателей «до состояния восторга».

В 1942 году, обращаясь к выпускникам военных учи­лищ, Гитлер добрым словом помянул свой опыт 1919 го­да и связал его с идеями социал-дарвинизма: «Когда в 1918 году поникли знамена, возросла моя вера. И не только вера, но и протест против капитуляции перед, казалось бы, неминуемой судьбой. В отличие от мно­гих других я был убежден, что на этом не может закон­читься история германского народа, если только сам на­род не захочет полностью отказаться от своего будущего. И тогда я вновь начал по мере моих сил и возможностей бороться, поскольку верил, что только борьба может по­будить в немецком народе победоносное движение, кото­рое когда-нибудь вновь возвысит его... Чрезвычайно глу­бокая мысль одного из величайших военных философов заключается в том, что борьба, а следовательно, и война является матерью всех вещей... Во всей вселенной царит один только вечный отбор, в ходе которого сильнейший в конечном счете приобретает право на жизнь, а слабей­ший гибнет. Одни утверждают, что природа жестока и не­милосердна, но другие понимают, что природа всего лишь повинуется железному закону логики... Тот, кто, ис­ходя из своих ощущений или мировоззрения, пытается восстать против этого закона, устраняет этим не закон, а самого себя. История доказывает, что целые народы становятся слабыми. Они не устранили закон, а сами бес­следно исчезли... Необходимо, чтобы этой мыслью овла­дели в первую очередь те, кто перед лицом всемогущего творца мира выходит на суд, где решается вопрос о силе и слабости людей... Эта борьба... приведет в конце концов к непрекращающемуся отбору... лучших и более стойких. Поэтому мы видим в этой борьбе элемент построения ос­нов жизни человечества и всего живого».

В дальнейшей политической карьере Гитлера опреде­ленную роль сыграло общество Туле, бывшее ширмой для Германского ордена, созданного в 1912 году. Его члены поклонялись древнегерманскому богу Вотану, богу войны и смерти. В Баварии их насчитывалось 220 человек. Ба­варское отделение ордена создал летом 1918 года барон Рудольф Зеботтендорф. В годы Второй мировой войны он был резидентом германской разведки в Стамбуле, а 9 мая 1945 года, сразу после капитуляции Рейха, покон­чил с собой, бросившись в Босфор. По одной из версий, этот прыжок он совершил не без посторонней помощи. Баварский филиал общества Туле активно проповедо­вал учение о высших и низших расах человечества, а сам Зеботтендорф грозил шефу мюнхенской полиции: «Мои люди схватят первого попавшегося еврея и протащат по улицам, утверждая, что он украл просвиру. Тогда, гос­подин полицай-президент, вы получите погром, который сметет и вас самого». Для достижения грядущего мирово­го торжества германской расы общество Туле основывало политические партии-однодневки, большинство из кото­рых очень быстро кануло в небытие. В историю было суждено войти только Германской рабочей партии (ДАП). В сентябре 1919 года по заданию армейского на­чальства к ней примкнул Гитлер для выяснения ее поли­тического лица. Тогда партия насчитывала не более 40 че­ловек, но 12 сентября 1919 года судьба ДАП круто пере­менилась. Вот как описал этот исторический день Гитлер в книге «Моя борьба»: «Однажды я получил от командо­вания приказ проверить, что собой представляет полити­ческая организация, которая намеревалась под именем Германской рабочей партии провести в ближайшее время собрание, на котором должен был выступить Готфрид Федер. Я должен был сходить туда, ознакомиться с этой организацией и представить доклад...

Вечером отправился я в мюнхенскую пивную «Штернэккеброй»... В комнате, которую мы впоследствии в шутку назвали «мертвецкой», я нашел 20—25 человек. Все они принадлежали к низшим слоям общества...

Мы как раз переживали то время, когда почти каждый чувствовал в себе призвание образовать какую-нибудь новую партию. Людей, недовольных старыми партиями и потерявших доверие к ним, было больше чем доста­точно. Новые союзы плодились как грибы и столь же быстро исчезали с лица земли, почти никем не замечен­ные. Основатели этих обществ по большей части не имели никакого представления о том, что это, собствен­но говоря, значит — вырастить новую партию или, тем более, создать новое движение. Большей частью эти мыльные пузыри... лопались самым смешным образом, обнаруживая только полное политическое ничтожество их творцов.

Просидев часа два на описываемом заседании, я начи­нал приходить к выводу, что и так называемая Германская рабочая партия принадлежит к этому же разряду партий. Я был очень рад, когда Федер закончил. С меня было до­вольно, и я уже собирался уходить, как вдруг было объяв­лено, что теперь начнется свободная дискуссия. Я решил послушать. Но и дискуссия показалась мне совершенно пустой. Внезапно слово взял некий профессор, который в своей речи стал критиковать аргументы Федера. После возражений со стороны Федера (надо сказать, очень убе­дительных) профессор неожиданно заявил, что он готов стать «на почву фактов», но тем не менее советует моло­дой партии самым настоятельным образом добавить в программу один важный пункт, а именно отделение «Баварии» от «Пруссии». Ничтоже сумняшеся, сей про­фессор утверждал, что в этом случае австрийские немцы немедленно присоединятся к Баварии, что тогда условия мира будут куда более благоприятными для нас и тому подобный вздор. Тут я не выдержал и тоже записался в число желающих выступить. Я резко отчитал ученого профессора, и, прежде чем я успел закончить свою речь, мой ученый удрал — как собака, которую окатили уша­том холодной воды. Пока я говорил, меня слушали с удивленными лицами. Когда я кончил и стал прощать­ся с присутствующими, ко мне подбежал один из слуша­телей, назвал свою фамилию (которой я, кстати, не смог расслышать) и сунул мне в руку какую-то книжечку, по-видимому политическую брошюру, прося меня самым настоятельным образом, чтобы я на досуге прочитал эту вещь».

Этим не запомнившимся Гитлеру с первого раза чело­веком был основатель и первый председатель ДАП мюн­хенский слесарь Антон Дрекслер. Историки позднее уточнили, что на историческом собрании присутствовало не 25, а 45 человек, в том числе 1 врач, 1 химик, 2 владель­ца фирм, 2 торговца, 2 банковских служащих, 1 художник, 2 инженера, 1 писатель, 1 дочка судьи, 16 ремеслен­ников, 6 солдат (в том числе и Гитлер, который, хотя и был в штатском, в списке обозначил себя ефрейтором и в качестве домашнего адреса указал адрес своей части — 41-го полка), 5 студентов и еще 5 человек, не указавших свою профессию. Как видим, состав свежеиспеченной партии был довольно пестрым, и что любопытно — среди первых членов «рабочей партии» собственно фабричных рабочих не было. Относительно преобладали ремеслен­ники (к ним принадлежал и Дрекслер). Но в то же время нельзя было сказать, что ДАП составили совсем уж низы общества. Хотя надо полагать, что владельцы фирм были отнюдь не Круппами, а банковские служащие — совсем не президентами банков.

В то время Гитлер жил в маленьком домике на террито­рии своей части. В книге «Моя борьба» он вспоминал: «У меня была привычка просыпаться очень рано, еще до пяти часов утра. В домике у меня было много мышей. И вот я частенько оставлял им корки хлеба или косточки, вокруг которых мышки поднимали с самого раннего утра отчаянную возню. Просыпаясь, я обыкновенно лежал с открытыми глазами в постели и наблюдал игру этих зверьков. В жизни моей мне пришлось порядочно пого­лодать (здесь, как мы уже убедились, поэтическое преуве­личение. — Б. С.), и я очень хорошо понимал, какое боль­шое удовольствие доставляют эти корки хлеба голодным мышатам (животных Гитлер любил и о них заботился, а вот людей — не очень. — Б. С.).

На следующий день после описанного собрания я про­снулся около пяти утра. Так как уснуть уже больше не мог, я стал думать о вчерашнем собрании. И внезапно вспом­нил о брошюрке, которую мне сунули в руки. Я нашел ее и решил тут же прочесть, благо она была небольшой. Ее автором был тот рабочий, что дал мне ее. Он описы­вал, как из хаоса марксистских и профсоюзных фраз ему удалось вернуться к национальным идеям. Отсюда и за­главие брошюры — «Мое политическое пробуждение». Начав читать, я одолел ее сразу до самого конца. Ведь там описывалось нечто совершенно аналогичное тому, что мне самому пришлось пережить 12 лет назад. Непроиз­вольно передо мной опять прошло в очень живой форме мое собственное прошлое. В течение дня я еще несколь­ко раз вспоминал прочитанное. Затем я уже стал забывать о брошюре, как вдруг мне прислали открытку, в которой сообщали, что я принят в члены Германской рабочей пар­тии, просили сообщить, как я отношусь к этому, и при­глашали на собрание комитета партии, которое должно было состояться в ближайшую среду.

Я был немало удивлен подобным способом вербовки и сначала не знал, досадовать или смеяться по этому по­воду. Я думал о создании собственной партии и не соби­рался вступать в уже готовую партию... Поэтому совсем уже приготовился было писать письменный отказ этим господам, но тут победило любопытство, и я решил все-таки в назначенный день пойти на собрание, чтобы устно изложить свои мотивы.

Наступила среда. Собрание было назначено в пивной «Розенбадброй» на Хернштрассе, очень бедном трактир­чике, куда редко кто забредал. Впрочем, в 1919 году и в более богатых ресторанах было очень голодно и неу­ютно. «Розенбадброй» я прежде не знал вовсе.

Пройдя через плохо освещенную столовую, в которой не было ни единой живой души, я через боковую дверь вошел в комнатку, где должно было происходить «заседа­ние». За столом, освещенным тусклым светом испорчен­ной газовой лампы, сидели четверо молодых людей, в том числе и знакомый мне автор брошюры, который тотчас же радостно приветствовал меня, произнеся несколько теплых слов в адрес нового члена Германской рабочей партии.

Это показалось мне уж слишком. Но тут мне сообщи­ли, что «главный председатель» партии придет только не­которое время спустя, и я решил подождать со своим за­явлением. Наконец пришел этот «главный председа­тель»... Во мне возобладало любопытство, и я решил обождать и послушать, что будет дальше. Теперь я, по крайней мере, узнал фамилии присутствовавших. Председателем партии «в общегосударственном масшта­бе» был г-н Харер, а мюнхенским председателем был Ан­тон Дрекслер».

После того как присутствовавшие зачитали несколько приветственных писем из Берлина, Дюссельдорфа и Ки­ля и порадовались, как быстро растут связи ДАП, а также одобрили отчет партийного кассира о том, что в кассе полноценных 7 марок 50 пфеннигов, Гитлер совсем зато­сковал. Он признался: «Ужасно, ужасно! Это была круж­ковщина самого худшего вида. И вот в этакий клуб меня приглашали вступить. Далее перешли к вопросу о приеме новых членов, иными словами, к уловлению моей высо­кой персоны.

Я поставил несколько вопросов. Выяснилось, что у партии нет программы, вообще нет ни единого печатно­го документа, нет членских билетов, нет даже печати. Бы­ла только добрая воля и горячая вера в свое дело и не­сколько уже принятых куцых тезисов.

Мне было не до смеха. Передо мной были явные симп­томы полной беспомощности и острого недовольства всеми прежними политическими партиями, их програм­мами и всей их деятельностью. Этих молодых людей при­гнало на это такое с виду смешное собрание чувство, что все старые партии обанкротились. Они поняли, что эти партии совершенно не способны служить делу возрожде­ния германской нации и равным образом не могут дать ничего им самим лично. Я наскоро прочитал напечатан­ные на машинке тезисы и убедился, что эти люди еще только ищут пути и не знают своей дороги... Их чувства были знакомы мне. Это было страстное стремление най­ти новые формы для движения, которое было бы гораздо шире, чем партия в старом смысле слова».

После нескольких дней размышлений, когда чувства боролись с доводами рассудка, Гитлер решил присоеди­ниться к ДАП. Он счел, что приглашение туда — знак судьбы. Еще только зарождающаяся крохотная партия не успела закоснеть в своих организационных формах, и ее можно было легко подчинить своему влиянию, а за­тем использовать в целях «национального подъема». На­до было только должным образом поставить дело органи­зации и пропаганды, а в этих вопросах Гитлер считал се­бя вполне сведущим человеком.

Можно сказать, что 16 сентября 1919 года стало днем, когда началось восхождение к власти Гитлера и будущей Национал-социалистической германской рабочей пар­тии (НСДАП) и движение Германии и всего человечества ко Второй мировой войне, в которой суждено было по­гибнуть 60 миллионам человек. До этого момента антисе­митские и националистические взгляды Гитлера сами по себе не представляли общественной опасности. По­добные взгляды разделяли миллионы немцев. Да и сейчас в Германии и других странах много подобных людей, брюзжащих за выпивкой по поводу евреев (цветных, кав­казцев...), об ущемлении прав «коренной национальнос­ти» (немцев, русских, французов, американцев...), но дальше этого они никуда не пойдут. Гитлер же, к не­счастью, обладал недюжинным талантом, ораторским и организаторским, чтобы создать политический аппарат для достижения своих целей, а затем захватить власть в одной из наиболее развитых промышленных держав мира. Появись он в какой-нибудь Уганде или Бурунди, мы бы имели лишь очередного кровавого африканского диктатора, способного причинить много бед собственно­му народу и в худшем случае, если хватит военных сил, — своим ближайшим соседям, но никак не вызвать глобаль­ный вооруженный конфликт. И разумеется, Гитлер ни­когда бы не пришел к власти, если бы Германия не была унижена Версальским миром, если бы не сгибалась под непосильным гнетом репараций, если бы миллионы нем­цев не страдали от инфляции и безработицы и от неуве­ренности, будет ли у них завтра кусок хлеба. И если бы вместе с тем миллионы немцев не грезили о восстановле­нии Германии как великой державы, о воссоединении с миллионами соотечественников, в результате Версаль­ского мира в одночасье оказавшихся за границей. Но и роль личности в истории не стоит сбрасывать со счетов. Если бы в политической жизни Германии в 1919 году не возник человек, обладавший талантами и убеждениями Гитлера, Германская рабочая партия ни­когда бы не вышла из состояния зародыша, лопнула бы как очередной мыльный пузырь. И можно даже, навер­ное, утверждать, что в этом случае ни одна из новых на­ционал-радикальных партий не смогла бы развиться в се­рьезную политическую силу, по крайней мере, в такую, которая была бы способна прийти к власти и установить однопартийную диктатуру. А Гитлер смог.

А если бы Гитлер так и не вступил ни в Германскую ра­бочую партию, ни в какую-либо другую партию, бросил бы вообще политику и занялся искусством? Что ж, тогда он остался бы скромным героем Первой мировой (не из тех, о которых шумели газеты), а если бы всерьез за­нялся архитектурой, возможно, создал бы несколько вы­дающихся проектов или построил здания и мосты, но в лучшем случае был бы известен только специалис­там. Всемирной славы он бы никогда не стяжал.

Надо подчеркнуть, что Гитлер не случайно был против­ником всех сепаратистских поползновений, особенно сильных после Первой мировой войны в Баварии и в оп­ределенной степени поощрявшихся Антантой. Среди ба­варцев традиционно сильны были антипрусские настрое­ния, а после Версаля появилась надежда, что в случае от­деления от Германского Рейха Баварии не придется платить тяжелые репарации и подвергаться другим огра­ничительным статьям. Гитлеру же необходима была Ве­ликая Германия с включением всех населенных немцами земель — как зримое воплощение торжества германской расы. И он опирался на ту весьма значительную часть на­селения Баварии, которая не поддерживала сепаратис­тов, а видела свое будущее в возрождении Германского Рейха.

В тот же день, 16 сентября, когда Гитлер впервые посе­тил заседание исполнительного комитета ДАП, он закон­чил свое первое исследование по «еврейскому вопросу», в котором требовал полного изгнания евреев с террито­рии Рейха. Начальникам Гитлера этот доклад понравился. Капитан Генерального штаба Майр, передавая это сочи­нение по инстанции, заметил от себя: «Я полностью раз­деляю мнение г-на Гитлера, что правящая социал-демо­кратия идет на поводу у еврейства... Все вредные элемен­ты, в том числе и евреи, должны быть выявлены и изолированы, подобно возбудителям болезней». Да, по­зднейшая идея «окончательного решения» упала в гер­манском обществе, и особенно в армии, на благодатную почву.

В первом своем антисемитском опусе Гитлер писал: «Еврейство представляет собой, безусловно, расу, а не ре­лигиозную общину. Сам еврей никогда не называет себя еврейским немцем, еврейским поляком, еврейским аме­риканцем, а только немецким, польским или американ­ским евреем. Никогда еще еврей не перенимал от других народов ничего, кроме языка (опровергнуть этот тезис не составляет труда — тот же Айзек Азимов законно счи­тается выдающимся американским фантастом, Борис Пастернак и Осип Мандельштам — великими русскими поэтами, а Исаак Бабель — не менее великим русским прозаиком. — Б. С.)... Даже иудейская вера не может быть определяющей в вопросе, является ли человек евреем или нет... Благодаря тысячелетнему кровосмешению, часто осуществлявшемуся в самом узком кругу, евреи в целом лучше сохранили свою расу и свои особенности, чем многие народы, среди которых они жили. Таким образом, налицо факт, что среди нас живет не немецкая, а чужая раса, которая не хочет и не может пожертвовать своими расовыми особенностями, отказаться от своих чувств, мыслей и стремлений и которая тем не менее имеет в по­литическом плане те же права, что и мы. Если уж даже чувства евреев сосредоточены на чисто материальных ве­щах, то тем более это касается их мыслей и стремлений. Танец вокруг золотого тельца становится ожесточенной борьбой за все те вещи, которые, по нашим понятиям, не могут быть высшей целью. Ценность каждого человека определяется уже не его характером, не значением его достижений для общества, а исключительно величиной его состояния (здесь нацисты смыкались с коммуниста­ми, равно как и с радикальными патриотами всех наро­дов, только у Гитлера критерий поборников золотого тельца был расовый, а у Ленина со Сталиным — классо­вый. У патриотов же критерий может быть также религи­озным, этническим или вообще очень широким — все «не наши». — Б. С.)... Величие нации измеряется уже не по сумме ее моральных и духовных сил, а только по богатству ее материальных ресурсов. Из этих чувств вырастают те мысли и стремления к деньгам и к защища­ющей эти деньги власти, которые заставляют еврея выби­рать любые средства для достижения этих целей и безжа­лостно пользоваться ими. В государствах, управляемых аристократией, он ищет покровительства королей и кня­зей и использует их в качестве сосущих кровь пиявок для собственного народа. В демократических странах он ищет благоволения масс, пресмыкается перед кумирами народа, но признает лишь одного кумира — деньги. Он разлагает характер правителя византийской лестью, разлагает национальную гордость и силу народа издевкой и бессовестным насаждением пороков. Его средством в этой борьбе является общественное мнение, которое извращается прессой. Его власть — это власть денег, ко­торая с помощью процентов бесконечно умножается в его руках... Все, что заставляет человека стремиться к высшим идеалам — будь то религия, социализм или де­мократия, — превращается для него в средство удовле­творения алчности к деньгам и власти. Его деятельность превращается в расовый туберкулез для народов... Анти­семитизм, возникший по чисто чувственным причинам, найдет свое последнее выражение в форме погромов. Ра­зумный же антисемитизм должен привести к планомер­ной законной борьбе и устранению привилегий для евре­ев. Его конечной целью неизбежно должно стать полное удаление всех евреев». К чему привела «планомерная за­конная борьба» Гитлера, известно — к истреблению 6 миллионов евреев по всей Европе не в рамках стихий­ных погромов, а вследствие организованных Германским Рейхом мероприятий. На судебном процессе после мюн­хенского «пивного путча» Гитлер признался, что покинул Вену в 1913 году «абсолютным антисемитом, заклятым врагом марксистского мировоззрения и убежденным пангерманистом».

Будущий фюрер стал седьмым по счету членом рабоче­го комитета ДАП и 55-м членом партии. Но его партий­ный билет имел номер 555, поскольку для солидности ну­мерация партбилетов в ДАП начиналась с 501-го номера. Первоначально в рабочем комитете ДАП Гитлер отвечал только за пропаганду, но очень быстро стал фактическим, а затем и официальным лидером партии.

Гитлер превратил партию в серьезную силу сначала в масштабе Баварии, а затем и всей Германии. 1 января 1920 года по его инициативе в пивной «Штернэккеброй» открылось первое партийное бюро. А 24 февраля 1920 го­да в мюнхенском ресторане «Хофбройхаус» была наконец оглашена партийная программа. Вскоре после этого ДАП была переименована в Национал-социалистическую ра­бочую партию Германии (НСДАП). Гитлер решил цели­ком отдаться партийной работе и 31 марта 1920 года уво­лился из рейхсвера. 29 июля 1921 года на чрезвычайном съезде Гитлер был избран первым председателем НСДАП. Тогда же Антон Дрекслер, отец-основатель пар­тии, стал почетным председателем. Этому предшествовал ультиматум, предъявленный Гитлером своим партийным товарищам 21 июля. Отставной ефрейтор потребовал для себя поста председателя партии с неограниченными пол­номочиями. В противном случае фюрер (Гитлера начали так называть с рубежа 1920-1921 годов) угрожал выйти из членов партии. Его стараниями ряды НСДАП росли ударными темпами. В конце 1920 года партия имела 3 ты­сячи членов. А два года спустя в НСДАП состояло уже 30 тысяч человек, и ее влияние распространилось на всю Германию. Это было похоже на чудо. Ведь в те годы наци­сты еще не имели крупных финансовых спонсоров и серьезными политиками, промышленниками и банкирами рассматривались как политические маргиналы. Партия существовала на довольно скромные взносы рабочих и низших слоев среднего класса. Помог экономический кризис и гиперинфляция начала 20-х годов, вызвавшая разочарование масс в существующей политической сис­теме парламентской Веймарской республики и традици­онных политических партиях. Но немаловажную роль сыграл ораторский талант Гитлера, его способность убеж­дать. А также заимствованные им у социал-демократов и коммунистов методы работы с массами. Нацисты ши­роко организовывали митинги и демонстрации, распро­страняли партийную газету «Фёлькишер беобахтер» (ее владельцем с 1921 года стал бывший ротный фельдфе­бель Гитлера и его друг Макс Аман) и листовки с про­граммными тезисами, простыми, понятными и запоми­нающимися. Кстати, именно в статье «Фёлькишер бео­бахтер» в номере от 7 ноября 1921 года титул председателя НСДАП был официально изменен: Гитлер стал фюрером. Нацистская пропаганда отличалась тем, что называла массам конкретных виновников их бед и предлагала не­сложные способы борьбы с ними — полное устранение из политической и экономической жизни Германии. Особенно же впечатляли народ псевдодревнегерманские ночные факельные шествия, которые устраивали на­цисты.

Гитлер реорганизовал НСДАП и превратил ее в массо­вую партию со строгой дисциплиной и безусловным вы­полнением рядовыми партийцами всех приказов руко­водства. В сентябре 1921 года он распорядился, чтобы все члены партии непременно носили партийные значки и повязки со свастикой как символы принадлежности к НСДАП. Партия строилась по принципу «фюрер всегда прав».

12 января 1922 года Гитлер впервые был приговорен к трем месяцам тюрьмы за нарушение общественного по­рядка — слишком резкое выступление на собрании сепа­ратистского Баварского союза. Его даже собирались выслать из Баварии, но передумали. Гитлер отсидел месяц в мюнхенской тюрьме Штадельхайм и был досрочно ос­вобожден.

А 27—29 января 1923 года в Мюнхене состоялся первый съезд НСДАП. На нем Гитлер освятил знамя партии. За­тем состоялся парад 6 тысяч штурмовиков. Штурмовые отряды (СА) стали создаваться еще в августе 1921 года. Их первым командиром был капитан Пфеффер фон За-ломон, но с самого начала ведущую роль в руководстве СА играл другой ветеран Первой мировой войны — капи­тан Эрнст Рем. Очень скоро, привлеченный речами Гит­лера, он примкнул к НСДАП, и на съезде 1923 года они стояли рядом. Рем подружился с Гитлером, не подозре­вая, чем обернется для него эта дружба. Штурмовики со­ставили вооруженную гвардию национал-социалистов. Они охраняли нацистские собрания и шествия, нападали на коммунистов и социал-демократов. Первым крупным вооруженным выступлением, в котором участвовали штурмовики, стал мюнхенский «пивной путч» 1923 года.

Пивной путч

Осенью 1923 года экономический кризис в Германии, вызванный оккупацией французскими войсками Рейн­ской области в качестве залога выплаты огромных по раз­меру репараций, достиг апогея. Галопирующая гиперин­фляция стимулировала рост сепаратистских настроений. Сепаратисты рассчитывали, что отделение соответствую­щих земель от Рейха поможет облегчить бремя репараци­онных выплат. Нацисты решили воспользоваться сепара­тистскими настроениями в Баварии, вызвавшими там кризис власти, чтобы заявить о себе в общегерманском масштабе. Они рассчитывали использовать противостоя­ние баварского и германского правительств и при благо­приятном стечении обстоятельств взять власть в Мюнхе­не и создать баварский плацдарм для наступления по всей стране. Еще в начале сентября 1923 года в Нюрн­берге НСДАП при участии генерала Эриха Людендорфа, одного из превозносимых пропагандой героев Первой мировой войны, учредила Немецкий союз борьбы, кото­рый возглавил Гитлер. Эта организация имела прицел на захват власти в общегерманском масштабе и объеди­няла вокруг НСДАП ряд националистических и военизи­рованных группировок. Ее цели не вызывали сочувствия сепаратистски настроенного правительства Баварии, воз­главлявшегося Густавом фон Каром и находившегося в остром конфликте с имперским правительством в Бер­лине. 27 сентября 1923 года оно запретило 14 массовых манифестаций нацистов в различных городах Баварии. Столкновение делалось неизбежным.

Осенью 1923 года НСДАП насчитывала 55 тысяч чле­нов, большинство из которых проживало в Баварии. В этой земле партия представляла собой серьезную силу. Была у нацистов и собственная мини-армия — штурмо­вые отряды, состоящие в тот момент из 13 пехотных, а также охранной, мотоциклетной и велосипедной роты.

Тем временем конфликт между Берлином и Мюнхеном набирал обороты. 18 октября командующий военным ок­ругом Баварии генерал Отто фон Лоссов отказался вы­полнять приказы рейхсминистра обороны генерала Отто Гесслера и был снят с должности, после этого баварское правительство подчинило себе дивизию рейхсвера, рас­квартированную в Баварии. Это уже был открытый мя­теж. И тут на сцену выступил Гитлер.

Фюрер принял рискованное решение захватить власть в Мюнхене, провозгласить начало «национальной рево­люции» и организовать «поход на Берлин», по примеру удавшегося Муссолини «похода на Рим». Гитлер учиты­вал слабость как баварской, так и общегерманской влас­ти и надеялся, что солдаты и офицеры рейхсвера не под­держат сепаратизм Кара, а встанут на сторону привер­женцев «национальной идеи», особенно учитывая, что в рядах последних находился сам Людендорф.

8 ноября по приказу Гитлера 600 штурмовиков окружи­ли мюнхенский пивной зал «Бюргербройкеллер» на три тысячи человек, в котором проходил митинг сепаратистов с участием Кара и Лоссова. Из-за этого впоследствии дан­ное выступление назвали «пивным путчем». Если бы оно удалось, говорили бы, вероятно, о «пивной революции».

На улице штурмовики установили пулеметы, нацелив их на входные двери зала. В сопровождении охраны фю­рер ворвался на сцену, согнав оттуда перепуганного Кара, выстрелил в потолок и торжественно объявил: «Нацио­нальная революция началась!» Под дулами карабинов убеждаемые Гитлером и Людендорфом Кар и Лоссов объ­явили, что присоединяются к походу на Берлин. Гитлер провозгласил фон Кара регентом Баварии и заявил, что в тот же день в Мюнхене будет сформировано новое германское правительство, которое отстранит от власти пре­зидента Фридриха Эберта. Людендорфа Гитлер сразу же назначил главнокомандующим германской армией (рейхсвером), а себя самого — имперским канцлером. Гитлер патетически воскликнул: «Пришло время испол­нить клятву, которую я дал пять лет назад, когда лежал в госпитале!» Зал взорвался овацией, выражая одобрение стуком пивных кружек о дубовые столы.

Между тем Кар и Лоссов, начальник баварской поли­ции полковник Ганс фон Шайссер и другие члены прави­тельства попросились домой, дав Людендорфу «честное офицерское слово», что они поддерживают «поход на Берлин». Во всеобщей эйфории от столь быстрого и легкого успеха и в момент, когда Гитлера <