Политические группировки и их взаимодействие

Понятие «группировка» в политике используется в трех значениях. Во-первых, это взаимодействие двух или более разнородных центров политической деятель­ности, на основе соглашений демонстративно общего характера. Во-вторых, взаимодействие на основе тай­ного сговора, тщательно скрываемого от общественно­сти и не носящего характера формального соглашения или союза. В-третьих, это согласованные или совмест­ные акции на основе временного (или кажущегося) совпадения их интересов. То есть, группировки делят­ся на демонстративные, тайные и временные. Решаю­щим фактором является наличие общих интересов — только на их основе возможна совместная деятель­ность.

Без наличия действительно общих интересов, группировки в политике имеют тенденции к распаду. Однако, при определенных условиях (взаимная по­требность участников друг в друге, необходимость сплотиться перед лицом общей опасности) они могут превращаться в относительно устойчивые коалиции и без позитивных общих интересов — скажем, достиже­ния программных целей. Тогда сплачивает ситуация и негативные общие интересы — та же общая опасность, представляющая угрозу для реализации интересов. Классические примеры группировок — это предвы­борные партийно-политические объединения. В них всегда понятен общий интерес как позитивного (пройти, скажем, в парламент), так и негативного свойства (не проиграть, не остаться «за бортом» политической жизни), В жизни каждой страны в любой момент мож­но найти примеры таких группировок, Российские выборы в Государственную Думу 1999 г. показали несколько таких объединений. К «демонстративным» можно отнести Союз правых сил, формально соединивший несколько мелких право-либеральных структур. К «тай­ным» — «Отечество — вся Россия». Создание группи­ровок способствовало их успеху на выборах, однако вскоре они либо явно распались (ОВР), либо стали ис­пытывать внутренние конфликты (СПС). Внутри Думы возникли новые группировки (особенно в период раз­дела постов и должностей между фракциями), которые также оказались достаточно временными. Подчеркнем, что в формировании всех перечисленных группировок в качестве консультантов участвовали и психологи, однако степень их прямого влияния в отечественной политике пока не очень существенна. Рекомендации психологов принимаются только в тех случаях, когда они совпадают с мнениями и целями лидеров группи­рующихся сил.

Более позитивным примером достаточно долговре­менной политической группировки можно считать НПСР во главе с КПРФ. Этот союз существовал, хотя и не без противоречий, с 1995 по 1999 гг. После пере­рыва наблюдались попытки его восстановления.

К сравнительно долговременным, обычно, как раз и относятся оппозиционные, особенно откровенно антиправительственные группировки. Это политиче­ские или военно-политические объединения групп, партий, движений, военных формирований, ставящие целью свержение правительства с помощью силы, либо принуждение его к выполнению определенных требо­ваний. Как правило, такие группировки возникают и действуют в условиях фактической гражданской вой­ны или революции. Они ориентируются в основном на нелегальные, в том числе вооруженные средства борь­бы, включающие террор и психологическую войну в ее наиболее жестких формах.

Политически, образование таких группировок может быть составной частью спланированного госу­дарственного переворота или локального военного мятежа, но возможна и стихийная партизанская фор­ма ее зарождения. Социальная база таких группиро­вок, в зависимости от конкретных условий страны, может быть различной, но обычно включает в себя маргинальные слои, люмпенство, а в полиэтническом обществе — соответствующие этнические группы, подвергающиеся дискриминации.

Психологически, ключевым мотивом возникнове­ния и существования таких группировок является из­вестный мотив: «Против кого будем дружить?». Чаще всего, такие группировки представляют собой коали­ции совершенно разнородных сил, объединяемых только враждебностью к власти и экстремизмом в выборе средств борьбы. Отсюда их внутренняя неус­тойчивость и склонность к распаду после достижения позитивных целей — овладения властью. Классический пример — группировка большевиков с эсерами ради захвата власти в России в начале века. После достиже­ния цели в октябре 1917 г., группировка вскоре распа­лась — начался дележ власти, правительственных по­стов, влияния на страну. Итогом стало «подавление левоэсеровского мятежа» и установление большевика­ми монополии на власть. Обратим внимание на то, что в то время сами политики, включая лидеров группиро­вавшихся сил, выполняли функции практических поли­тических психологов, что достаточно отчетливо просле­живается по их опубликованным работам того периода.

ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ПРИЕМЫ

ПОЛИТИЧЕСКОГО ДЕЙСТВИЯ

Таким образом, от методов политико-психологиче­ского исследования, мы перешли к рассмотрению ме­тодов, находящихся на грани прямого вмешательства психологии в политику. Но это не предел для приклад­ной политической психологии. В заключительном раз­деле мы рассмотрим несколько примеров политических явлений, связанных с главной темой политики, борьбой за власть, которые требуют от политиков быть высоко-классными практическими психологами. Это примеры политических действий, акций, в основном базирую­щихся на прикладном использовании психологии.

Политическая интрига

Само понятие «интрига» происходит от франц. intrigue и еще более раннего лат. intrico, intricare, что имеет несколько значений. Во-первых, это скрытые действия, обычно неблаговидные, происки, козни для достижения чего-либо. Во-вторых, психологический способ построения фабулы, сюжета, схема развития событий при помощи сложных перипетий действия, переплетения и столкновения интересов персонажей, особенностей обстоятельств и их соотношения, обес-лечивающих динамичное развитие действия. В-третьих, реже, любовные отношения, любовная связь. Все три значения встречаются в контексте современной политической жизни и наполнены значительным психологическим содержанием.

В обычном употреблении политическая интрига — сложное, запутанное, подчас загадочное стечение об­стоятельств, ведущее к плохо прогнозируемым для обы­денного сознания, обычно неожиданным последствиям. Внешне, феноменологически, такая интрига представ­ляет собой соединение во времени и пространстве ряда разноп о рядковых политических событий и процессов, создающее качественно новое направление развития политической ситуации. Внутренне, с точки зрения механизмов, интрига, как правило, является плодом целенаправленных усилий, политико-психологической игры политических сил и/или отдельных политических деятелей, ведущих течение событий к необходимым им результатам в условиях создания видимости вроде бы спонтанного, неожиданного, самопроизвольного разви­тия этих событий, Наиболее отчетливо эти механизмы интриги проявляются в такой ее разновидности как политический заговор.

Значительно реже интрига является следствием действительно случайного стечения обстоятельств — в этом случае она обычно представляет собой такую игру политического случая, последствиями которой могут воспользоваться самые неожиданные силы и фигуры. Примером такого рода может служить сложная ситуа­ция в ходе развития Великой французской революций, когда в итоге в заимоизнуряющей и запутанной борьбы различных политических сил возникла ситуация безвла­стия, и «кончиком шпаги» Бонапарта была поднята «ле­жащая в пыли» императорская корона.

Психологическая интрига — один из древнейших, традиционных способов борьбы за власть и влияние, элитарный способ «делания политики». Описания пер­вых интриг присутствуют уже у античных авторов. Практика интриг была широко развита в древневосточ­ных государствах. Само понятие возникает в древнем Риме, политическая жизни которого в значительной степени строилась именно на интригах — так, в част­ности, наиболее известные примеры из того времени связаны с интригами египетской царицы Клеопатры в ее сложнейших взаимоотношениях с римскими импе­раторами. В Италии родились и первые попытки ана­литического осмысления места и роли интриги в поли­тике — признанным теоретиком интриги считается Н. Макиавелли, а понятие «макиавеллизм» до сих пор служит синонимом обозначения выраженной склонно­сти политика к интриге и интриганству.

Целенаправленная интрига представляет собой дос­таточно длительный, развивающийся процесс, включаю­щий три компонента. Во-первых, это завязка (появление замысла, цели, идеи интриги). Во-вторых, кульминация (возникновение критической ситуации, сочетающей максимум запутанности, таинственности и, одновремен­но, готовности условий для достижения поставленных целей). В-третьих, разрешение (достижение инициатора­ми интриги цели, скрытой от большинства). По времени протекания и внутреннему динамизму различаются бы­стротечные (например, преследующие цели физическо­го устранения того или иного политического персонажа или даже политической силы — типа заговора) и дол­госрочные, латентные, направленные на постепенное изживание препятствующих целям интриги обстоя­тельств (например, целенаправленное и поэтапное ос­лабление влияния и подрыв авторитета политических оппонентов).

По преследуемым такой интригой целям выделяют­ся интриги, направленные персонально- и социально-политически. К первой группе относятся интриги, пре­следующие целью физическую ликвидацию отдельного политического персонажа; отстранение его от власти, политическую дискредитацию и м орально-нравствен-ную компрометацию и т. д. Ко второй группе — интри­ги, ставящие задачи физического или символического устранения и компрометации не отдельного деятеля, а той или иной группы, причем независимо от ее разме­ров [от, скажем, расстрела «группы заговорщиков» или устранения представителей правящей династии до ли­квидации целого социального слоя или даже класса — типа, например, «кулачества как класса»).

Традиционные инструменты интриги практически не претерпели изменения в истории политики с древ­нейших времен до наших дней. Это относится как к способам физического устранения, так и к приемам политической и моральной дискредитации. События последних десятилетий подтвердили действенность как террористического акта (например, покушение на Раджива Ганди в ходе интриги в период апофеоза пред­выборной кампании в Индии в 1991 г.), так и обвине­ний в нарушении моральных норм и запретов типа склонности к алкоголизму и прелюбодеянию (например, интрига, направленная против американского сенатоpa Г. Харта для его диксредитации в качестве кандида­та на президентский пост, и связанная с оглаской де­талей его личной жизни; провал некоторых кандидатов президента США Дж. Буша на министерские посты в связи с обвинением их в скрытом алкоголизме и т.п.). Современность обогатила «инструментальный арсе­нал» интриг целенаправленным использованием про­цедур демократического общества: например, «органи­зацией голосования» или подтасовкой его результатов. Для нашего времени характерно и то, что само по себе обвинение в «интриганстве» стало одним из сильней­ших средств политической интриги.

Политическая интрига может носить как внутри­политический, так и внешнеполитический характер. Это определяется как поставленными целями, так и масштабами распространения и средствами достиже­ния целей интриги. Если в первом случае речь идет об изменении баланса политических влияний внутри от­дельно взятого государства, то во втором — в регио­нальном, континентальном или даже общемировом масштабе. Например, политическая интрига, связан­ная с подписанием конфиденциальных документов между Германией и СССР в конце 30-х гг. (так назы­ваемого «Пакта Молотова-Риббентропа» и секретных протоколов к нему, за которыми стояли лично Гитлер и Сталин), начавшись как интрига регионального зна­чения (раздел Польши и «решение» Балтийского во­проса), вскоре переросла в континентальную, а затем вылилась в войну мирового масштаба.

Склонность к использованию интриги как основ­ного инструмента политики в пропаганде обычно оп­ределяется как «интриганство», а политик (особенно из числа политических противников), склонный к ин­тригам — как «интриган». Не касаясь оценочного зву­чания данных понятий, отметим, что за склонностью к интригам всегда стоит так называемый «психологиче­ский дар интриги», относящийся преимущественно к достоинствам политика в традиционной трактовке. Из­вестными мастерами политической интриги были такие политики как кардинал и премьер-министр Франции А. де Ришелъе; один из «отцов-основателей» британской секретной службы писатель Д. Дефо; часто выполняв­ший особо деликатные поручения французского двора М. Бомарше; министр ряда сменявших друг друга правительств А. Талейран и мн. др. В истории России свой след оставили обладавшие выраженным даром политической интриги Б. Годунов; граф Лесток — наперстник императрицы Елизаветы; министр трех императриц граф А. Бестужев и др. В истории XX в. признанными мастерами политической интриги считаются Сталин, Мао Цзедун, руководитель абвера немецкий адмирал Канарис и др.

Разумеется, политические интриги носят верху­шечный, элитарный характер и плохо сопрягаются с интересами народных масс. Последние, в отдельных случаях, могут реально (например, спровоцированные бунты) или потенциально (угроза массовых выступле­ний) вовлекаться в политические интриги, однако они неизбежно являются объектами манипулятивного воз­действия. Единственное, хотя и не всегда достаточное средство избегания этого — максимальная демократи­зация и широкая гласность политической жизни, соз­дание специальных инструментов социального контро­ля в рамках гражданского общества.

Политический заговор

Понятие политического заговора означает тайное соглашение (уговор, сговор) нескольких лиц, высту­пающих в индивидуальном качестве или в качестве лидеров политических сил о совместных действиях против кого-либо или, реже, чего-либо для достижения каких-либо определенных политических целей. Поли­тический заговор — особая разновидность политиче­ской интриги, отличающаяся максимально возможной конспиративностью и негативной, деструктивной, а не созидательной направленностью. Заговор всегда на­правлен «против», а не «за». Для того, чтобы быть ус­пешным, тайное соглашение обязательно должно быть малочисленным. Поэтому бытующие подчас выраже­ния типа «заговор реакционных сил» носят не анали­тический, а исключительно образный, пропагандистско-идеологический характер.

Большая часть известных удавшихся в истории заговоров (учитывая, что механизмы самых успешных так и остаются тайными) носила индивидуально на­правленный характер и была нацелена против конкрет­ных личностей — прежде всего, против индивидов - носителей власти. Как правило, заговоры, направленные не против персоны, а против некой идеи, системы в це­лом, терпели неудачи — для реализации подобных масштабных целей требуются иные масштабы участников. Примером неудачного заговора такого рода является, скажем, заговор декабристов 1825 г., направленный не столько против личности Николая I, сколько против идей самодержавия и крепостничества. Заговор как специфи­ческий, наиболее персонифицированный вид политиче­ской интриги отличается требованием максимального соответствия между локальным числом участников и локальностью достигаемой цели.

Реальный заговор представляет собой одно из тра­диционно эффективных средств борьбы за власть и влияние в политике. Исторически первые заговоры были направлены на физическое устранение полити­ческого противника, что решало проблему кардиналь­но — например, заговор Брута против Цезаря, будущей императрицы Екатерины II против своего супруга и т. п. С течением времени, демократизацией и гуманизаци­ей политики заговоры стали носить более спокойный характер и видоизменили конечную цель: вместо фи­зического устранения достаточным стало политическое отстранение оппонента. Ссылка и отставка стали доми­нирующими целями. Хотя они использовались и рань­ше, но, в основном, против второстепенных персона­жей при специфическом стечении обстоятельств, уже ослабляющих степень их влияния (например, заговор против светлейшего князя А .Меньшикова, приведший к его опале и ссылке после смерти высокого покрови­теля — Петра I).

Со временем, именно такие варианты стали выхо­дить на первый план в отношении первых лиц государ­ства. Классический пример заговора такого рода в XX в. представляет собой история смещения Н.С. Хру­щева с высших постов в КПСС и советском государст­ве в результате заговора Л.И. Брежнева и его окруже­ния. Недавним примером неэффективного заговора стали целенаправленные действия ГКЧП по изоляции М.С. Горбачева в Форосе с целью последующего от­странения его от власти.

Смягчение целей и методов заговоров привело к изменению функциональных ролей его участников. Раньше, традиционно, достаточно четкую структуру участников заговора составляли три группы лиц: мак­симально заинтересованные идейные вдохновители, которые приобретали наибольшую выгоду в случае его успеха; организаторы-«разработчики» из числа их сто­ронников и помощников; а также непосредственные исполнители, которые редко знали о всей структуре за­говора и своей подлинной роли, и мало чего приобре­тали в случае успеха заговора. В качестве примера можно взять широко известный заговор французского кардинала А. де Ришелье против английского премьер-министра герцога Бекингэма, приведший к убийству последнего.

С течением времени, однако, жесткие функцио­нальные различия стали стираться: для сохранения тайны необходимо было сокращать невольно расши­рявшийся круг посвященных. Именно поэтому вдохно­вители были вынуждены становиться, одновременно, и организаторами, и даже непосредственными исполни­телями. Так, например, это показал заговор ряда чле­нов высшего советского руководства в 1953 г. против Берия: инициаторам этого заговора пришлось не толь­ко лично разработать все нюансы осуществления аре­ста противника, но и активно в нем участвовать самим. Известно, что в критический момент Н.С. Хрущев лич­но вытащил пистолет и приказал арестовать Л.П. Берия.

С другой стороны, в странах иных политических традиций, напротив, демократизация институтов вла­сти привела к вынужденной необходимости включать в заговор значительное число людей — в частности, участников процедур, связанных с голосованием. По­скольку их посвящение в глубинные цели заговора как правило невозможно, то это усиливает расслоение между вдохновителями и организаторами с одной сторо­ны, и массой непосвященных исполнителей, участвую­щих в действиях против жертвы заговора, с другой. В целом, однако, и здесь можно говорить о стирании традиционного разделения обязанностей.

Роль заговора как психологического инструмента политики зависит от степени демократизации общества. Эта роль наиболее значительна в тоталитарных и авто­ритарных социально-политических системах, в которых вопросы власти и управления сконцентрированы в уз­кой среде политической элиты и решаются в рамках не столько и нституционализированного, правового, сколько межличностного, келейного взаимодействия. В таких системах, в силу небольшого числа действующих в политике лиц, наиболее распространены дворцовые перево­роты и террористические акты, направленные против правителей, особое значение приобретают характер личных взаимоотношений между членами элиты, их личные амбиции и усилия по достижению власти. В силу неразвитости политической культуры, общество легко принимает такие явления и смиряется с их последствиями.

Напротив, при демократическом, правовом способе организации социально-политической жизни роль заго­воров снижается. В таких обществах борьба за власть носит значительно более широкий и гласный характер, требует для успеха вовлечения большого числа людей, что невозможно в сравнительно узких рамках заговора. Уменьшение степени концентрации власти, разделение властей, появление структур представительной, регулярно сменяющейся власти неизбежно ведет к снижению опасности и эффективности заговоров и развитию «антизаговорщицкого» мышления.

Заговор, как инструмент политики, противостоит сознательному участию в ней широких масс. Общество, а котором заговоры играют значительную роль, не может считаться демократическим и находится в опасном положении. Устранение самой возможности заговоров — условие нормального социально-политического развития, связанного с гласностью и массовым участием членов общества в принятии политических решений.

Политическая мимикрия

Политическая мимикрия — от англ. mimicry, подражательство. В наиболее распространенной до недавнего времени отечественной политической трактовке беспринципное приспособление к окружающей социально-политической среде, к сложившимся условиям жизни ради достижения каких-либо выгод. В политической мимикрии и, еще более определенно, в хамелеонстве упрекали тех представителей господствовавших прежде классов и слоев после свершения революций, которые шли на сотрудничество с победившими силами, всячески скрывая и маскируя свое «социальное происхождение». В пропагандистском, политико-идеологическом смысле, обвинения в политической мимикрии типичны для классово-поляризованного, внутренне глубоко конфронтационного, вплоть до социального антагонизма общества, находящегося на этапе ожесточенной политической борьбы.

В более глубоком, аналитическом понимании политическая мимикрия означает сложный комплект защитных мер и приспособлений социально-политического характера, позволяющих выжить и сохраниться тем социальным группам, силам и слоям, для которых в обществе возникли невыносимые условия жизни и деятельности. Это вынужденное средство самозащиты в кризисных ситуациях. Подобными средствами, в ча­стности, была вынуждена широко пользоваться ин­теллигенция в советском обществе после победы ок­тябрьской революции 1917 г. Само появление понятий типа «пролетарская (рабоче-крестьянская, трудовая, революционная и т. п.) интеллигенция», «пролетарий умственного труда» и т. д. означало выраженное вы­нужденное стремление приспособиться к сложившей­ся ситуации ради дальнейшего выживания. Посколь­ку общество не может существовать без выделения и определенного обособления той своей части, функци­ей которой является развитие духовности и умствен­ный труд, то подобные способы политической мимик­рии были, в целом, приняты победившими силами. Подобное принятие, однако, также было в значитель­ной степени вынужденным, что нашло свое отражение в известной официальной марксистской позиции от­носительно «прослойки» и особого, маргинального статуса интеллигенции в обществе, делающего поли­тическую мимикрию имманентно присущим ей отри­цательным свойством.

Декларирование подобной позиции принижало роль интеллигенции и целенаправленно пробуждало «рабоче-крестьянскую бдительность», что до сих пор сохранилось в массовом обыденном сознании пост­советского общества в виде полупрезрительного, осу­ждающего смыслового оттенка в понятии «интелли­гент». Тем не менее, социально-защитная функция политической мимикрии в данном случае была доста­точно успешно реализована. Это убедительно подтвер­дили первые годы горбачевской перестройки, демо­кратизации и гласности. Они продемонстрировали стремление сохранившейся, со своим автономным со­циальным самосознанием, интеллигенции к своего рода социально-политическому реваншу за прежнее униженное положение, и убедительными победами в открытой политической борьбе над представителями «гегемона» революции и последующего долтосрочного социалистического строительства, выходцами из среды рабочего класса и колхозного крестьянства.

Помимо обобщенно-политического, существует и конкретно-психологический ракурс рассмотрения по­этической мимикрии как тактического свойства тех или иных политических деятелей, сил, партий и движе­ний менять свою идеологическую окраску, маскируясь под выразителей интересов того или иного слоя. Клас­сическим примером такой ситуации был бурный успех национал-социалистов Германии в начале 30-х гг., ус­пешно осуществивших мимикрию под борцов задело социализма, то есть, за интересы рабочего класса и всех трудящихся. В качестве неудачного примера ми­микрии можно привести Народно-демократическую партию Афганистана 70-80-х гг. Эта партия городской интеллигенции и мелкой буржуазии левацкой ориента­ции пыталась, на фоне трудностей после захвата вла­сти и наличия поддерживаемой массами оппозиции, расширить свою социальную базу в крестьянских сло­ях исламского большинства народа за счет мимикрии под выразителя чуть ли не религиозных интересов. Неудача подобной, явно тактической мимикрии прину­дила партию к вынужденному реформированию, хотя и новое название ГПартия Отечества) в определенном смысле стало приемом мимикрии — теперь уже под выразителей общепатриотических интересов.

Психология мимикрии в практической политике про­является на уровнях отдельного индивида, малой группы и социально-политической организации. В первом случае говорят о мимикрии конкретного политического деятеля. Так, Наполеон Бонапарт, прежде чем провозгласить себя императором и основателем новой монархической дина­стии, представлялся в качестве яростного защитника ан­тимонархической революции. Во втором случае обычно имеется в виду мимикрия небольшой группы людей, при­шедших к власти ради реализации собственных, как пра­вило, корыстных интересов (например, военная хунта, осуществившая насильственный антиконституционный переворот), но выдающих себя за поборников интересов всего народа. В третьем случае речь идет о политической организации, партии или общественно-политическом движении, использующих приемы политической мимик­рии для завоевании массовой поддержки, «мандата дове­рия» для осуществления своих целей.

Наиболее распространенным приемом политиче­ской мимикрии в современной практике является демон­стративный популизм — пропагандистская риторика и политические жесты, направленные на взвинчивание притязаний и ожиданий электората, на всевозможные, обычно нереальные обещания в ходе предвыборных кампаний. Многочисленные примеры такого рода дали процессы демократизации российского общества в по­следние годы.

Необходимость прибегать к приемам политической мимикрии и их эффективность связаны с уровнями политической культуры и политического сознания об­щества. При их достаточном развитии, в демокра­тическом, хорошо информированном обществе с мас­совыми навыками понимания людьми собственных интересов и терпимостью к интересам других, с усто­явшейся многопартийной плюралистической полити­ческой системой в рамках правового государства, не­обходимость в мимикрии как средстве выживания и самозащиты резко снижается. Это относится и к по­тенциальной эффективности и, соответственно, при­влекательности приемов мимикрии для достижения узкоэгоистических, личных, групповых или корпора­тивных целей.

Психологическая война

В широком смысле, это целенаправленное и плано­мерное использование политическими оппонентами психологических и др. средств (пропагандистских, ди­пломатических, военных, экономических, политических и т. д.) для прямого или косвенного воздействия на мне­ния, настроения, чувства и, в итоге, на поведение про­тивника с целью заставить его действовать в угодных им направлениях. На практике, термин «психологиче­ская война» чаще употребляется в более узком смысле: еще недавно он трактовался как совокупность идеоло­гических акций западных стран против стран социализ­ма, как подрывная антикоммунистическая и антисовет­ская пропаганда, как метод идеологической борьбы. Аналогичным образом, понятие «психологическая вой­на» использовалось в рамках конфронтационного мыш­ления на Западе как совокупность приемов, применяе­мых «восточным блоком» для подрыва психологического единства сторонников западной демократии.

Психологическая война как реальный политико-психологический процесс направлена на подрыв мас­совой социальной базы политических оппонентов, на разрушение уверенности в правоте и осуществимости идей противника, на ослабление психологической устойчивости, морального духа, политической, социальной и всех иных видов активности масс, находящихся под влиянием оппонентов. Конечной целью психологи­ческой войны является поворот массового сознания и массовых настроений от удовлетворенности и готовно­сти поддерживать оппонентов, к недовольству и дест­руктивным действиям в их отношении. Достижение такой цели может выражаться в разных формах: от подготовки и провоцирования массовых выступлений для свержения политического режима до возбуждения интереса к социально-политическим и идеологическим конструкциям альтернативного характера.

Практически «психологическая война» означает перенос идейно-политической борьбы из сферы тео­ретического сознания в сферу сознания обыденного. В ней обращаются не к научным доводам и логическим аргументам, не к разуму и даже не к фактам, а к ирра­циональным явлениям. К ним относятся эмоции и ин­стинкты (социальной и национальной гордости, коры­стной заинтересованности, державным амбициям, инстинкту социального и национального самосохране­ния и т. п.), предрассудки (расовые, национальные) и предубеждения (обычно традиционно-исторического характера). Сюда же относятся разнообразные соци­ально-идеологические мифологические конструкции (от мифов о «русском медведе» до похожих штампов о «мировом империализме», «исламской угрозе», «ма­сонском заговоре» и т. п.). Задача такого переноса борьбы из одной сферы в другую заключается в ее переводе на уровень повседневной, обыденной психо­логии — таким образом, чтобы эта борьба пронизыва­ла все проблемы жизни людей и «объясняла» их через политическое противостояние. Это достигается за счет массированного внедрения в сознание людей множе­ства ложных стереотипов восприятия и мышления, извращенных представлений о господствующих в их среде взглядах, происходящих в мире событиях и тен­денциях их развития.

«Психологическая война», как непременный ком­понент всякой войны и вооруженного конфликта, про­является в виде так называемой «спецпропаганды», рассчитанной на войска и мирное население реально­го противника. Здесь психологическая война становит­ся средством военно-политической психологии. В силу особой закрытости, пока известны лишь два обширных проекта в истории этой сферы. Действуют «сроки сек­ретности», а они достаточно велики. Так, например, психологический портрет А. Гитлера был создан по заданию ЦРУ У. Лангером в 1943 г. Однако опублико­ван он был только через тридцать лет, в 1972 г.

Проект «Кеймлот» был разработан в б0-е гг. XX века в США специальной организацией, во главе ко­торой стоял до сих пор не известный психолог. Цель проекта: организация сбора информации о расстанов­ке политических сил в ряде стран «третьего мира» с не­капиталистическими режимами. Задача: прогнозирова­ние «вспышек насилия», то есть, организация подрывной деятельности. Либо, в другом варианте, защита прозапад­ных правительств от повстанцев. Первоначально «Кейм­лот» нацеливался на правительство С. Альенде в Чили. Слухи о нем просочились в печать и, как будто, амери­канское правительство от него отказалось. Однако после­дующие события в Чили общеизвестны.

Проект « Эджайл» был нацелен на изучен не эффек­тивности мероприятий против повстанцев в Юго-Восточной Азии (в основном, Вьетнам). Цели: анализ моти­вации коммунистов Северного Вьетнама, механизмов стойкости и сплоченности, психологических последст­вий различных военных и политических действий аме­риканцев во Вьетнаме. Среди реальных достижений — понимание отрицательного психологического воздейст­вия массированных бомбардировок ДРВ. Справочно: до этого, решение президента США Л. Джонсона начать бомбардировки также опиралось на мнение психологов (из «РэндКорпорайшн»). Однако они ошибочно оцени­ли и вероятную реакцию вьетнамского населения, и отношение американского общественного мнения к бом­бардировкам.

В мирное время, в условиях силового противостоя­ния с противником потенциальным, психологическая война выступает в качестве одного из ведущих компо­нентов политического противостояния. Примером та­кого рода является «холодная война» между Востоком и Западом, заполнившая десятилетия после Второй мировой войны и состоявшая из встречных потоков мифотворчества.

Наиболее распространенные приемы психологи­ческой войны делятся на 3 группы.

Наши рекомендации