Некоторые черты политической психологии основных социальных групп

Традиционно в XX веке во все мире выделялись три основные большие социальные группы: буржуазия, ра­бочий класс и крестьянство. Внутри них и между ними выделялись страты и прослойки крупной, мелкой и средней буржуазии, индустриальных, транспортных и др. рабочих, фермеров и коллективизированного кре­стьянства, интеллигенции («интеллектуалов») и т.д. Рассмотрим некоторые основные черты политической психологии этих больших социальных групп в истори­ческой динамике.

Буржуазия

Представляет собой весьма разнородную большую социальную группу. Однако для буржуа, к какому бы слою или страте внутри данной группы он не принадле­жал (к крупной, средней или мелкой буржуазии, к ком­прадорской, бюрократической или торгово-посреднической буржуазии), главной потребностью и целью является стремление к прибыли, укрепление и расши­рение своего бизнеса. Этим объясняется рациональный образ мысли любого буржуа, рационализирование его образа жизни, его рациональная хозяйственная этика[125]. ^ак отмечал еще М.Вебер, капиталистическому духу евойственны как умение рисковать в повседневных Аловых операциях, так и желание получать прибыль в рамках непрерывно действующего рационального хозяй­ства[126]. Соответственно, этому и подчинено его возможное участие в политике — он постоянно реформирует и ра­ционализирует ее в своих интересах..

Здесь необходимо оговориться, что в индустриаль­но развитых западных странах прямое участие буржуа­зии в политике уже практически не встречается. Само развитие буржуазного государства способствовало фор­мированию профессиональных политиков как особой социальной группы. Эта группа финансируется буржуа­зией и, соответственно, обслуживает ее политические ин­тересы, хотя внешне старается держаться в стороне от буржуазии, особенно крупной. Соответственно, чась бур­жуазии постепенно оттесняется от реальной политики, и это выступает в качестве естественного «разделения тру­да». «Гений делового мира зачастую не способен заткнуть рот какому-либо краснобаю в салоне или на политиче­ском собрании. Зная за собой этот недостаток, он пред­почитает устраниться и не связываться с политикой»[127].

В менее развитых странах встречаются и другие ситуации, в которых представители буржуазии непо­средственно участвуют в политической деятельности. Анализ форм их политического участия как раз и по­зволяет дифференцировать слои и страты внутри этой большой группы.

Очевидно, например, что представитель крупной торговой буржуазии отличается по некоторым сущест­венным особенностям своего психического склада от владельца среднего торгового предприятия. Крупный торговец в силу сравнительно большего размаха своей деятельности, более прочного положения на рынке спо­собен к большей предприимчивости и маневренности, он лучше осознает свои не только ближайшие, текущие, но и перспективные, стратегические интересы. Соот­ветственно, он более склонен к участию в политике. Финансовая поддержка партий, выражающих его ин­тересы — минимальная форма политического участия. Очень часто возможно и личное участие в партийной деятельности, выдвижение своей кандидатуры в депу­таты парламента или местной представительной власти.

Средний представитель торговой буржуазии за­частую психологически более консервативен, хуже ориентируется в политических проблемах, затрагиваю­щих его социальную группу в целом, склонен выдви­гать на первый план свои сиюминутные интересы. Для него проще вступить в коррупционные отношения с бюрократическими представителями власти, чем все-оьез включаться в политическую деятельность.

Наиболее сложным с точки зрения участия в по­литике является положение мелкой буржуазии. Для ее политико-психологического склада характерно сочета­ние часто противоречивых тенденций, отражающих ее положение как непосредственного труженика и собст­венника, мелкого предпринимателя. Если банкир, сидя­щий в офисе и распоряжающийся значительными финансовыми средствами, часто просто вынужден за­ниматься политикой ради защиты своих интересов, то мелкий лавочник, владелец небольшой торговой точки или уличный торговец просто лишен такой возможно­сти. Его влечет то к буржуазии, то к наемным рабочим. Он ощущает себя то собственником, то подневольным трудягой. История показала, что этот тип трудно вовле­кается в политическую деятельность. Однако такое вовлечение возможно при использовании заинтересо­ванности мелкого буржуа в защите его мелкособствен­нических интересов от двух основных опасностей: от конкуренции со стороны как иностранного, так и круп­ного местного капитала. В свое время А. Гитлер пообе­щал немецким лавочникам защиту от этих двух опас­ностей — и они стали массовой политической опорой его режима.

Рабочий класс

В современном мире давно утратил черты того «пролетариата» времен промышленной революции, о котором писал основоположник марксизма. Даже советские исследователи уже были вынуждены призна­вать: «Нынешний уровень политического сознания пролетарской массы в целом отстает от уровня практической борьбы рабочего класса, развития его протеста против капиталистических отношений»[128]. В развитых лромышленных странах, безусловно, значительной части трудящихся присуще критически-оппозиционное отношение к буржуазной и социал-реформистской поли­тике. Однако это отношение не ведет у большинства трудящихся к формированию или принятию активных политических позиций, соответствующих их оппозиционным настроениям. Наиболее явное и массовое выра­жение этих настроений — рост отчуждения от политики, недоверие к политическим партиям и государству уклонение от участия в выборах и тому подобные явления. Часто возникает впечатление, что, ощущая потреб­ность в существенных политических переменах, многие трудящиеся просто не в состоянии найти удовлетворяю­щую их альтернативу курсу правящих в обществе сил. По этой причине их политические ориентации и пове­дение принимают в значительной мере инерционный характер, как бы подчиняясь привычным, унаследован­ным от прошлого стереотипам.

Уровень развития социально-группового сознания в рабочей среде очень связан с историческими тради­циями, с путями формирования данной общности. Так, например, французский рабочий не сравним психоло­гически с американским, и это понятно, французский рабочий класс сыграл важную роль в буржуазно-демо­кратической революции 1848 г. Во время Парижской коммуны он поднялся на первую в истории попытку пролетарской революции. Позднее он отстаивал свои права в острые периоды Народного Фронта и Освобо­ждения. Не только собственный опыт данной группы, но и общенациональные исторические традиции спо­собствовали утверждению в ее сознании социал-демо­кратических и даже социалистических ценностей. Это нашло отражение и в структуре партийно-политиче­ских сил Франции.

В США же, в силу своих особенностей историче­ского развития, материальные и социальные завоева­ния американских рабочих выступали на поверхности как результат чисто экономической, «тредъюнионистской» борьбы, а не как следствие участия в политиче­ских конфликтах. Исторически обусловленный культ индивидуализма, личного успеха как решающего фак­тора в улучшении социального положения человека, сами идеи «American Dream» и «self-made-man» глубо­ко пронизывают всю политико-психологическую атмо­сферу американского общества. Этот культ не мог не оказать значительного влияния на широкие слои рабочих, что и создало особый вариант социально-группового сознания.

В научной литературе достаточно хорошо описа­на политическая психология «подкупленных» или «почтительных» слоев, прежде всего, именно американ­ского рабочего класса (та самая, известная еще из ху­дожественной литературы «рабочая аристократия»). Есть и аполитичные слои, являющиеся жертвой собст­венной низкой политической осведомленности — это политически индифферентные люди, принимающие формы поведения, активно навязываемые им буржуаз­ной пропагандой. Есть и часть рабочего движения, ис­кренне верящая в «общенародный» характер правящих в западных странах буржуазных политических партий, в их способность осуществлять социально-прогрессив­ную политику.

У тех рабочих и служащих, которые поддержива­ют социал-демократические партии, реформистские установки в политике в большей или меньшей степе­ни соответствуют «компромиссной» позиции по отно­шению к капиталистической общественной системе. Они одновременно и принимают, и отвергают ее, но при этом не хотят и опасаются слишком крутой ломки существующего строя. Их политический выбор отра­жает известный уровень развития социально-группо­вого сознания: они считают, что социал-демократия более близка к «простым людям», чем откровенно бур­жуазные партии, и в той или иной мере защищает интересы рабочих слоев.

В целом, однако, реформистская политическая ориентация и соответствующее ей политическое по­ведение не в состоянии выразить антикапиталистические тенденции в сознании рабочих слоев, их оппози­цию политике государственно-монополистического капитализма.

Особые политико-психологические явления про­исходят в рабочей среде в кризисных социально-по­литических ситуациях. По справедливому замечанию немецкого исследователя И. фон Хайзелера, под воз­действием кризиса развивается двойственное, одно­временно критическое, и зависимое сознание[129]. Кри­зисы ухудшают условия продажи рабочей силы и, тем самым, ослабляют позиции рабочих в борьбе за свои потребности. Кроме того, в условиях кризиса растущая безработица усиливает конкуренцию среди самих рабочих, ослабляя их солидарность. В политико-психологическом плане подобные факторы могут ослаблять внутреннюю сплоченность группы, снижать ощуще­ние своей силы, негативно воздействовать на уровень группового сознания. Вместе с тем, действие тех же факторов может вести и к росту социального протес­та данных слоев, к их объединению в борьбе против последствий кризиса, перерастающей в массовые по­литические движения за изменение существующих порядков. Такими были, в частности, последствия «ве­ликой депрессии» конца 20-х начала 30-х годов XX века в ряде капиталистических стран. Однако в совре­менных условиях, как правило, кризисы скорее ослаб­ляют, чем усиливают позиции рабочих слоев.

В целом, можно сделать вывод: общий рост соци­альных потребностей рабочих слоев еще далеко не все­гда находит свое конкретное выражение в осознании интересов и целей своей группы в политической сфе­ре, соответствующих новому содержанию и уровню этих потребностей. Данное обстоятельство активно ис­пользуется буржуазными идеологами для канализации роста потребностей в русло индивидуалистических представлений и ценностей, для разложения собствен­но рабочего социально-группового сознания.

Главный же парадокс ситуации заключается в том, что собственно буржуазия в большинстве развитых стран не превышает во второй половине XX века 2-4% населения этих стран. Тем не менее, эти страны явля­ются откровенно буржуазными по доминирующей сре­ди их населения психологии. Представляя собой аб­солютное меньшинство, буржуазия сумела заразить своей психологией, своим сознанием и, главное, свои­ми ценностями, нормами и образцами поведения подав­ляющую часть всех других социальных групп и слоев населения.

Крестьянство

Всегда считалось наиболее инертной массой в по­литике. «Призрак Вандеи», крестьянского контрреволю­ционного восстания из французской истории наложил свой отпечаток на восприятие политической психологии крестьянства. До сих пор считается, что именно кресть­яне испытывают наибольшие сложности с выработкой социально-группового сознания и, тем более, группо­вой идеологии. Сами условия их образа жизни, посто­янная трудовая загруженность укрепляют крестьян­скую индивидуалистическую психологию, не давая ей выйти на более высокий уровень развития, препятст­вуя формированию осознания себя как большой соци­альной группы. Еще К. Маркс писал о французских парцельных крестьянах середины XIX века, что «...то­ждество их интересов не создает между ними никакой общности... », что поэтому они «неспособны защищать свои классовые интересы от своего собственного име­ни...»[130].

В XX веке многочисленные попытки создания «крестьянских» политических партий в разных стра­нах мира не дали практически ни одного эффективно­го результата. В сегодняшней России мы видим то же самое: от имени «крестьянства» выступает исключи­тельно аграрно-бюрократическая элита, не имеющая собственной серьезной поддержки среди электората и постоянно вынужденная блокироваться с иными по­литическими силами — прежде всего, с левой оппози­цией.

Одновременно, в истории многих стран именно масштабные крестьянские бунты и восстания сос­тавляют наиболее драматичные страницы далекой истории. Жакерия во Франции, крестьянская война в Германии, восстания П. Болотникова и Е. Пугачева в России происходили задолго до появления буржуазии или рабочего класса. Казалось бы, именно крестьян­ство в сегодняшнем мире обладает наибольшим ста­жем социально-политической деятельности в своей исторической памяти. Однако это не дает крестьянст­ву никаких преимуществ в современной политике в развитых странах.

Определенные попытки активизировать роль кре­стьянства предпринимались в развивающихся странах. Так, один из теоретиков и практиков алжирского нацио­нально-освободительного движения Ф. Фанон прогно­зировал рост политической активности крестьянства именно в этих странах, противопоставляя его неразви­тому рабочему классу. Ф. Фанон считал рабочий класс экономически слишком связанным с буржуазией и, потому, как бы автоматически заинтересованным в развитии капиталистического предпринимательства. В силу своего привилегированного материального по­ложения в развивающихся странах, считал он, рабочие представляют собой часть «социальной верхушки», и только «мелкое», малоимущее крестьянство способно к активной политической (в частности, национально-ос­вободительной) борьбе. Однако опыт показывает, что крестьянство редко способно самостоятельно преодо­леть локальность своих политических действий.

В западной этно-психологической и политико-пси­хологической литературе массы крестьянского насе­ления роднят четыре основные качества:

1) «фатализм», т. е. отсутствие достаточной соци­альной активности, вера в предрешенность со­циальных перемен в соответствии с канонами религии;

2) «апатия», как безразличие к участию в активных социальных, политических действиях, пассив­ный способ существования;

3) «индивидуализм» — избегание, по возможно­сти, включенности в социальные общности, уход от социальных проблем в индивидуальные;

4) «атомизм», приверженность к жизни в своего рода «атомарных» структурах типа семьи, рода, клана или племени с одним лидером и безответ­ными последователями.

По данных наших собственных исследований по­литической психологии афганского крестьянства по­следних десятилетий, главным фактором выступает страх в широком смысле — прежде всего, как страх перемен. Страх крестьянина заставляет его минимизи­ровать свои потребности. Дело в том, что потребности людей далеко не всегда так жестко связаны с их непо­средственным поведением, чтобы немедленно про­являться в политике. История показывает: афганский крестьянин всегда хотел иметь свою землю. Об этом говорят хотя бы многочисленные крестьянские бун­ты и восстания вокруг «передела» (раздела) земли. Дру­гое дело, что власть имущие подавляли эти желания и стремления. На любые потребности могут существо­вать и поддерживаться заинтересованными силами своеобразные контрпотребности, сдерживающие про­явление первых. В данном случае к таким контрпотреб­ностям относится традиционалистский комплекс в пси­хологии крестьянства. Он порождает особую систему предпочтений в жизни, определяет своеобразную на­правленность поведения, отношения к себе и другим людям. Он определяет особую жизненную ориента­цию — ориентацию «статус-кво», избегания политиче­ских перемен и сохранения жизни такой, какой она была совсем недавно, будучи освященной религией, обычаями и нравами предков. Такая ориентация часто распространяется именно в крестьянской и, шире, мел­кобуржуазной среде, среди тех, кто испытывает угрозу конкуренции, разорения, — в частности, мелких земле­дельцев. Для такой ориентации характерны конфор­мизм, социальный консерватизм, боязнь перемен. В си­туации особой угрозы «статус-кво» — отчаяние, которое может вести к различным формам политического экстре­мизма. Здесь лежит социально-психологическое объяс­нение таких феноменов, как шарахание вправо, реакци­онность на грани фашизма, или, с другой стороны, напротив, левацкая ультрареволюционность на грани анархизма.

Большая часть афганских крестьян, отвечая на во­прос «что значит преуспеть в жизни? », сводит жизнен­ный успех не столько к земле, деньгам и, шире, к мате­риальному положению, а к спокойствию. Для того, чтобы преуспеть в жизни, по их мнению, необходимо прежде всего спокойствие. Эта тема означает добровольное или чаще вынужденное ограничение своих целей и потреб­ностей удовлетворением лишь непосредственных нужд: надо избежать нищеты, прежде чем думать об улучше­нии своего положения. Мотив «спокойствия и безопас­ности» — ведущий в их психологии. Непосредственным поводом для тех или иных политических действий явля­ется не столько тот или иной уровень жизни («высокие» потребности), сколько ощущение постоянной угрозы тому, что есть. В итоге получается, что одной из основ­ных причин политических выступлений крестьянства было в истории и является до сих пор периодически воз­никающее у них ощущение необеспеченности, угрозы подрыва «статус-кво»,

В свое время К. Маркс осуществил социально-психологический анализ поведения крестьянства в ходе революции 1820—1821 гг. в аграрной Испании. Как известно, там сокращение наполовину церковной десяти­ны и распродажа монастырских поместий не только не привлекли массы крестьян на сторону революции, а, напротив, оскорбили их, усилив влияние традиций и предрассудков и, тем самым, контрреволюцию. В опре­деленные моменты, при определении обстоятельствах, традиции могут оказать и оказывают более сильное влияниe на формирование психики, сознание и поведение таких групп, нежели реальные экономические факторы и связанные с ними потребности.

Интеллигенция

Отличается особой психологической разнородно­стью. Высокий уровень индивидуального сознания высокообразованных людей — объективный тормоз для развития сознания группового. Соответственно содержание и уровень развития социально-группово­го сознания интеллигенции как раз и отражают ее социальную, психологическую и политическую разно­родность. В результате, ее разобщенность на профес­сиональные подгруппы, слои и отряды приводит к тому, что именно в их рамках в основном и формиру­ется социально-психологическая, а затем и политико-психологическая общность работников квалифициро­ванного умственного труда. Их групповое сознание обретает форму своеобразного корпоративного или «цехового» сознания, что проявляется в своего рода «корпоративном коллективизме» (или просто корпора­тивизме) — то есть, в коллективизме, ограниченном сравнительно узкими рамками интересов данной со­циально-профессиональной группы.

В последние десятилетия в среде интеллигенции принято идентифицировать себя в качестве «среднего класса» или «средних слоев» (иногда с подразделени­ем на «высший» и «низший» слои «среднего класса»). Объективно, такое положение носит неопределенный характер, поэтому для интеллигенции в политическом плане достаточно типично расслоение на два основных отряда. С одной стороны, современная интеллигенция выступает в качестве политического и идеологическо­го аппарата крупной буржуазии. С другой стороны, беднейшие слои интеллигенции, близкие по своему положению к наемным рабочим, часто выступает в роли идеологов основных трудящихся страт и слоев на­селения.

Однако по мере общего роста уровня образованно­сти населения, интеллигенция постепенно меняет свою сущность. Ныне лишь в немногих странах осталось несколько возвышенное понимание понятия «интелли­генция», связанное с ролью «властителей дум» и осо­бой субкультурой, игравшей заметную роль в общест­ве в конце XIX века. Тогда, прежде всего, творческая интеллигенция отличалась особой, романтической кри­тикой капитализма и активно выступала против засилия крупного капитала.

В современном мире в большинстве развитых стран этот ореол романтизма ушел в далекое прошлое. «Интеллигенция» постепенно превращается во все бо­лее растущий слой «интеллектуалов» — просто высо­кообразованных наемных работников. Из рядов «интел­лигенции» постепенно ушли отряды так называемой «инженерно-технической интеллигенции» (ныне вряд ли кто назовет «интеллектуалом» инженера-прораба на стройке), школьных учителей, медицинских работни­ков.

С одной стороны, это означает рост общей числен­ности и, потенциально, социально-политической роли интеллигенции в широком смысле. С другой стороны, собственно «интеллигенцией» ныне остается лишь «высший средний класс», приближающийся по уров­ню доходов и условий жизни к средней буржуазии или даже формально включающийся в данную страту в ка­честве собственников своих «производств» — меди­цинских клиник, частных учебных заведений, научных аналитических центров, рекламных агентств и т. д. Со­единение двух названных сторон потенциально может обеспечить возвышение социально-политической роли интеллектуалов во главе с «интеллигенцией» уже в ско­ром будущем.

Как известно, в эпоху промышленной революции произошло объективное возвышение роли пролетариа­та как создателя необходимых обществу материальных ценностей— пресловутых «промтоваров». В совре­менную эпоху, безусловно, ведущую роль приобретает создание интеллектуальных продуктов — например, программного обеспечения для персональных компью­теров. Интенсивно развивающаяся в последние годы информационная революция уже привела к тому, что интеллектуалы становятся ведущей группой обществен­но-технологического развития. Теоретически, это долж­но вести к возвышению их политической роли.

Однако пока «интеллектуалы» находятся в поло­жении «группы в себе». Развитию группового сознания мешает индивидуальный характер их ведущей деятельности. Сегодняшний интеллектуал может работать с персональным компьютером, практически не зыходя из дома — возможности Интернета позволяют ему иметь информационную связь почти со всем миром. Однако пока это явно мешает внешней консоли­дации интеллектуалов в отдельную социально-полити­ческую группу.