Xxxi. преступления, трудно доказуемые

Тому, кто не учитывает, что разум почти никогда не был законодателем народов, может показаться странным в связи с вышеизложенными принципами, почему для раскрытия наиболее частых и наиболее запутанных и химерических, то есть наиболее невероятных, преступлений пользуются версиями и доказательствами наиболее слабыми и двусмысленными: как будто закон и судья заинтересованы не столько в раскрытии истины, сколько в том, чтобы любыми средствами доказать сам факт преступления; как будто опасность осудить невиновного не возрастает в той же мере, в какой вероятность невиновности выше, чем вероятность виновности. У большинства людей не хватает мужества как для совершения тяжких преступлений, так и подвигов во имя добродетели. Поэтому, вероятно, и те и другие совершаются одновременно, скорее, в тех государствах, жизнь которых регулируется больше исполнительной властью и политическими страстями в интересах общественного блага, чем в странах, где жизнь регулируется в интересах всех граждан или с помощь хороших законов. В этих последних ослабление страстей способствует, по-видимому, скорее поддержанию, чем улучшению образа правления. Из этого вытекает важный вывод, согласно которому тяжкие преступления, совершаемые в каком-либо государстве, не всегда свидетельствуют об его упадке.

Существуют некоторые виды часто совершаемых, но при этом и трудно доказуемых преступлений. Трудность их доказательства рассматривается как вероятность невиновности. И поскольку значение ущерба, вызываемого нераскрытостью этих преступлений, тем ничтожнее, чем меньше причинно-следственных связей между частотой их совершения и их нераскрываемостью, то продолжительность следствия и сроки давности должны быть одинаково сокращены. Между тем в отношении прелюбодеяний и "греческой любви", преступлений трудно доказуемых, согласно установившемуся правилу допускается применение тиранических презумпций, этих квази- и полудоказательств (как будто человек может быте полуневиновен или полувиновен, то есть полунаказан или полуоправдан). И именно при раскрытии этих преступлений с особой силой проявляется жестокое господство пытки над личностью обвиняемого, над свидетелями, наконец, надо всей семьей несчастного в полном соответствии с доктринами, которые развиваются с возмутительным хладнокровием некоторыми учеными-юристами и которые преподносятся судьям как норма и как закон.

Прелюбодеяние как преступление с политической точки зрения объясняется двумя причинами: эволюцией законов человеческого бытия и сильным взаимным влечением полов. Это влечение во многом сходно с всемирным тяготением, ибо подобно последнему оно ослабевает на большом расстоянии. И подобно тому, как всемирное тяготение управляет движениями всех тел материальной природы, влечение, пока оно существует, управляет движениями души. Различие между ними проявляется в том, что тяготение уравновешивается препятствиями, а половое влечение в большинстве случаев ими еще более усиливается.

Если бы я обращался с речью к нациям, не озаренным светом религии, то указал бы еще и на другое значительное различие между этим преступлением и всеми остальными. Оно вызвано постоянной и общей для всего человечества первородной потребностью, потребностью, предшествовавшей обществу и даже лежащей в его основе. Другие же преступления разрушают общество. Их причиной служат мимолетные страсти, а не потребности природы. Для человека, знающего историю и людей, эта потребность в одинаковых климатических условиях представляется всегда постоянной величиной. А если это верно, то кажутся беспочвенными и даже гибельными те законы и обычаи, которые имеют целью уменьшить общую сумму проявлений этой потребности, потому что следствием их действий будет однобокое сосредоточение лишь в одной части общества своих и чужих потребностей. Мудрыми же, напротив, следует считать те законы и обычаи, которые, следуя, так сказать, ровной покатости равнины, распределяют общее действие этой потребности равномерно по всей поверхности равнины, разделив ее на небольшие равновеликие части, так что этим устраняется во всех ее уголках возможность и засухи, и наводнения. Супружеская верность всегда пропорциональна количеству браков и свободе их заключения. Там, где над нами господствуют наследственные предрассудки, где браки заключает и расторгает родительская власть, там адюльтер тайно разрывает брачные узы вопреки общепринятой морали, долг которой возмущаться последствиями, нарочито не замечая причин. Сказанное, однако, не касается тех, кто, живя по законам истинной религии, руководствуется высшими принципами, которые регулируют силу природных явлений. Действие этого преступления так стремительно и так таинственно, так сокрыто покрывалом, наброшенным самими законами, покрывалом необходимым, но непрочным и только увеличивающим ценность предмета, вместо того чтобы ее уменьшать. А поводы к совершению этого преступления так легки и последствия так двусмысленны, что законодателю легче предупредить его, чем заниматься его исправлением. Общее правило гласит: для всех преступлений, которые в силу своей природы в большинстве случаев являются трудно раскрываемыми и потому остаются безнаказанными, само наказание становится стимулом к их совершению. Особенность нашего воображения заключается в том, что если трудности не непреодолимы или не слишком обременительны для лености духа каждого человека, то они еще более его распаляют, усиливая значимость желаемого предмета, с одной стороны, и мешают ему, непостоянному и вечно мечущемуся, отвлечься от этого предмета - с другой. Вынужденное, таким образом, охватывать всю совокупность отношений воображение наиболее энергично стремится к приятному, к чему, естественно, нашу душу тянет больше, чем к мрачному и печальному, чего она избегает и боится.

"Аттическая любовь" сурово наказывается законами. За нее с особой легкостью подвергают обвиняемых пыткам, этим победительницам невиновности. Она вызывается не столько потребностями одинокого свободного человека, сколько страстями человека, живущего в обществе и в рабстве. Она черпает силы не столько в пресыщении удовольствиями, сколько в том воспитании, которое, чтобы сделать людей полезными для других, начинает с того, что делает их бесполезными для самих себя. Это воспитание начинается в домах, где собирается пылкое юношество, где за глухой стеной, исключающей общение с внешним миром, тратятся бесполезно для человечества все накопленные природные силы, ускоряя наступление преждевременной старости.

Детоубийство является также следствием безвыходного положения, в которое поставлена женщина, поддавшаяся слабости или насилию. Женщина, мечущаяся между собственным позором и смертью существа, неспособного чувствовать страдания, разве не предпочтет она эту последнюю неминуемым страданиям, которые ожидают ее и ее несчастный плод? Лучшим средством предупредить это преступление являются, как мне представляется, эффективные законы, защищающие слабых от тирании, которая стремится преувеличить значение пороков, если не может спрятать их под маской добродетелей.

Я не собираюсь преуменьшать справедливый ужас, порождаемый этими преступлениями. Но, указывая их источники, я считаю себя вправе сделать следующий общий вывод: наказание какого-либо преступления не может быть названо справедливым (то есть необходимым) до тех пор, пока закон не принял наиболее действенных в условиях данной страны мер для его предупреждения.

XXXII. САМОУБИЙСТВО

Самоубийство - это преступление, к которому, казалось бы, нельзя применить наказание в собственном смысле этого слова, ибо оно карает или невиновного, или холодное и бесчувственное тело. И если в последнем из этих двух случаев наказание не производит никакого впечатления на живых, как не производит на них впечатление бичевание статуи, то в первом наказание несправедливо и жестоко, так как политическая свобода людей необходимо предполагает, что наказание должно быть исключительно личным.

Люди слишком любят жизнь, И все, что их окружает, лишь укрепляет их в этой любви. Обольщающий образ радости и надежды, этой сладчайшей обманщице смертных, благодаря которой они с вожделением осушают чащу зла, если к нему примешана хоть капля удовольствия, слишком манит людей. И потому не следует опасаться, что неизбежная безнаказанность самоубийства возымеет на людей какое-либо действие. Кто боится страданий, подчиняется законам. Но смерть уничтожает в теле все источники страданий. Что ж тогда сможет удержать отчаявшуюся руку самоубийцы?

Тот, кто лишает себя жизни, наносит обществу вреда меньше, чем тот, кто покидает его пределы навсегда. Ибо первый оставляет все, что ему принадлежало, а второй лишает общество как себя самого, так и части своего имущества. Если общество сильно числом своих граждан, то покинувший его наносит ему вдвое больший ущерб, поселившись в каком-либо соседнем государстве, чем тот, кто отнимает себя у общества посредством самоубийства. Вопрос таким образом сводится к следующему: полезно или вредно для государства предоставлять каждому своему гражданину полную свободу покидать его.

Не следует принимать закон, не обладающий силой принуждения или потерявший свое значение по причине каких-либо обстоятельств. А так как людьми управляет общественное мнение, которое подвержено лишь медленному и косвенному, а не прямому и насильственному воздействию законодателя, то бесполезные и игнорируемые людьми законы заражают своей негодностью более эффективные законы, на которые после этого смотрят скорее как на препятствие, которое следует обойти, чем как на залог общественного блага. Если же, как указывалось выше, восприимчивость наших чувств ограничена, то, уделяя больше внимания другим предметам, чуждым закону, они будут менее способны воспринимать сам закон. Отсюда мудрый устроитель общественного благополучия мог бы сделать весьма полезные выводы. Однако выяснение их слишком бы отвлекло меня от моего собственного предмета, который состоит в том, чтобы доказать бесполезность превращения государства в тюрьму. Подобный закон бесполезен, ибо не ясно, как запереть границу и затем поставить стражу над стражей, если только страну не отделяют от всех других стран неприступные горы или несудоходные моря? Тот, кому удалось покинуть страну со всем своим состоянием, не может быть наказан. Это преступление после его совершения, таким образом, не может быть наказано. А предупреждать его наказанием значило бы наказывать волю человека, а не его деяние, то есть вторгаться в область намерений, самую свободную от власти законов область человеческой природы. **Подвергнуть наказанию вместо эмигрировавшего его имущество, оставшееся в государстве, значило бы способствовать застою в международной торговле.** Кроме того, этому препятствует легко осуществимые и неизбежные в подобных случаях мошеннические сделки, которые не могут быть пресечены без опасности ограничения гражданских прав. Наказывать возвратившегося иммигранта значило бы препятствовать исправлению зла, причиненного обществу, поскольку это сделало бы всех эмигрантов невозвращенцами. Само запрещение оставлять страну только усиливает в его гражданах желание покинуть ее, а иностранцам служит предупреждением против ее посещения.

Что же мы должны думать о правительстве, у которого нет другого средства удержать людей в стране, уже связанных с ней естественным образом первыми впечатлениями детства, кроме страха? Наиболее действенное средство, способное удержать граждан в отечестве, заключается в увеличении благосостояния каждого из них. Подобно тому, как поощряются все усилия для создания положительного торгового баланса государства, точно так же величайший интерес верховной власти и народа заключается в том, чтобы всеобщее благополучие по сравнению с другими государствами было бы выше, чем где бы то ни было. Роскошь не составляет главного элемента этого благополучия, хотя она и является необходимым средством против неравенства, усиливающегося по мере успешного развития всей нации в целом, ибо без такого прогресса все богатства сосредоточивались бы в одних руках. Там, где территория страны увеличивается в большей степени, чем растет население, роскошь благоприятствует деспотизму, **так как, чем население реже, тем слабее развита промышленность страны. А чем слабее развита эта последняя, тем сильнее бедность зависит от богатства и тем сложнее угнетенным объединиться против угнетателей. К тому же объединение это будет не столь для угнетателей опасно. Роскошь благоприятствует деспотизму в этом случае потому, что высокие должности, почести, отличия, подчинение, еще более отделяющее могущественных от слабых,** достигаются легче немногими, чем многими. И люди тем менее зависимы, чем меньше существует возможности контролировать их. А контроль за людьми тем менее возможен, чем больше их численность. Но там, где население растет гораздо быстрее территории, там роскошь противостоит деспотизму, так как она стимулирует развитие промышленности и инициативу людей, а удовлетворение развившихся потребностей предоставляет так много наслаждений богатому, что для показной и тщеславной роскоши, усиливающей чувство политической зависимости, не остается много места. Поэтому можно заметить, что в государствах с обширной территорией, но малонаселенных и слабых, тщеславная роскошь преобладает над роскошью жизненных удобств, если не встречает сопротивления. И наоборот, в государствах густонаселенных с небольшой территорией роскошь жизненных удобств ограничивает роскошь тщеславия. Однако торговля и наслаждение роскошью имеет тот недостаток, что производятся они при участии многих, а плодами их пользуются лишь немногие. Большинство же довольствуется самой их незначительной частью. Так что чувство нищеты остается. Оно, правда, порождается скорее сравнением, чем действительностью. Безопасность и свобода, ограниченная одними лишь законами, - вот что составляет основу благополучия. Именно благодаря им роскошь приносит пользу населению. Без них она становится орудием тирании. Подобно диким и свободолюбивым благородным животным, которые удаляются в необитаемые и неприступные места, оставляя плодородную и прекрасную местность человеку, преследующему их, сами люди бегут от наслаждений, распределяемых тиранией.

Таким образом, доказано, что закон, превращающий страну в тюрьму для подданных, бесполезен и несправедлив. Точно таким же поэтому будет и наказание за самоубийство, поскольку это вина перед Богом, и он карает за нее после смерти. Перед людьми же самоубийство преступлением не является, поскольку наказанию за него подвергается не виновник, а его семья. Если же мне кто-либо возразит, что это наказание тем не менее может удержать человека от самоубийства, то я отвечу: кто спокойно отказывается от блага жизни, кто ненавидит свое земное существование настолько, что предпочитает ему скорбную вечность, того должны оставлять безразличным менее действенные и более отдаленные соображения о детях или о родителях.

XXXIII. КОНТРАБАНДА

Контрабанда является преступлением в собственном смысле этого слова, так как наносит ущерб и государю и нации. Но наказание за это преступление не должно быть позорящим, поскольку его совершение не осуждается как бесчестие общественным мнением. Когда наказываются бесчестием преступления, которые людьми за таковые не считаются, то тем самым ослабляется чувство позора у тех, кто его заслужил. Если, например, к смертной казни будет приговорен и тот, кто убил фазана, и тот, кто убил человека или подделал важный документ, то не будет никакой разницы между этими тремя преступлениями. Тем самым будет разрушена нравственная основа человеческой души, создававшаяся так медленно и так трудно в течение долгих веков и стоившая столько много крови. При этом считалось необходимым для рождения нравственных начал в человеке прибегнуть к помощи самых возвышенных побуждений и бесчисленного множества торжественных ритуалов.

Преступление контрабанды создается самим законом, так как при повышении таможенных пошлин растет и прибыль от контрабанды и соответственно соблазн заняться ею. Чем шире охраняемая сфера и уже круг товаров, разрешенных к свободной продаже, тем контрабанда легче. Самое справедливое наказание за это преступление - отобрание контрабандного товара и других вещей, которые будут вместе с этим товаром найдены. Это наказание будет тем эффективнее, чем ниже таможенная пошлина, так как риск соразмеряется с прибылью, которую можно было бы получить при успешном исходе дела.

Но почему это преступление, являясь кражей у государя и соответственно у нации, не влечет за собой наказания бесчестием того, кто его совершил? Отвечаю: преступления, которые по мнению людей не наносят им непосредственного ущерба, не интересуют их настолько, чтобы вызвать всеобщее негодование против виновных. К таким преступлениям относится и контрабанда. Люди, на которых отдаленные последствия производят самое слабое впечатление, не видят вреда в действиях контрабандистов. А часто даже довольны сиюминутной выгодой от контрабанды. Они видят только вред, наносимый государю. Следовательно, они не заинтересованы в наказании контрабандиста бесчестием, как заинтересованы в этом по отношению тех, кто крадет у частных лиц, подделывает подписи или вообще совершает преступления против них самих. Отсюда и очевидный вывод: каждое сознательное существо интересует только тот ущерб, который наносится ему самому.

Но следует ли оставлять безнаказанным подобное преступление, совершенное лицом, у которого нет имущества? Нет: есть виды контрабанды, которые так сильно влияют на систему налогообложения - эту важную и сложную часть любого хорошего законодательства, - что это преступление заслуживает значительного наказания вплоть до тюрьмы, до каторги. Но наказание тюремным заключением и каторгой должно соответствовать природе совершенного преступления. Например, за контрабанду табака нельзя заключать в ту же тюрьму, в которой содержатся убийцы или разбойники. Работа в той сфере, в которой контрабандист нанес ущерб казне, будет наиболее соответствовать природе наказания за это преступление.

XXXIV. О ДОЛЖНИКАХ

В интересах обеспечения доверия к деловым контрактам и торговле законодатель вынужден наделить кредиторов правом распоряжаться личностью несостоятельных должников. Но мне представляется важным различать между обанкротившимся злостным неплательщиком и невиновным. Первый должен подлежать наказанию, аналогичному тому, которое предусмотрено для фальшивомонетчиков, так как подделка куска металла с клеймом монеты, служащего обеспечением гражданских обязательств, составляет не большее преступление, чем подделка самих этих обязательств. **Но если невиновный банкрот докажет судьям после строгого дознания, что лишился своего имущества вследствие вероломства или враждебности других или вследствие перемен, которые не в состоянии предусмотреть никакая человеческая предосторожность, на основании каких варварских соображений он должен быть брошен в тюрьму, лишен единственного и скорбного остающегося ему блага, - свободы влачить нищенское существование, для того чтобы испытывать страдания действительно виновных людей? Почему он должен с отчаянием обманутой личности раскаиваться в своей невиновности, в том, что жил спокойно под сенью законов, не нарушать которые было не в его власти, тех самых законов, которые продиктованы корыстолюбием сильных и которым покорно подчиняются слабые благодаря неугасимой надежде в душе человека, вселяющей веру, что несчастливые случайности предназначены другим, а счастливые - нам? Люди в глубине души любят суровые законы, хотя в их интересах иметь умеренные законы, ибо они им подчиняются. Это объясняется тем, что большинство скорее опасается быть обиженным, чем обидеть самому. Возвращаясь теперь к невиновному банкроту, замечу, что если его обязательства перед кредиторами должны сохранять силу до полного возврата долга последним, если без согласия заинтересованных сторон его не освобождают от этого обязательства и не разрешают переносить свою предпринимательскую деятельность под покровительство других законов; если эта деятельность вынужденно, под страхом наказания, должна быть направлена пропорционально успехам, достигнутым при ее осуществлении, на удовлетворение претензий кредиторов, то какой же законный повод, - будь то гарантии безопасности торговли или священное право собственности на имущество, - смог бы оправдать совершенно бесполезное лишение свободы? Только разве что тот исключительно редкий случай, когда, применяя методы сурового дознания, хотят заставить угрозой каторги раскрыть тайну несостоятельного должника, предполагаемого невиновным! Я считаю, что законодатель должен руководствоваться следующим основным принципом: оценка отрицательных последствий ущерба обществу в политической сфере находится в прямой зависимости от величины этого ущерба и в обратной от трудности его определения. Следовало бы различать злой умысел от грубой неосторожности, эту последнюю - от небрежности и небрежность - от невиновности. В первом случае наказание следовало бы назначить как за подлог, во втором - наказание должно быть меньше, но с лишением свободы. В последнем случае виновному следует предоставить свободный выбор средств к погашению долгов, а в третьем - кредиторам. Но различие между грубой неосторожностью и небрежностью должен устанавливать объективный и бесстрастный закон, а не опасное и пристрастное мудрствование судей. Точное разграничение отличительных признаков так же необходимо в политике, как и в математике, поскольку для измерения общественного блага точность столь же важна, сколь и при измерении математических величин ¹.

С какой легкостью предусмотрительный законодатель мог бы предупредить большую часть преступных банкротств, а также бедственное положение невиновного трудолюбивого человека. Публичная и открытая регистрация всех гражданско-правовых договоров, свободный доступ граждан к реестрам, где в полном порядке хранятся документы, общественный банк, учрежденный на разумно распределенные взносы из доходов от удачных торговых операций для оказания финансовой помощи в виде отчисления определенных сумм незадачливым и невиновным его членам - все это не имело бы никаких отрицательных последствий, но могло бы принести неисчислимые выгоды. Доступные для понимания, простые, мудрые законы, ожидающие лишь намека законодателя, чтобы оплодотворить лоно нации изобилием и мощью, законы, которые подобно бессмертным благодарственным гимнам превозносили бы его имя из поколения в поколение, - такие законы малоизвестны или считаются нежелательными. Суетный и мелочный дух, сиюминутный расчет, настороженная недоверчивость к новому властвуют над чувствами тех, кто манипулирует действиями простых смертных.**

XXXV. УБЕЖИЩА

Мне остается рассмотреть еще два вопроса: первый - справедливы ли убежища и второй - полезны или нет договоры между государствами о взаимной выдаче преступников. В пределах данной страны не должно быть места, на которое бы не распространялось действие законов. Сила их должна следовать за гражданином как тень за телом. Безнаказанность и убежище мало чем отличаются друг от друга. И как неизбежность наказание производит большее впечатление, чем его строгость, точно так же убежище стимулирует преступления больше, чем наказания удерживают от них. Увеличивать число убежищ значит создавать такое же число небольших самостоятельных государств, так как там, где не действуют законы, могут приниматься новые, противоречащие действующим в стране. И это может способствовать формированию духа, враждебного духу всего общества. Вся история свидетельствует о том, что убежища являлись источником великих переворотов в государствах и во мнениях людей. Но полезна ли взаимная выдача преступников государствами друг другу? Я не могу взять на себя смелость в решении этого вопроса до тех пор, пока законы, более соответствующие потребностям человечества, более мягкие наказания и отсутствие зависимости от произвола и мнений не обеспечат безопасность притесняемой невинности и презираемой добродетели, пока тирания не будет изгнана отовсюду в обширные равнины Азии всеобщим разумом, все более объединяющим интересы престола и подданных. Однако лишь полная уверенность в том, что не осталось ни пяди земли, где бы прощали истинные преступления, могла бы стать действенным средством их предупреждения.