Политическая мысль об участии

Первые формы и процедуры вовлеченности людей в обсуждение и решение дел общностей возникли в условиях первобытной (или родо­вой) и военной демократий. Однако изучение и систематическое описа­ние этих демократий началось по существу лишь в XIX веке и притом преимущественно на материалах сохранившихся в ряде регионов тра­диционных обществ. Качественно новым этапом в развитии теории и практики демократии и политического участия стала древнегреческая цивилизация. В силу уникального сочетания ряда обстоятельств в не­которых городах-государствах Древней Греции возникли республикан­ские формы правления, при которых использовались такие прямые формы демократии, как всенародные собрания, непосредственное уча­стие всех взрослых в обсуждении кандидатов на гражданские и военные должности, в контроле за их деятельностью, в отправлении правосудия, в принятии важнейших решений по вопросам жизни полиса, включая вопросы внешней политики. Не менее высокой степени достигло и ос­мысление самой практики демократии и участия, стимулируемое уни­кальными для Древнего мира сочетанием коллективизма граждан пол­иса с индивидуализмом, с высокой ценностью личности. Оно происхо­дило в русле общего перехода человеческого сознания от первоначаль­ных религиозно-мифологических его форм к рационально-логическим, философским. Этот процесс сопровождался становлением политиче­ской теории и появлением таких ее развитых понятий, как государство, политика, демократия и участие.

Греческие мыслители первыми начинают использовать термин «участие» в качестве аналитической категории для исследования мно­гообразных и изменчивых видов государственного устройства и форм правления полисов. Пределы этому использованию ставила как сама политико-государственная организация городов, где демократия (за исключением периода V-III вв. до н.э.) была скорее исключением, чем правилом, и где рабы и в значительной степени иностранцы были от­странены от политической жизни, так и ряд особенностей древнегрече­ского мышления и мировоззрения. Здесь в первую очередь следует назвать господствующее в общественном сознании и у подавляющего большинства мыслителей убеждение в превосходстве государства, це­лого над групповым и индивидуальным. Отсюда понятно, что полити­ческое участие рассматривалось ими не с точки зрения интересов лич­ности, реализации их потребностей, а как область вторичного, частно­го, подчиненного общеполисным (как сфере публичного) и поискам лучших (правильных) форм государственного устройства, способных обеспечить стабильность государства полиса. К тому же эти мыслители исходили из неравенства даже свободных людей, хотя и по разным основаниям. По существу уже в Древней Греции были выработаны основные элитарно-аристократические аргументы в пользу правления «лучших», которые в модернизированном виде используются и сегодня критиками демократии и политического участия масс.

Так, Платон, исходя из естественности природно-божественного неравенства, доказывал, что в управлении государством и составлении законов не должны участвовать и даже высказывать свое мнение «не­просвещенные», «несведущие» и «невежественные». Крайним вопло­щением этого типа людей со всеми их негативными качествами для Платона является толпа, чернь — этот «огромный зверь». «Безумие большинства», по его мнению и мнению многих других греческих мыс­лителей (включая Аристотеля и Полибия), наступает в условиях край­ней демократии с ее разгулом свободы, перерастающей в анархию; утратой гражданского долга и беззаконием; воинствующим невежест­вом демоса и его стремлением к единомыслию, в том числе путем гоне­ний и террора (например, изгнание Анаксагора, обвинение и казнь Сократа в Афинах) ; несправедливыми преследованиями должностных лиц после окончания срока их полномочий со стороны демоса; властью демагогов, манипулирующих народом с целью устранить противни­ков и захватить имущество и другими отрицательными чертами, которые в совокупности нередко приводили к перерождению демок­ратии в тиранию.

Один из основных упреков Платона в адрес демократии состоит в том, что «в демократическом государстве нет никакой надобности при­нимать участие в управлении, даже если ты к этому и способен...». В то время как организация идеального государства, по его мнению, обеспе­чивается в немалой степени тем, что эти способные, «выдающиеся» люди (а ими являются прежде всего «обратившиеся к философии», «философы», обладающие подлинной добродетелью и мудростью и за­нимающие государственные должности из чувства гражданского долга, а не из-за своекорыстного стремлении к власти) не могут уклоняться от участия в государственных делах^[126]. Текст «Закона» позволяет говорить о стремлении Платона, с одной стороны, обеспечить иерархическое преобладание верхних слоев, а с другой сохранить ту или иную вовле­ченность всех граждан в дела государства. Противоречивость такой позиции объясняется тем, что, небезосновательно испытывая глубокое недоверие, переходящее в неприязнь, к массам, да и вообще к натуре человека, Платон осознавал в то же время, что для сохранения стабиль­ности полиса необходима хотя бы некоторая сопричастность всех граж­дан к общеполисным делам.

Ученик Платона Аристотель с его ориентацией на социологический анализ государства, реальных политических процессов, поведения и его мотивов (что в совокупности с глубокими теоретическими идеями и сделало его основателем политической науки) изучал государство и его устройство через призму процесса политического взаимодействия и участия граждан в их различных структурах и срезах. Участие являлось одной из центральных аналитических категорий политической науки Аристотеля. Идет ли речь о наилучшем образе правления, о реальных типах государства и причинах их крушения или об идеальном государ­стве, о способах формирования и функционирования политико-управ­ленческих институтов или об общейтеории полиса—везде учитывается участие или неучастие различных слоев населения, их причины и по­следствия.

Вместе с тем, позиция Аристотеля, подобно платоновской, в отно­шении самого политического участия противоречива. С одной стороны, оно провозглашается неотъемлемым признаком гражданина (даже при воспитании детей нужно исходить из того, что из них «потом вырастут участники политической жизни» и государства) и расценивается как одно из эффективных средств политической социализации, воспитания гражданственности у жителей полиса. А отстранение граждан от уча­стия — как источник вражды к государству и его нестабильности. «А не принимающие участия в управлении государством могут ли дружест­венно относиться к государственному строю?» — вопрошает Аристо­тель. С другой стороны, он критикует крайнюю демократию, «при ко­торой все принимают участие в государственном управлении» и счита­ет, что «надо всегда отстранять худшие части населения от участия в управлении», а «править должны те, кто в состоянии править наилуч­шим образом»^[127].

Столь очевидное расхождение в интерпретации Аристотелем поли­тического участия порождено столкновением различных этико-теоре- тических взглядов и противоречиями полисной жизни. В сознании древ­них греков, начиная с гомеровской эпохи, прочно укоренилось воспри­ятие полиса как солидарной общности всех свободных перед лицом рабов, варваров и жителей других греческих городов-государств. Отсю­да появление понятия свободы, идеи равенства и участия всех граждан в делах государства, наилучшей формой которого с этой точки зрения должна была бы стать демократия. На практике, однако, в условиях социально-экономического и культурного образовательного неравенст­ва всеобщее участие в политике народа, обремененного к тому же рели­гиозными и антиинтеллектуальными предрассудками, не терпящего любое отличие в образе мышления и жизни, нередко использовали честолюбивые демагоги и авантюристы для захвата власти со всеми вытекающими отсюда негативными последствиями.

Поэтому большинство греческих мыслителей выступило фактиче­ски за ограниченную вовлеченность народных масс в общеполисные дела или по меньшей мере, подобно Полибию, за сбалансированное участие различных социальных слоев в управлении государством. В других неприязнь к «невежественной и капризной толпе» в сочетании с индивидуализмом привели к проповеди неучастия в активной обще­ственной и политической жизни. Идеалом чаще всего выступали раз­личные варианты аристократического участия в политико-государст­венной власти и управления или же участие средних слоев политии (идеальном государственном устройстве Аристотеля), где они должны составить абсолютно преобладающую долю свободного населения.

Древнегреческие политическая практика и мысль создали и про­анализировали разнообразные образцы участия в рамках широкого контекста государственной жизни и политических учений. Глубина и идейное богатство этой мысли начали постепенно актуализироваться и осознаваться лишь спустя более чем две тысячи лет с возрождением демократии, демократии нового типа.

Непосредственные предпосылки этой демократии появились в Ев­ропе с наступлением эпохи Возрождения с ее мощным религиозным и политическим движением Реформации, с зарождением капитализма. В этот период происходит быстрая эрозия феодально-церковных институ­тов и догм параллельно с появлением и развитием новых слоев и групп, нового типа сознания. Именно новыми деятелями Реформации, а также утопического социализма были первоначально сформулированы идеи свободы, равенства и деятельной роли новых слоев или даже всего населения в преобразованных политико-государственных структурах. Таким образом, после длительного перерыва впервые со времен антич­ности вновь возник интерес к институтам и процедурам участия в пол­итике, к демократии.

Однако участие рассматривалось мыслителями новой эпохи глав­ным образом как средство, зачастую субсидиарное, описания и создания идеальной модели политической стратегии для правителя (Н.Макиа­велли), носителей суверенитета и различных образцов правления (Ж.Боден), форм и принципов правления (Ш.Монтескье) и т.д. Они проводили различие между двумя основными видами политического участия: участием в государственном управлении и участием в выборах. Элитарно-аристократическая настороженность большинства этих мыс­лителей к политической вовлеченности народа особенно проявилась в отношении участия в государственном управлении. Например, призна­вая опасность полного отстранения народа от государственных дел, Монтескье все же считал, «что участие народа в правлении должно быть ограничено избранием представителей». Само же представительное со­брание, по его мнению, не должно выносить какие-либо решения по конкретным вопросам, а только создавать законы и наблюдать за их должным исполнением. Причем особое место в этом собрании и законо­дательстве Монтескье полагал необходимым предоставить людям, «от­личающимся преимуществом рождения, богатства или почестей» .

Знаменательно, что настороженность в отношении непосредствен­ного и широкого участия народа в правлении проявили и другие просве­тители эпохи буржуазных революций. Так, автор идеи прямого народоправия Ж.-Ж. Руссо не верил в возможность демократии в строгом значении данного термина. Для этого, по его мнению, потребовалось бы, во-первых, столь малое государство, чтобы его граждане знали друг друга и без труда могли собираться в одном месте для решения всех вопросов управления; во-вторых, большая простота нравов, что пред­отвращало бы скопление дел и возникновение трудноразрешимых спо­ров; в третьих, «превеликое равенство» в общественном и имуществен­ном положении, без чего не могло бы надолго сохраниться равенство в правах и в обладании властью. К этому следует добавить, что Руссо различал «народ в сущности», являющийся носителем политического разума, и «народ в явлении» как главный хранитель политических предрассудков, как «слепая толпа, которая часто не знает, чего она хочет...». Поэтому-то он и вводит, в противоречии со своей же моделью прямого народовластия, фигуру «законодателя» — этого «вождя», «на­ставника» и «воспитателя» народа^[128].

Возьмем одного из виднейших представителей этого направления общественной мысли Северной Америки Томаса Джефферсона. Его республиканско-демократические взгляды и аргументы в их защиту вдохновляли не одно поколение сторонников демократии. Управление страной, в котором должен активно участвовать каждый гражданин, следует, по его мнению, организовать как союз республик, начиная от федеральной и штатной и заканчивая республикой для самой малой территориальной общины. «И все, вместе взятое, писал он, — прочно объединяется благодаря тому, что каждому гражданину поручается часть управления народными делами».

Джефферсон критикует «искусственную аристократию» благосо­стояния и происхождения, которая не обладает, по его словам, ни та­лантом, ни добродетелью. Ей он противопоставляет «естественную ари­стократию». «Действительно, — восклицает Джефферсон, — было бы непоследовательно сотворить человека для участия в общественной жизни и не наделить его достаточной мудростью и добродетелью, чтобы он мог справиться с делами общества. Разве нельзя сказать, что та форма правления наилучшая, которая наиболее эффективно предус­матривает чистый отбор естественных аристократов для правительст­венных учреждений?» . Таким образом, демократические рассуждения об участии в управлении каждого гражданина сочетаются у него с убеж­дением в том, что наиболее ответственные посты в нем должны зани­мать те, кто обладает качествами «естественной аристократии». В ре­альной действительности той эпохи таковыми могли считаться лишь незначительное образованное и состоятельное меньшинство.

Сходство доминирующей ориентации творцов американской и французской буржуазных революций на защиту индивида (прежде все­го собственника, предпринимателя) от любых ограничений и произво­ла, а не на выработку механизмов их участия в делах государства, особенно отчетливо обнаруживается в исторических актах этих рево­люций. И американские билли о правах и французская Декларация прав человека и гражданина выделяют те области свободы их волеизъ­явления, в которых недопустимо или ограничено вмешательство госу­дарственной власти. Закрепленные этими актами конкретные свободы не предоставляют гражданину права притязания на известные действия со стороны этой государственной власти и носят таким образом не «по­зитивный», а «негативный» характер.

Преобладание негативного отношения к государству имело в своей основе не только длительное сохранение в Старом свете феодально-мо­нархических структур в обществе и его политической организации, но и глубокие экономические корни — потребность капитализма в свободе предпринимательства, в снятии оков государственного регулирования, в свободе найма трудящихся. Эти потребности наиболее адекватно вы­разил либерализм. Положение либералов о государстве как о «ночном стороже» в политическом аспекте означало автономию личности по отношению как к государственной власти, так и к «тирании большин­ства». Укрепившееся третье сословие теряет былую революционность и его внимание перемещается от поисков форм правления к разработке способов управления, идея народовластия и общественного договора уступает место доктрине представительства. Однако речь шла об авто­номии и представительстве только собственников. Лишь фактически не действовавшая Конституция 1793 года, принятая якобинским Конвен­том, предоставляла всеобщее избирательное право без имущественного и образовательного цензов.

Собственность заменяет наследственное благородство происхожде­ния и аристократизм эпохи феодализма. Она приобретает характер верховного принципа социально-политической организации общества, его высшей ценности. Объективным основанием культа собственности служил тот факт, что собственность обычно воспринималась, да и фак­тически была одним из важнейших гарантов независимости личности от аристократии и ее государственной власти. Она создавала предпо­сылки не только для удовлетворения основных материальных потреб­ностей, но и для культурно-образовательного роста, появления свободы и равенства, т.е. предпосылки для утверждения демократии собствен­ников. Поэтому даже для просветителей и других прогрессивных мыс­лителей основу идеального социально-политического устройства обще­ства зачастую составляли «трудящиеся классы», владеющие мелкой собственностью, обрабатывающие свою землю и имеющие права голоса в публичных делах. Отсюда же собственность признавалась сторонни­ками либеральной демократии, начиная с Л окка, необходимым услови­ем его существования.

Ограничение права неимущих и малоимущих, т.е. большинства взрослого населения участвовать в выборах, аргументировалось, осо­бенно либералами, не самой по себе собственностью. Доказывалось, например, что политическими правами и свободами, включающими участие в государственных делах, должны пользоваться только те, кто обладает необходимыми политическими способностями. «Но в массе, — утверждает, например, один из наиболее видных либеральных теорети­ков XIX века в России Борис Чичерин, — более всего содействует их развитию собственность. Она дает человеку и возможность образова­ния, и досуг для занятия политическими вопросами, и высший интерес к общественному управлению, и привязанность к порядку, и, наконец, самостоятельность положения. Поэтому собственность, в общем итоге, служит лучшим мерилом политической способности» .

Вплоть до начала XX века повсеместно, за исключением несколь­ких штатов в США и Новой Зеландии, от выборов были полностью отстранены, наряду с неимущими и детьми, женщины как некомпетен­тные и неспособные к участию в политике. Убежденность в справедли­вости такой дискриминации разделяли в то время как политические деятели, так и теоретики кроме, пожалуй, Дж. Милля. «Один мужской пол, по своей природе и по естественному назначению, способен к политической жизни, — доказывает без тени сомнения Чичерин. На­значение женщины — не политическое, а семейное. Обеспечение ее политическими правами было бы, с одной стороны, введение в госу­дарство неоднородного ему элемента, а с другой стороны, введение в семейную жизнь противоречащего ей политического начала. Поэто­му женщины всегда и везде устраняются от политических прав. Это — мировой факт» .

Политическое участие таким образом сводилось представителями почти всех идейных течений этого времени к цензовому участию в выборах; но для «компетентных» добавлялось право на участие в зако­нодательной и контрольной деятельности парламента. Если в период возникновения капиталистического общества и борьбы с абсолютизмом и господством аристократии даже такое политическое участие означало серьезное увеличение вовлеченности населения в политику и ее демок­ратизацию, то по мере завершения буржуазных революций, роста чис­ленности и активности рабочих такое участие все более становилось барь­ером на пути расширения прав и улучшения положения трудящихся.

Решающий вклад в изменение отношения трудящихся к своей роли в политике и управлении, к участию в них внесли сначала фабианское, а затем социалистическое движение и социалистическая доктрина в их различных вариантах. Вопреки широко распространенному заблужде­нию, К.Маркс и Ф.Энгельс собственно политическому участию уделяли немного внимания. В политико-философском плане Маркс определял одну из основных функций политического участия как соединение, сопряжение гражданского общества (многих, массы) и отдельных его членов с политическим бытием. В зависимости от степени, от способа этого соединения и появляется или исчезает демократический элемент в государстве. Маркс называл демократическую форму организации государства как необходимую предпосылку участия всех граждан в его делах. Не менее важной предпосылкой участия в политике, особенно для рабочих, является, по мнению Маркса и Энгельса, осознание своего реального положения в обществе, своих подлинных интересов (превра­щение «класса в себе» в «класс для себя»). В свою очередь участие трудящихся в политической и правовой жизни общества, в борьбе за политические права и свободы укрепляет «пролетарское мировоззре­ние». Идеальной моделью демократического политического властвова­ния народных масс для них явилась Парижская коммуна. В ее основе — возможность участия каждого гражданина в политике и управлении, которая обеспечивалась введением всеобщего избирательного права, ответственностью и сменяемостью всех чиновников и судей, правом отзыва избирателями любого, кто не оправдал доверия масс, и другими средствами.

Эту линию преодоления (отрицания) либерального государства, да и государства вообще (идея отмирания государства), и либеральной демократии в более радикальной форме продолжили В.Ленин и его соратники и последователи. Они настаивали на замене либерального государства системой самоуправленческих коммун-общин, а предста­вительной либеральной демократии — пирамидальной структурой Со­ветов с системой делегирования депутатов снизу доверху. Доктринально всеобщее политическое участие масс являлось для Ленина необходи­мой предпосылкой и сутью социалистической демократии, неотъемле­мым принципом управления, средством преодоления неравенства женщины и мужчины и ликвидации бюрократизма, условием перехода к коммунистическому будущему. Все это должно было каким-то обра­зом сочетаться с «диктатурой пролетариата» и руководящей ролью ре­волюционной партии.

В первые годы после революции 1917 года действительно подавля­ющее большинство населения включилось в политику. Правда, пример­но 3 процента из них («эксплуататорские элементы») были по Консти­туции РСФСР 1918 года лишены избирательных прав, а рабочие полу­чили преимущество перед крестьянами — Всероссийский съезд Советов состоял из представителей городских Советов из расчета один депутат на 25 тысяч избирателей и представителей губернских (фактически представляющих крестьян) съездов Советов из расчета один депутат на 125 тысяч жителей. Однако уже со второй половины 20-х годов начинается процесс фактического отстранения граждан от реальной вовлеченности в выработку и реализацию политико-управленческих решений. Усиливающийся поток пропагандистских деклараций о рас­ширении демократии и участии масс в управлении, подкрепляемый формально-юридическим их закреплением, проходил на фоне нараста­ющих репрессий. Так, Конституция СССР 1936 года провозгласила новую избирательную систему на основе всеобщего, равного и прямого избирательного права при тайном голосовании как раз в период массо­вых репрессий и когда граждан лишили права реального выбора — все кандидаты подбирались партийным аппаратом, а в избирательном бюл­летене оставался один кандидат. Выборы в лучшем случае выполняли функции политического воспитания и проверки способности номенкла­туры добиваться согласия населения на сохранение сталинской тотали­тарной системы. Неотъемлемой чертой этой системы является мобили­зационное и манипулируемое участие всего взрослого населения в сим­волических политических действиях поддержки режима, которое соче­талось со всеохватывающим и жестким контролем сверху.

Попытки, возможно искренние, Хрущева и его сторонников «при­влечь» всех граждан к управлению государством и к народному контро­лю над деятельностью государственного аппарата, передать часть фун­кций государственных органов общественности остались в значитель­ной степени благими пожеланиями и лозунгами. Во многом лишь декла­рациями оказались и статьи 9 и 48 Конституции СССР 1977 года об участии граждан в управлении делами государства и общества. Лишь начавшиеся во второй половине 80-х годов реформы сверху («пере­стройка») предоставили определенные политические права и свободы гражданам, возможность самостоятельно участвовать в политике и не­зависимо выражать свои мнения и предпочтения.

Возможность открытого выражения своих взглядов, свобода поли­тической деятельности показали, что несмотря на жесткий идеологиче­ский контроль, массированную политическую индоктринацию на про­тяжении 70 лет, всего за несколько лет в стране был воспроизведен, пусть скорее внешне, основной спектр партийно-политических ориентаций, существовавших до революции 1917 года и в первые годы после революции от консервативно-монархических до радикально-коммунистических. В теоретико-методологическом отношении этот эмпириче­ский факт свидетельствует о том, что такие неформальные агенты по­литической социализации как семья, ближайшее окружение, этниче­ские и конфессиональные общности выдержали конкуренцию с фор­мальными, государственными агентами.

Другой вывод из этого факта состоит в том, что политические партии, другие политические организации и движения являются одним из основных каналов и инструментов участия. В условиях однопартий­ной системы это — канал преимущественно мобилизационного и риту­ального политического участия, идущего сверху вниз. Все другие, не­санкционированные формы политического поведения в этих условиях рассматривались как отклоняющиеся и нежелательные и тем самым автоматически попадали в участие протеста. Когда в обществе сущест­вует, и притом длительно, единственная политическая партия, то, как показал опыт нашей и других стран, она перестает быть партией в подлинном смысле слова. Аппарат узурпирует волю рядовых членов. Сама же партия утрачивает способность выполнять такие важные в демократической системе функции, как завоевание поддержки граж­дан, соединение и выражение их интересов; посредничество между обществом и государством, между избирателями и государственными институтами.

В условиях появившегося в процессе демократизации открытого выбора политической позиции начал происходить отказ от участия в официальной политической жизни и переход к неформальным формам участия, сначала через «неформальные» организации, а затем с по­мощью новых политических движений и партий. В значительной сте­пени с возникновением новых политических образований связано по­явление и распространение в стране политического участия протеста в таких формах, как митинги, демонстрации, пикетирование, распрост­ранение листовок и других печатных материалов, бойкоты, забастовки и др. В какой-то степени, как свидетельствуют массовые движения протеста 60-х годов в западных странах, а также периоды системных трансформаций в других, взрыв участия протеста почти неизбежен в процессе быстрой модернизации, ломки старых структур.

Особенно уязвимы длА политических, в том числе экстремистских, форм протеста страны, переходящие от авторитарных к демократиче­ским режимам. Открыв шлюзы для демократического политического участия, лидеры перестройки во главе с Михаилом Горбачевым не спра­вились с вырвавшимися наружу долго подавлявшимися конфликтами в обществе и с протестом против игнорировавшихся болезней системы. Рухнули как система, так и государство — Советский Союз. В связи с этим встает вопрос о роли демократического участия граждан в полити­ческой системе.