Значение контрреформы в русской истории.
Попытки выбраться из лабиринта Средневековья на просторы Нового времени предпринимались Россией не раз. Такой процесс обычно именуют терминами модернизация и реформа. Однако всякий раз на протяжении последних 500 лет эти попытки завершались неудачей. Те эпохи, при которых происходил откат назад, в лабиринт Средневековья, в России тоже именуют положительными эпитетами типа революция и реформа. Однако если перейти на европейский, или научный, исторический язык, такие эпохи следует именовать эпохой контрреволюции, контрреформы.
Реформа в России всегда туманна, аморфна и непонятна ни для её вершителей, ни для российского общества. По крайней мере, большей его части. Она всегда имеет только один этап: начальный. Либо и его нет, но есть только проекты. Всегда обязателен грустный, либо даже трагический финал. В лучшем случае на смену режиму реформы приходил этап её стагнации, медленного умирания и растворения её проектов и первых начинаний в песке русской традиции. Реформа ещё не успевала начаться, но народ уже успевал устать от неё. Реформа начиналась, и всегда становилось хуже, чем было прежде: как для государства, так и для народа.
В результате появлялось и планомерно усиливалось повсеместное недовольство в адрес реформаторов и их детища - самой реформы. Всё больше раздавалось голосов о необходимости «выхода из кризиса», о необходимости «прорыва», «взлёта», о необходимости «догнать и перегнать». Так постепенно, быть может, внешне невидимо, шаг за шагом начиналась другая, более весомая, более значимая, типично русская «реформа». Естественно, она выполняла своё предназначение: она выводила Россию из «реформационного ступора», создавала видимость, иллюзию «великого прорыва» в будущее. Тем не менее, реально она отбрасывала общество и государство назад, в прошлое. И не на год-два, а на десятилетия и даже столетия. И вместо ликвидации отставания оно ещё более усугублялось.
Какова разница между российскими и европейскими реформами? В России целью реформы является изменение государства, но не изменение общества. Человеческий фактор: либерализация, права человека, демократизация в расчёт не принимаются. По крайней мере, реально, на деле практически никогда ничего не делалось. Социальная база реформ всегда отсутствовала, что закономерно в условиях традиционного общества, традиционной культуры, ориентированной на идеальную имперскую власть. Конечная цель реформ не только не декларировалась, но не формулировалась, а если и формулировалась, то весьма смутно, со слепым заимствованием западных схем и стандартов, не всегда подходивших к российским условиям. Никогда в России режим реформы не длился столько, сколько ему было необходимо для реализации задуманного, терпение отсутствовало.
И если в Европе реформы шли «снизу», как результат зарождения новых, прежде всего экономических отношений, то в России реформы инициировались в основном «сверху»: они проводились властью - в интересах самой власти. И чаще всего проводились по причине какой-либо угрозы для власти: внешней или внутренней. Реформы не во имя народа, а как следствие инстинкта самосохранения. Отсюда и возникает постоянное стремление власти обезопасить себя путём подавления общества, порождающее ненависть к власти, отчуждение общества от государства.
Европейская русская реформа обречена, она просто нереальна. Она всё, как и всякая революция, рано или поздно перерождается в свою противоположность. Потому что русская реформа всегда должна сопровождаться усилением власти (иначе её не осуществить в громоздкой, хаотичной и консервативной системе, строго соблюдающей исконные традиции старины) и, следовательно, усилением её авторитарного (в лучшем случае) и даже тоталитарного (в худшем случае) начала. В норме же реформа должна подразумевать тенденцию, процесс ограничения власти, что в условиях российской имперской действительности всякий раз становилось невозможным. Усилившийся в результате реформы режим постепенно перерождался, подавляя, уничтожая аристократию, оппозицию, зарождающийся средний класс, зарождающееся гражданское общество.
В случае если аристократия и средний класс возрождалась вновь, рождая оппозицию власти, дух новизны, впереди снова становился неизбежным новый цикл. Новый цикл жёстких реформ вновь потребует усиления автократических начал, вследствие чего развитие страны вновь замедлится (или ещё более замедлится вместо ускорения), потребуется новая реформа, и цикл вновь повторится. Такая ситуация время от времени может порождать системный кризис общества. Системный кризис угрожает уже не только самой власти, но всей системе в целом. Вот тогда и наступает «звёздный час» русского прошлого: когда единственным спасением, выходом из катастрофического положения является режим экстраординарной контрреформы. Только он сумеет стабилизировать систему, адаптировать её к изменившимся внешним и внутренним условиям, в целом сохранив её прежнюю структуру, её основу, её каркас, её становой хребет.
Возникает ощущение, что власть, государство защищают таким образом в первую очередь самих себя. Защищают от общества, от народа, от человека, защищаются от вхождения в будущее, от проявлений религиозности и человечности. От человеческой нормы отклонилась, войдя в сферу патологической аномалии, сама власть, но не общество. Отклонилась в сторону псевдоабсолютизма - в лучшем случае, в благоприятных условиях. Отклонилась в сторону псевдодеспотизма - в худшем случае, в неблагоприятных условиях. Это отклонение не просто неэффективно, оно порочно. Всякий раз оно порождает кризис власти, временами - кризис системы. Сохранить, спасти власть - стало целью русской реформы. Сохранить, спасти систему в целом - стало целью русской контрреформы, в благодарность которой её чаще именуют революцией или реформой.
В результате таких эпохальных контрреформ, спасавших от гибели систему в целом, рождалась новая подсистема, рождалась новая Россия. Так в результате первого системного кризиса и последовавшего за ним режима глобальной контрреформы возникает Московская, автократическая Россия (вторая половина XVI в.). В результате второго системного кризиса и последовавшей за ним второй глобальной контрреформы возникает Петербургская, имперская Россия (первая половина XVIII в.). В результате третьего системного кризиса и последовавшей за ним радикальной контрреволюции возникает Советская, тоталитарная Россия (первая половина XX в.). Наконец, в результате четвёртого системного кризиса, в условиях «переходности», незавершённости процесса, который мы сейчас переживаем, на какое-то время возникла поставтократическая, псевдодемократическая система переходного периода (конец XX - начало XXI вв.).
Четырежды Россия радикально меняла своё лицо, свой имидж, свой фасад. Радикально менялись декорации, менялся тон, менялась даже «исконная» символика. Не менялось одно: русский средневековый государственный колосс благополучно дожил до наших дней. Дожил вместе с глубинным русско-евразийским, преимущественно восточным мироощущением. С этим мало кто согласится: иллюзии внешнего, «сонного» восприятия таковы, что практически всем кажется, что живут в не вполне благоприятном, но всё же никак не средневековом государстве. Россия снова в движении: она идёт к своему теперь уже реально технологическому, вестернизированному, модернизированному… «Средневековью».