Сим-сим, откройся
Солнце, что только что встало бежало вслед за поездом по рельсам. Стук колес мерно оглашал округу. Бабушка с газетой на второй полке недовольно косилась на молодую пару, которые обнимали друг друга внизу. Ее раздражало даже не их нежность, а их внешний вид – оба худые, на нем – клетчатая рубашка и темно-синие брюки, болтающиеся на худых ногах, на подбородке железная бородавка пирсинга. Ее худенькое тело было одето в простое белое платьице, волосы вокруг уха были выбриты, а оставшиеся покрашены в пронзительный черный цвет. На носу сидели аккуратные прямоугольные очки. Ее очевидно болезненная худоба не делала ее несимпатичной взгляду, наоборот, делало ее аккуратной, не смотря на современную прическу. Не выдержав взгляда соседки, девушка поднялась и резко вышла за дверь, затворив ее за собой и вышла в коридор, уставившись в стекло, за котором проносился лес. Ее слегка трясло, она подняла к глазам свои тонкие руки, уставившись на вены запястий.
- Кэт, вернись! – он вышел в коридор и приобнял ее за тонкие плечи.
- Отвали, Боб! – ее затрясло сильнее, она ухватила его за ворот рубашки и слегка затрясла – зачем мы вообще поехали в этот чертов город?!
Сначала шипяще-шепчущий, ее голос стал повышаться, и она почти кричала. Боб был благодарен лишь за то, что пассажирам не было дело до двух малолеток в коридоре, все еще сладко спали в узких койках купе.
- Тише, тише, мы скоро приедем! Питер ждет нас, хэй, ты же знаешь, я тебя не обманывал прежде.
- Чертов поезд! Ненавижу эти поездки, почему мы не могли взять с собой? Чего тебе было так трудно?! Если бы еще ехали ночь, а не полдня! Я не могу больше терпеть, Боб! – она захныкала и уткнулась ему в рубашку, вытирая слезы вместе с черной тушью.
- Кэт, прошу тебя, посмотри… - его рука проскользнула к ней в передний карманчик платья, извлекая оттуда стальной шарик на веревочке, он покачал безделушкой из стороны в сторону, - символ счастья, видишь, все будет хорошо! Будем ходить по крышам Питера и… и отлетать!
Она перестала трястись от всхлипывать и посмотрела на его лицо, пытаясь выдавить из себя вымученную улыбку.
Когда они шагнули на Невский проспект, почти не обремененные вещами, солнце уже грело северную столицу. Вокруг туристы фотографировались по прибытии, они же неспешно направлялись к каналам, людская масса неспешно текла вокруг, какая-то жизнерадостная четверка – две девушки в компании двух молодых людей смеясь зашли в Макдональдс. Боб решил, что они с Кэт едва ли старше их, только давно он уже просто так не мог смеяться. Перейдя Фонтанку и добравшись до Казанского собора, они свернули налево, идя вдоль канала Грибоедова, по которому бежали речные трамвайчики, наполненные жизнерадостными лицами, которых Боб почти не замечал за грудами гранита, который стал одеждой этой реке и этому городу. Приветливое небо раздражало, вызывая то мерзкое, зудящее ощущение, которое преследовало его уже около полугода. Он бормотал себе слова поддержки, понимая, что Кэт, наверняка еще хуже, чем ему. Медные изваяния пялились своими пустыми глазницами на них, словно осуждая, ему хотелось кричать этим истуканам, повторяя: «Что я могу?! Что я, черт возьми, могу изменить!? Не смотрите на меня, будьте вы прокляты!». Но что-то, возможно оставшиеся последние рамки социальных норм удерживали его от такого поступка.
- Кэт, как ты? – спросил он вместо этого.
- Здесь теплее, чем я думала, я даже почти не мерзну, - словно опровергая ее слова, ее тело пронзила судорога, - зайдем в магазин? Я читала, что в мотеле есть маленькая кухня, поедим чего-нибудь.
Вскоре они вышли из маленького магазинчика торговой сети «Дикси», держа в руках пачку дешевых пельменей и половину хлеба[5]. Он достал пачку «Явы», снял прозрачную пленку и отправил ее в путешествие по каналу Грибоедова. Они закурили и перешли через мостик, приближаясь к мотелю с предугадываемым названием «Грибоедов». Помпезность набережных Санкт-Петербурга внезапно сменилась жуткими подворотнями, где вверх уходили леса, покрытые зеленой сеткой. По лесам сновали рабочие, восстанавливающие обвалившиеся архитектурные красоты грязно-коричневых зданий, которые наполнили эти проулки. Мусорные баки были переполнены, между ними сновали крысы, мусор вываливался на тротуар, никто даже не удосуживался его собрать. Деревянные окна, пережиток советских времен смотрели на них пустыми глазницами. Кэт прижалась к нему ближе, в поисках защиты. На двери была маленькая кнопочка, которая соединила их с консьержем, поинтересовавшимся, куда они направляются. Получив ответ о цели их прихода, консьерж отворил дверь, впустив их в такой же обшарпанный подъезд, в котором пахло побелкой и стояли стремянки с банками белой краски у подножья. Лестница уводила на верх. Ступени были выщерблены и ноги иногда с них соскальзывали. Перила иногда отсутствовали, оголяя железные кости, на которых когда-то держались. Сам мотель находился на третьем этаже и представлял собой куда более приятное глазу зрелище. Стены были весело выкрашены в сине-коричневые цвета представляя собой холмы далекой Америки, на стенах висели дорожные знаки ограничений скорости. Кэт и Боб улыбнулись треугольному предупреждающему знаку с надписью «биться головой сюда». Заплатив скромную сумму денег за три ночи в отеле, они направились в маленькую комнату в этих объединенных между собой квартирах, где располагалась их кровать. Она была двухэтажной, фиолетовые занавески открывали вид на те же самые грустные улочки, по которым они пришли сюда. Маленькая тумбочка рядом с розеткой европейского образца была украшена ламинированным предупреждающим письмом, в котором был представлен прейскурант цен за поломку того или иного предмета интерьера. Напротив комнаты находился туалет и отдельные душевые кабинки, куда Кэт направилась первым делом. Получив минутку свободного времени, Боб прошелся по другим помещениям мотеля. Самым дальним оказалась кухня, где была установлена плита и две микроволновые печи. Из стены торчал уютный полукруглый столик. Рядом с кухней располагалась комната отдыха с креслицами и мешками, набитых чем-то мягких. Сейчас там никого не было – все приехавшие сегодня уже начали свое знакомство с достопримечательностями северной столицы. Через несколько часов Кэт и Боб начнут свое знакомство с этим городом.
Вода закипела, когда Кэт вышла из душа, в нее прыгнула половина упаковки пельменей и вскоре они уже звенели вилками, которые хозяева мотеля предусмотрительно оставили в большом количестве в шкафчиках кухни. Закончив и помыв за собой посуду, они вернулись в свой номер в намерении проговорить томительные часы ожидания сумерек.
- Как зовут этого продюсера? – Кэт пронзила его взглядом – позвони ему, время уже подходит.
- Страхов, прозвище – Страх.
- Как оригинально. – она вскинула бровь и продолжила настойчиво – ты собираешься ему звонить?
Боб потянулся в карман за телефоном, набрал номер. В трубке по началу раздались гудки, раздражавшие его барабанные перепонки не хуже, чем визгливая настойчивость Кэт.
- Я вас слушаю. – голос был серьезным, на фоне звучала клубная музыка.
- Алло, Страх, это Боб, от Дэнчика, ну он тебе говорил, я по поводу… - голос из трубки прервал его монолог:
- Да-да, конечно, я помню, в воскресенье в МОТ, все уже организовано. Осталось только договориться об оборудовании, - трубку явно притворно заслонили от собеседника и его неумело приглушенный голос послышался вновь, - прошу прощения, господа, очень важный звонок, разрешите поговорить в тишине?
За этим последовало кратковременное молчание, сопровождаемое только сопением в трубке. Когда пауза закончилась, Страх зашипел в трубку:
- Ты что, совсем ненормальный?! Зачем меня так подставлять? Какого черта ты звонишь на этот номер?! – Боб слегка заикающимся голосом начал оправдываться:
- Н-но Дэнчик дал мне этот.. я и позвонил – он беспокойно оглянулся на Кэт, которая заерзала на стуле.
- Значит так, встретимся в сайку около Кобылы, ясно? – в трубке резко начались гудки. Страхов отключился.
- Ну, что он сказал? – Кэт потянула Боба за рукав.
- Сказал, что встретимся в шесть часов во дворе на Большой Подьяченской. Я точно запомнил, Дэнчик так объяснял.
Молодые люди взглянули на часы, оставалось еще три часа. Кэт поджала губу, а Боб почесал нос. Оставшееся время Боб посвятил нервному чтению «Медеи» Еврипида, а Кэт пыталась забыться тревожным сном на верхней части кровати – бессонная ночь в поезде давала о себе знать. Иногда она опускала руку на живот, нащупывала в переднем кармане платья шарик их счастья и нежно оглаживала его бледными пальцами. В пять часов вечера они вылетели из мотеля и быстрым шагом направились к означенному месту. Почти не разговаривая друг с другом, не держась за руки, даже не обращая внимания на пугавшие прежде трущобы северной столицы. Во дворе Подьячьей улицы все было исписано граффити. На заборах красовались причудливые тэги местных граферских команд. Около мусорных бачков отиралась компания в кожаных куртках. Раскрашенные ирокезы выдавали их принадлежность к питерскому андеграунду. Один, выйдя вперед декламировал что-то оставшимся. Подойдя ближе к группе, Боб услышал строки, которые панк наплевывал своим товарищам:
- Я буду твердить кому бы то ни было, что жизнь… - он замолчал, увидев приближающуюся пару, панки окинули их недовольными взглядами, а Боб, оказавшись рядом проговорил:
- Это обморок для поэта. Так русское слово стреляет в висок согласной давно позабытого имени. – тут он улыбнулся и панки одобрительно заржали, а тот, что декламировал стих, протянул руку Бобу:
- Здоров, кореш! Привет, чувиха. – ребята, которые уже вовсе не казались таким странными, подозрительными весело замахали вновь прибывшим.
- Здорово – Боб крепко пожал руку парню, - слушай, братан, где мне найти Страха.
Народ вокруг издал звук одобрения, а парень поинтересовался:
- Ты за спичками?
- Угу.
- Проходи, - он указал на распахнутую дверцу, на которой синим баллончиком была нарисована гарцующая лошадь, - вниз по лестнице, он там один сейчас, точно не промахнешься.
- От души, чувак. – Боб взял Кэт под руку и они спустились в полумрак подвального помещения этого обшарпанного дворика. Внизу под потолком висел дискотечный шар. Барная стойка пустовала, а за одним из столиков, в полукруглом диванчике сидел человек средних лет в дорогом костюмчике и редеющими черными волосами. Здесь воняло сигаретами, алкоголем и немного рвотой. Боб подсел к человеку:
- Страх? – человек стрельнул на него пронзительным взглядом:
- Пойдем, оставь свою подружку здесь, мы не на долго.
Боб поднялся и проследовал за человеком в помещение местного туалета. Некоторые раковины были разбиты. Надписи на кафеле лежали в несколько слоев, запах стоял практически невыносимый, отбитые концы унитазов наводили на неприятные мысли, которые Боб постарался как можно быстрее от себя отогнать.
- Кароче, держи коробок. – Страх просунул руки в нагрудный карман и выудил оттуда спичечный коробок, в котором что-то перекатывалось. Боб потянулся к нему тонкими пальцами, но собеседник отдернул руку с ожидаемыми словами:
- Бабки вперед.
Боб засмущался и полез сам в свой внутренний карман, откуда вытащил пачку сторублевых купюр. Мужчина пересчитал их, протягивая ему коробок.
- Вали отсюда и чтобы больше такого не повторялось, ты понимаешь, как подставил меня? – он побагровел.
- Да мы всего на три ночи приехали, так что… - Страх перебил его:
- Вали-вали, молокосос.
Вскоре они оказались на свежем воздухе и, попрощавшись с панками, прямо там, на улице, вскрыли дрожащими руками коробок. Внутри перекатывались шесть желтеньких шарика. Она подставила ладонь, сделав огромные глаза и он высыпал ей три штучки, она тут же, открыв рот, отправила их туда. Он последовал ее примеру.
Тримедин считался лекарственным препаратом до определенного времени, пока не обнаружилось, что он вызывает галлюцинации. После чего он был, соответственно, запрещен, хотя и стал визитной карточкой Петербурга для гостей из наркозависимой столицы.
Теплый вечер города манил к себе. Приветливые изваяния на мостах улыбались и поворачивали медные головы в сторону парочки, которая смеясь танцевала перед ними. Нежный ветер ласкал их кожу, флажки судов развивались на нем, превращаясь в причудливых змей. Музыкант на Дворцовой площади пел песни группы «Сплин», вокруг собралась толпа зевак, слушающих этот импровизированный концерт. Они стояли кругом около него и подкидывали монетки и купюры в коробку от комбика. Кто-то подпевал, кто-то просто слушал, дети пританцовывали, сверкали вспышки фотоаппаратов, похожие на разряд молнии, Кэт и Боб знали слова каждой песни и фальшивыми голосами подпевали, а затем, усевшись по-турецки, они достали очередные сигареты из пачки и закурили. Сладкий сигаретный дым разлетался по Петербургу, он превращался в корабли Петра Первого, уходящие в боевые плаванья и уносился в сторону Невы. Наслушавшись и накурившись вдоволь, они отправились дальше, дома из стекла и гранита наблюдали за ними теми же пустыми глазницами, только теперь в них горел теплый свет, который вызывал у Кэт смех. Цепи на мостах и набережных играли для них свои песни, знай Кэт и Боб слова, они бы и им могли подпевать.
Темные воды рек и каналов ласкали борта речных трамвайчиков, а они махали улыбчивым туристам, которые фотографировали их оттуда. В фонтанах резвились золотые рыбки, в одном Кэт даже заметила золотую щуку, она пыталась показать ее своему другу, но Боб почему-то так и не смог ее разглядеть. Вечером на улицу туристы уже выходили в бальных платьях и торжественных сюртуках, все по петровским канонам, их это смешило, ведь они-то были одеты по нормальному, культурная столица удивляла их все больше. Фонари сгибались к ним, улыбаясь во весь рот, Боб пожал одному руку, но фонарь так и не удосужился представиться. Где-то за мостами гремели трамваи, они были уверены, что на этих трамваях разноцветные звери едут в зоопарк, домой после трудного рабочего дня где-то в Купчино. Медные статуи поэтов и поэтесс сходили с гранитных пьедесталов и сопровождали их в этой причудливой прогулке, сумерки вступали в свои права и некоторые поэты были вынуждены вернуться на свои места, пока их отсутствия кто-нибудь не заметил. Парки радовали яркостью своей зелени, эти двое еще не чувствовали себя такими счастливыми и свободными… Из шпилей Петербурга вырывался салют, рассыпаясь тысячами огней, от которых Кэт завизжала, бросаясь на шею к Бобу.
И вот они оказались там. Позади них гнали на полной скорости машины, цвет которых менялся с каждым оборотом колеса. Исаакиевский собор возвышался на заднем плане, а прямо перед ними, увенчанный медными кудрями стоял он. Боб отшатнулся, развернул Кэт к себе и крепко поцеловал ее в губы, когда поцелуй разорвался, на лице Кэт остался багрянец, который так ей шел, но так редко появлялся. Боб прочистил горло и начал:
- Лучший стимул для творчества, конечно же, одиночество, но сегодня… - Кэт подхватила строки стихотворения и они в один голос проговорили:
- Мы с пацанами курили дурь!
Всаднику не нравился стих и он неодобрительно покачал головой. А они продолжали, строчка за строчкой. Пока не дошли до самого конца, когда, почти задыхаясь от волнения, вместе, просто крича прочитали:
- … и орал на медного истукана, - они обернулись к нему и, глаза в глаза закричали: - «КАК НАШ ВИД!?!», и кровавая рана заката краснела над нами и мертвые шевелились под ногами!!!
Они стояли, пытаясь отдышаться, вспотевшие. Прохожие оглядывались на них и спешили пройти мимо, не задумываясь о причинах и следствиях. Темные тучи затянули небо, когда всадник, слезая со своего коня, глаза которого налились красным кровавым следом, подняв руку проследовал к ним. Кэт прижалась к Бобу, ее сердце стучало отчаянно. Они стояли несколько секунд, после которых ноги их сорвались с места и они побежали прочь отсюда, страшась оглядываться. Гранитные плиты выкидывали перед ними люки канализаций, мешавших бегу. Фонари расставляли свои черные руки, пытаясь их схватить они ловко изворачивались от цепких пальцев. Задул холодный северный ветер, доводящий их до дрожи. Львы на постаментах злобно рычали им вслед, Кэт закричала на бегу. Мимо проносились дома, один за другим, их кровожадные пасти выли, деревья наступали из парков, злобно потрясая кроной, их ноги уже начали болеть. Грозные голоса доносились позади, подгоняя их. Вокруг царил хаос и весь этот вой разрывал их головы. Не заметив сами, они оказались на Литейном мосту. Опершись на медные перила, они пытались отдышаться. Безумие словно осталось позади, когда Кэт посмотрела вниз.
Внизу медленно и томительно успокаивающе вздымалась Нева. Темная вода, словно черничное желе покрывала все обозримое пространство вокруг. На фоне виднелись огни прожекторов и шпили. Где-то покачивались мачты кораблей. Сбежать, сбежать от реальности, возможно, а что, если… Издалека, прорываясь через затуманенное сознание до нее донесся голос:
- КЭЭЭТ! – она открыла глаза, перед ней раскачивался маятник счастья, - посмотри сюда, я здесь!
Она обнаружила, что стоит на парапете. Боб обнимал ее, пытаясь стащить вниз.
- Вот оно, наше счастье, оно здесь, рядом ты забыла!?
Ее голос, словно измененный прогремел над его ухом:
- Нет! НЕТУ СЧАСТЬЯ, Боб, как ты не понимаешь, нету! И никогда больше не будет! Мы – рабы, мы никогда не сможем остановиться. Не стой, он сейчас нас догонит, как ты не понимаешь.
Страх пронзал их от ног до самых кончиков волос, внизу билась темная вода, чайки с кровожадными криками носились над ними. Все тонуло в хаосе, мир рушился, вместе с уходом из крови дозы тримедина. Страх. Прозвище продюсера, чья настоящая профессия была убивать молодых и доверчивых людей маленькими желтыми шариками.
- Боб, поверь мне, дай мне руку, иди сюда, счастье не здесь, любовь не здесь, Боб, как ты не можешь понять. Всего ничего и мы будем счастливы, искренне, по-настоящему, как ты хотел, понимаешь! Только пойдем со мной.
Боб схватил крепко ее руку, оперся на нее и поднялся наверх. Несколько секунд они еще любовались рекой, ее темной водой и медным небом, которое не отражалось в Неве. Теплыми домами, шпилями, глубокий вдох наполнил их легкие теплым воздухом Петербурга. Страх уходил. И в этот момент все рухнуло в небо.
Момент застыл. Рыбы, выпучив свои глаза смотрели на черные волосы, которые развевались под волнами. Белое платье облегало ее тело. Из переднего кармана вылетел железный шарик и стремительно направился ко дну Невы. Он смотрел не нее мертвыми глазницами. Их пальцы еще несколько мгновений соприкасались после звука удара, словно удара в колокол.
Они опускались все ниже, а потом их пальцы отошли друг от друга и ее лицо поглотил поток черных крашенных волос, очки слетели с переносицы и оставались где-то в водных небесах. Все вокруг отдалось ее власти. Власти Темной воды.
Четверка сидела около спуска к воде, к которому причаливали маленькие катера, на которых катались группы бездельников. Один сидел, смотря в черную пустоту Невы, другая рисовала черным карандашом этот фантастический гранитно-медный пейзаж. Двое Стояли друг напротив друга, соединенные белым проводом наушника. Она опиралась на гранитный шар. А он смотрел на нее.
- Ну как тебе? – Спросила у меня Надя, останавливая музыку на телефоне.
- Это очень сильно. – я вытащил из уха наушник и посмотрел в голубые глаза, такие же глубокие, как сама Нева, - мне кажется под эту музыку можно сойти с ума.
Темная вода медленно, словно черничное желе поднималась от поверхности Невы.
Идея: Санкт-Петербург. 06.08.2014 г.
Написано: Москва. 11.09.2014 - 12.09.2014 г.
[1] Вы были отсоединены от сервера (англ.)
[2] Девушка со скрипкой (англ.)
[3] Случайность (фр)
[4] В сломанной машине мы живы (англ.)
[5] В Санкт-Петербурге черный хлеб называется просто хлебом, а белый – батоном. (прим. автора)