Часть 6 джули 5 страница

Они расположились лагерем у ручья и, сморенные усталостью, крепко проспали всю ночь, по очереди заступая в караул: в джунглях водились тигры и леопарды, и Букта боялся за лошадей. Сарджи, несший дежурство последним, разбудил товарищей на заре, и к середине утра они уже выехали из джунглей и оказались среди голых горных склонов, где, как и предсказывал Букта, им удавалось покрывать лишь по нескольку миль в час, двигаясь гуськом.

Аш взял с собой компас, но скоро понял, что даже с таким вспомогательным средством он безнадежно заблудился бы здесь. Отроги и хребты тянулись в разных направлениях подобием однообразного, никуда не ведущего лабиринта. Но Букта видел и узнавал ориентиры, незримые для спутников, и уверенно двигался вперед – верхом, где позволяла местность, а кое-где пешком, ведя в поводу своего пони по узким выступам на скалах или по крутым склонам, покрытым сланцеватой глиной или скользкой, пожухшей на солнце травой.

Один раз они на час задержались у источника среди диких скал, а позже, ближе к вечеру, когда ущелья и овраги погрузились в тень, они спустились с высокого, до жути крутого утеса в маленькую лесистую долину длиной менее мили, которая лежала среди суровых скалистых гор подобием затерянного оазиса. Здесь еще один источник бил в скалах наверху и изливался тонким серебряным водопадом в глубокое озерцо, окаймленное травой и камышом и затененное деревьями – удивительное зрелище в этой безотрадной местности и желанное, ибо день был очень жарким и лошади умирали от жажды.

К озерцу вели многочисленные звериные следы, четко отпечатавшиеся на влажных берегах, но ничто не свидетельствовало о недавнем присутствии здесь человека. Это обстоятельство, казалось, успокоило Букту, хотя он наверняка давно понял, что вот уже много лет ни люди, ни лошади не ходили тропой, которой они следовали целый день, иначе здесь остались бы недвусмысленные следы: конский помет и зола от старых костров.

Ничего подобного здесь не наблюдалось, и, только порывшись в земле между корнями старого искривленного фигового дерева, Букта извлек несколько почерневших камней и с довольным смешком объявил, что именно здесь они с другом-контрабандистом обычно разводили костер.

– Тогда я был совсем молодым, а вы оба еще и на свет не появились. Но мне совершенно ясно, что никто, кроме диких зверей, не наведывался сюда долгое время, и это радует: значит, я могу без опаски разжечь костер.

Они провели там ночь, поддерживая огонь, чтобы отгонять прочь диких зверей, упомянутых Буктой, и двинулись в путь еще до того, как солнце позолотило горные вершины. Этот день в точности повторял предыдущий. Правда, теперь попадались места, где лошади могли идти легкой рысью, а потому в целом они двигались быстрее, чем накануне, и с наступлением вечера Аш настойчиво предложил продолжить путь. Но Букта решительно отказался, заметив, что все они устали и что усталым людям свойственно ошибаться, а усталым лошадям свойственно спотыкаться. К тому же впереди один из самых трудных участков пути, и пытаться преодолеть его ночью – значит нарываться на неприятности, так как они запросто могут сбиться с дороги.

Перспектива заблудиться в бескрайних диких горах ему, Букте, нисколько не нравилась, а кроме того, разве слуга хакима не сказал, что в Бхитхоре принято закрывать городские ворота через час после заката? Коли так, спешить не имеет смысла. Лучше приурочить время своего прибытия к сумеркам следующего дня, когда люди и стада домашних животных возвращаются в город с окрестных полей и пастбищ, и путники смогут смешаться с толпой и остаться незамеченными.

– Он прав, знаешь ли, – сказал Сарджи. – Вечером, когда растоплены очаги и воздух насыщен дымом и пылью, освещение слабое, да и люди меньше расположены любопытствовать, занятые мыслями о еде и отдыхе.

Аш неохотно согласился. Они нашли пещеру среди скал на высоком хребте и, отпустив лошадей пастись, поели холодной пищи (костер разводить не стали, опасаясь привлечь чье-нибудь внимание), провели ночь и тронулись в путь только после восхода солнца.

Тропы как таковой по-прежнему не было видно, и Аш не замечал даже козьих троп на голых склонах, где редкая зимняя трава уже бурела и засыхала в преддверии жаркого сезона. Но Букта двигался вперед все так же уверенно, и остальные следовали за ним – по большей части пешком, по крутым склонам, где люди и лошади постоянно поскальзывались на сухой ломкой траве или с трудом пробирались между нагромождений валунов, и лишь изредка верхом, по какому-нибудь узкому ущелью между отвесными скалами.

Здесь не было источников, и они умирали от жажды, когда ближе к вечеру поднялись на высокий хребет и увидели внизу, в каменистой лощине, крохотное озерцо, сверкающее в косых солнечных лучах, точно алмаз в медной оправе. Над ним раскинула широкие листья одинокая и несовместная с суровым окружением пальма, которая каким-то образом умудрилась пустить корни среди камней. По всей видимости, озерцо питалось родником, потому что вода оказалась неожиданно холодной. Измученным жаждой людям и лошадям она показалась слаще нектара, и все напились вволю. Букта разрешил отдохнуть полчаса, после чего они взобрались по противоположному склону на гребень очередного хребта и снова начали спускаться.

Через час путники достигли дна узкого каньона, который петлял между складчатых скал, словно след, оставленный гигантской змеей, и впервые за весь день поехали резвым шагом по ровной земле, очень довольные такой переменой. Но радовались они недолго, так как меньше чем через милю неожиданно уперлись в преграду, с виду непреодолимую, – сорокафутовую стену из валунов и щебня, образовавшуюся в результате давнего оползня, завалившего каньон.

Аш и Сарджи натянули поводья и в смятении уставились на препятствие, решив, что Букта свернул не туда и теперь им придется возвращаться. Но шикари спешился, знаком велел спутникам сделать то же самое и уверенно зашагал вперед, ведя лошадь в поводу. Исполненные сомнения, они двинулись следом и, обогнув валун размером с маленький дом, а потом пройдя между двумя такими же, вступили в узкую расселину длиной футов двадцать, где седла задевали о каменные стены с обеих сторон.

Казалось, расселина, как и каньон, тоже закончится тупиком. Но Букта резко свернул налево, а через десять-двенадцать шагов направо – и внезапно Аш очутился под открытым небом и увидел перед собой ту самую долину, где два долгих года назад располагался каридкотский лагерь.

Почти ничто не свидетельствовало о том, что некогда здесь стояло несметное множество палаток и повозок. Остались лишь ветхие развалины крытых тростником навесов, сооруженных Мулраджем для защиты лошадей и слонов от нещадно палящего солнца; несколько из них все еще стояли, а остальные были повалены наземь совместными усилиями солнца, дождя, ветра и полчищ белых муравьев.

Букта услышал сдавленный возглас, вырвавшийся у Аша, и с ухмылкой повернулся к нему.

– Я же говорил, что путь тайный. Ни одному человеку, не знающему о нем, не пришло бы в голову, что в каменном завале есть проход, и не вздумалось бы искать его.

Аш оглянулся через плечо, но не увидел ничего, кроме нагромождения валунов да крутого горного склона, и вспомнил, что сам в свое время очень часто проезжал мимо этого завала и по меньшей мере сотню раз скользил по нему взглядом, даже не подозревая, что сквозь могучую стену из наваленных друг на друга громадных камней ведет тоннель, выходящий в скалистые горы. Он повернулся, внимательно осмотрелся кругом, чтобы в случае надобности узнать место, и подметил такие ориентиры, как трезубый гребень горы и чуть ниже его – покрытый сланцеватой глиной участок, по форме напоминающий острие стрелы.

Пятно сланцеватой глины наверняка видно издалека, поскольку оно заметно светлее горного склона. Кончик острия указывал вниз, прямо на место, где стоял Аш. А ближе, всего в дюжине ярдов от него, находился валун высотой футов двенадцать, испещренный полосками птичьего помета и увенчанный длинным пучком травы, проросшей из трещины на верхушке. «Валун будет легко узнать, – подумал Аш. – Трава в сочетании с параллельными белыми полосками придает ему сходство со шлемом, украшенным плюмажем». И он постарался получше запомнить положение камня относительно обломков скал, загораживающих вход в каньон.

Старый шикари, наблюдавший за ним, одобрительно кивнул.

– Сахиб правильно делает, что пытается запомнить место. Из долины найти проход непросто. Город находится вон в той стороне. Вы бы оставили мне пятьдесят патронов и дробовик. Вы вызовете разные ненужные толки, коли будете вооружены больше чем одним ружьем на брата. Я останусь здесь до вашего возвращения.

– Возможно, нам придется отсутствовать гораздо дольше, чем ты думаешь, – мрачно заметил Аш.

Шикари беспечно махнул рукой.

– Неважно. Здесь есть вода и пастбища, а с запасом съестного и дробовиком – и не забывайте про замечательную ангрези винтовку, подаренную мне сахибом, да мое собственное старое ружье! – мне не страшен ни голод, ни нападение, так что я могу ждать долго. Вдобавок, думается мне, у вас может возникнуть желание покинуть Бхитхор спешно и той же самой дорогой, потому что она единственная не охраняется, а вы вряд ли сумеете без меня найти путь обратно в Гуджарат.

– Это точно, – со смешком согласился Сарджи. – Тогда оставайся и жди нас здесь. Я тоже не исключаю, что нам придется удирать отсюда сломя голову.

Поскольку город находился всего в нескольких милях оттуда, а солнце стояло еще довольно высоко над горизонтом, они вернулись в каньон и отдыхали в тени, пока свет дня не начал угасать и тень от гор, вздымающихся позади, не наползла на долину, оставив лишь противоположную гряду сиять теплым золотом на фоне вечереющего неба. Только тогда они поднялись на ноги, свистом подозвали лошадей, прошли с ними по узкому тоннелю между камнями и, вскочив в седло и попрощавшись с Буктой, поскакали по долине к пыльной дороге, по которой Аш так часто ездил в те дни, когда он, Кака-джи и Мулрадж снова и снова мотались во дворец спорить с визирем и советниками раны по поводу условий брачных договоров каридкотских невест.

Долина не изменилась, не изменились и господствующие над ней форты, а также угрюмые стены и плоские скученные крыши Бхитхора, преграждавшего дальний выход из нее и заслонявшего от взора большое озеро и широкий замкнутый амфитеатр равнины. Ничто не изменилось – кроме него самого, иронически подумал Аш. По крайней мере, внешне он не имел никакого сходства с молодым британским офицером, который однажды знойным весенним утром проехал по этой самой дороге, направляясь в Рунг-Махал, чтобы впервые увидеть отвратительного деспота, назначенного в мужья Анджули.

Тогда он был в затейливо отделанной галуном полной парадной форме своего корпуса, у бедра звенел меч, на сапогах позвякивали шпоры, и за ним следовал эскорт из двадцати вооруженных солдат. А сегодня он ехал в сопровождении единственного спутника, такого же человека, как он сам. Неприметный индиец из среднего сословия, гладко выбритый и скромно одетый, располагающий добрым конем, как подобает путешественнику в долгом странствии, и вооруженный – на случай встречи с бандитами и прочими злоумышленниками – ржавым подержанным карабином армейского образца, какой можно купить по хорошей цене почти на любом черном рынке от мыса Кумари до Хайбера.

Аш постарался придать исправному оружию запущенный вид, обманчивый и нисколько не сказавшийся на качествах карабина. Дагобаз претерпел аналогичную трансформацию: перед отъездом Букта изменил его масть, местами отбелив шкуру известью и покрасив рыжевато-коричневой краской, так как опасался, что кто-нибудь может узнать коня, если не всадника, и считал целесообразным изменить внешность обоих, чтобы в случае чего было затруднительно установить личность Аша и принадлежность Дагобаза.

Вдобавок к этому некогда блестящая черная шкура жеребца потускнела и погрубела от пыли, а дорогое английское седло перед походом заменили на потрепанное, хотя и добротное, которым обычно пользовался один из посыльных Сарджи, и теперь конь, как и всадник, не привлекал к себе внимания. Конечно, любой знаток лошадей сразу оценил бы превосходные качества скакуна, но рядовой прохожий не удостоил бы его вторым взглядом, а в этот час, как и предсказывал Сарджи, все горожане, встречавшиеся по дороге, были заняты другими мыслями. Солнце уже почти зашло, и люди, весь день работавшие на полях, возвращались домой. Над землей висели клубы пыли и стелился голубой дым, в воздухе стоял крепкий запах домашнего скота и похлебки, кипящей в кастрюлях на бесчисленных очагах.

Старинную бронзовую лампу под аркой ворот Хатхи-Пол (Слоновых ворот) уже зажгли, и двое из трех стражников, отложив мушкеты в сторону, сидели на корточках на каменном выступе возле караульной, увлеченно играя в кости и не обращая никакого внимания на шумную толчею людей и животных. Третий же переругивался с возницей телеги, переднее правое колесо которой уперлось в воротный столб, и никто не остановил двух усталых, запыленных путников, смешавшихся с толпой людей, спешащих домой.

Почти никто даже не заметил их, а те немногие, кто заметил, не так уж заинтересовались, чтобы присмотреться повнимательнее. Только в маленьких деревнях все знают друг друга в лицо и по имени, а население Бхитхора составляло почти тридцать тысяч человек, по меньшей мере десятая часть которых служила в том или ином качестве при дворе, а поскольку все они проживали на территории царского дворца, многие из них были незнакомы подавляющему большинству горожан, особенно обитателям бедных кварталов.

Аш знал все повороты и изгибы улиц, ведущих от ворот Хатхи-Пол к Рунг-Махалу, так как в свое время слишком часто ездил по ним, но остальной город он знал плохо и полагался на сведения, полученные от Манилала. Здесь не было никакой гостиницы или караван-сарая, где путешественник мог бы остановиться на ночь. Бхитхор располагался в стороне от больших дорог, и не многие путешественники имели желание посещать город, да никто здесь и не ждал их.

Легкость, с какой Аш и Сарджи проникли в город, уравновесилась трудностью поисков пристанища, и к тому времени, когда им наконец удалось снять комнату над лавкой угольщика и получить разрешение поставить лошадей под ветхий навес в углу двора, уже спустилась ночь.

Угольщик был дряхлым стариком, который, как и большинство бхитхорцев, почитал за правило не доверять пришлым людям. Но он был жаден, и, хотя зрение и слух у него ослабли с годами, они все же позволили ему увидеть блеск серебра и услышать звон монет. Он не стал задавать никаких вопросов, но не отказал себе в удовольствии немного поторговаться, после чего согласился пустить Аша и Сарджи на постой за сумму, при существующих обстоятельствах казавшуюся вполне приемлемой, и позволил остаться на сколь угодно долгое время – при условии, что они будут платить каждый день вперед.

Уладив этот вопрос и получив плату за первый день, он потерял к своим постояльцам всякий интерес. К счастью для них, остальные домочадцы тоже не страдали любопытством. Кроме самого угольщика в доме проживали три женщины (робкая тихая жена, такая же тихая теща и древняя старуха-служанка) и единственный сын, туповатый парень, помогавший отцу в лавке и, судя по всему, немой – ни Аш, ни Сарджи ни разу не слышали, чтобы он разговаривал.

В общем и целом у них имелись все основания быть благодарными неизвестному самаритянину, который оказался невольным свидетелем того, как им отказали в постое в другом доме, и посоветовал попытать счастья в угольной лавке. Здесь все сложилось как нельзя лучше. Хозяин не потрудился спросить, откуда они прибыли и по какому делу, и явно не интересовался такими вещами. Столь же явным и гораздо более важным представлялось то обстоятельство, что ни сам он, ни его домашние не имели склонности сплетничать с соседями.

– Безусловно, боги помогали нам, когда привели нас в этот дом, – сказал Сарджи, опасавшийся подробного допроса. – Эти люди недружелюбны, но они не кажутся мне такими плохими, какими слуга хакима выставил всех бхитхорцев. По крайней мере, они безвредны.

– Покуда мы им платим, – сухо заметил Аш. – Но не приходи к ошибочному заключению, что, если наши хозяева старые, подслеповатые и нисколько нами не интересуются, все прочие бхитхорцы похожи на них. Они другие, и тебе следует помнить об этом и постоянно быть начеку вне дома. Нам нельзя привлекать к себе внимание.

В течение следующих нескольких дней они проводили все время (кроме часа утром и часа вечером, когда выгуливали лошадей), бродя по городу, приглядываясь и прислушиваясь, собирая все сведения, какие только могли почерпнуть из разговоров на базарах и в винных лавках. Тем, кто спрашивал, они рассказывали историю, о которой договорились заранее: мол, они входили в группу паломников, направлявшихся к горе Абу, но случайно отстали от спутников и заблудились в горах. Умирающие от жажды, они несказанно обрадовались, очутившись в столь благоприятном для здоровья и гостеприимном краю, и намерены задержаться здесь на несколько дней, чтобы оправиться после пережитых тягот и дать отдых лошадям.

Очевидно, история звучала правдоподобно, поскольку принималась всеми на веру без всяких вопросов. Но если это Аша успокаивало, то другое тревожило: выслушав историю, все до единого говорили, что ему придется задержаться гораздо дольше, ибо всего неделю назад вышел указ, запрещающий кому бы то ни было покидать княжество до дальнейшего уведомления. Таково распоряжение визиря и советников, действующих от имени раны, который «временно недомогает». «Так что пройдет не несколько, а много дней, прежде чем вы получите возможность продолжить путешествие к горе Абу, – месяц или даже больше…»

– Но почему? – спрашивал Аш, обеспокоенный известием. – По какой причине?

На это собеседники либо пожимали плечами, либо давали ответ, обычный для любого, кто видит в каждом велении правительства или судьбы нечто выходящее за рамки понимания: «Кто знает?» Но один мужчина, случайно услышавший разговор Аша с торговцем, который отвесил сир[13]мушмулы и дал вышеупомянутый традиционный ответ, оказался более откровенным.

Причина, сказал сей горожанин, совершенно очевидна для любого осла. Визирь (как и все бхитхорцы) знает, что рана умирает, и не хочет, чтобы эта новость достигла слуха какого-нибудь назойливого фаранги, который сочтет необходимым заварить кашу с властями и начнет совать нос во внутренние дела Бхитхора. Поэтому визирь поступил правильно, «закрыв ворота княжества», дабы ни один шпион, состоящий на службе у правительства Индии, или какой-нибудь праздный болтун не смог донести лживые россказни и клеветнические измышления до сахиб-логов в Аджмере да и вообще ни до кого, коли на то пошло. «Ибо что мы хотим делать и чего не хотим, никого не касается. И мы, бхитхорцы, не терпим вмешательства иноземцев в наши дела».

Так вот, значит, в чем дело: визирь позаботился о том, чтобы из Бхитхора во внешний мир поступали лишь такие новости, какие будут одобрены им и его советниками, и чтобы все сообщения доставляли только его собственные люди, и никто другой. Аш задался вопросом, впустят ли Манилала на территорию княжества, и если не впустят, тогда как он, Аш, собирается установить связь с Гобиндом. Но этот повод для тревоги казался незначительным по сравнению с тем фактом, что здесь все еще не появилось ни одного отряда полицейских или солдат из Британской Индии и ничто не свидетельствовало о намерении правительства проявить интерес к делам Бхитхора.

Прошлый опыт заставлял Аша презрительно отзываться о политических управлениях, которые занимали по отношению к независимым княжествам Раджпутаны позицию «ничего плохого не вижу, ничего плохого не слышу» и деликатничали с правящими князьями. Но, зная, что подавляющее большинство политических офицеров выполняют чрезвычайно полезную работу и совершенно не заслуживают уничижительных отзывов, он ни минуты не сомневался, что в данном случае заинтересованные лица станут действовать быстро и решительно, едва лишь узнают о назревающих событиях. А поскольку и сам он, и мистер Петтигрю из полиции поставили их в известность о положении дел, Аш ожидал по прибытии в Бхитхор застать в городе хорошо вооруженный отряд солдат либо полицейских или хотя бы узнать, что политический офицер Спиллер занимает один из княжеских гостевых домов в Рам-Багхе.

Меньше всего он ожидал обнаружить, что ни один полномочный представитель раджа в Бхитхоре не появился и, судя по всему, не собирается появляться. А теперь, когда «ворота княжества» закрыты и он, Сарджи и Гобинд отрезаны от внешнего мира, будет очень трудно или вообще невозможно передать какое-либо сообщение британским властям – разве только воспользоваться тайной дорогой Букты, но этот окружной и трудный путь до Аджмера займет слишком много времени и окажется бесполезным. Наступил жаркий сезон, и, если рана умрет, его кремируют уже через несколько часов – а вместе с ним Джули и Шушилу.

– Я не понимаю, – говорил Аш, расхаживая взад-вперед по комнате над лавкой, точно волк в клетке. – Положим, одна телеграмма могла затеряться, но не все же четыре! Такого быть не может. Кака-джи и Джхоти, безусловно, предприняли какие-то шаги. Они-то уж знают, на что способны эти люди, и Мулрадж знает! Они наверняка предупредили власти в Симле. На самом деле они, вероятно, телеграфировали прямо вице-королю и генерал-губернатору Раджпутаны. Однако, похоже, никто и пальцем не пошевелил. Я не могу понять. Не могу!

– Успокойся, друг мой, – увещевательно сказал Сарджи. – Кто знает, может, сиркар уже заслал сюда переодетых агентов?

– Да какой в этом толк? – раздраженно спросил Аш. – Что, по-твоему, могут сделать два или три шпиона – пусть даже шесть или дюжина – против всего Бхитхора? Здесь нужен какой-нибудь высокопоставленный сахиб из политического департамента или полиции, с двумя, самое малое, ротами солдат или с сильным полицейским подразделением, например сикхами. Но ничто не свидетельствует о намерении правительства Индии вмешаться в это дело, а теперь граница закрыта и его шпионы – если таковых сюда заслали, в чем я очень сомневаюсь, – не могут покинуть пределы княжества. А мы с тобой ничего не можем сделать. Ничего!

– Разве что молиться, чтобы боги и твой друг хаким продлили жизнь раны до времени, когда бара-сахибы в Симле и Аджмере решат взяться за дело и навести справки о ситуации в Бхитхоре, – заметил Сарджи, нимало не утешив друга.

Он вышел из комнаты, оставив Аша мерить шагами комнату, и спустился во двор, чтобы позаботиться о лошадях, а потом отправился бродить по базарам в надежде услышать какие-нибудь новости и увидеть в толпе пухлое глуповатое лицо. Но Манилал так нигде и не показался, и Сарджи вернулся в каморку над лавкой угольщика в подавленном настроении, уверенный, что со слугой хакима приключилась какая-нибудь беда или что его остановили часовые на границе и запретили въезжать в княжество. В этом случае сахиб – Ашок – наверняка отправится в дом хакима и настойчиво попросит о встрече с ним, а тем самым привлечет к себе внимание врагов хакима – всех этих завистливых лекарей, которых он посадил в лужу, и многочисленных придворных, советников и жрецов, возмущенных благосклонностью раны к чужаку с севера.

Сарджи пробыл в Бхитхоре пять дней, но уже через два дня убедился, что Аш ничего не преувеличил в своем рассказе о правителе и подданных княжества; и той ночью ему впервые пришло в голову, что маскарад, на который он столь легкомысленно согласился, скорее всего окажется гораздо более опасным делом, чем он думал, и что, если этому хитрому толстяку, Манилалу, не удастся вернуться в Бхитхор, у него самого шансы выбраться отсюда живым слишком малы.

Лежа без сна в жаркой темноте и прислушиваясь к тихому дыханию Аша и заливистому храпу придурковатого парня в лавке внизу, Сарджи невольно задрожал и страстно возжелал снова оказаться в своем чудесном безопасном доме среди зеленых полей и банановых рощ на берегу реки Джанапат. Он любил жизнь и не хотел умирать, особенно от руки этих бхитхорцев, с их темным средневековым умом. Он услышал лошадиное фырканье и глухой стук копыта о деревянную стенку сарая, когда Дагобаз или его собственный Моти Радж сердито дернулся при виде крысы или мангуста, и эти звуки напомнили ему, что путь к бегству все еще открыт для них: тайная дорога Букты. Она не перекрыта и не охраняется, и завтра, если жирный слуга по-прежнему не появится, он, Сарджи, займет твердую позицию.

Он поговорит с Ашоком начистоту и объяснит, что при данных обстоятельствах не имеет никакого смысла навлекать на себя подозрения и опасность разоблачения, оставаясь в Бхитхоре, и что для них разумнее всего покинуть княжество тем же путем, каким они прибыли, и отправиться в Аджмер через Дису и Сирохи. В Аджмере же Ашок, в собственном своем обличье, сможет встретиться и поговорить с высокопоставленными представителями политического департамента и полиции, обрисовать ситуацию и сообщить им (коли они еще не знают), что Бхитхор отгородился от внешнего мира и превратился практически в крепость.

Сарджи не доверял телеграфу и всем новомодным средствам связи и нисколько не удивлялся, что телеграммы друга остались без ответа. Письмо, доставленное надежным посыльным, он считал куда более верным делом. А еще лучше – разговор с глазу на глаз, исключающий всякую возможность недопонимания.

Но как оказалось, у них не было необходимости ехать в Аджмер. Манилал уже находился в Бхитхоре. Он прибыл поздно вечером, как раз когда закрывались ворота. А на следующее утро он отправился на базар за разными мелкими покупками, где затеял разговор с двумя приезжими – высоким узколицым мужчиной из Бароды и сухощавым гуджаратцем, которые спорили о сравнительных достоинствах манго и папайи с владельцем фруктовой лавки.

Гобинд не обрадовался при виде сахиба.

Вопреки всему врач из Каридкота надеялся услышать от вернувшегося Манилала, что помощь уже в пути. Всю последнюю неделю он со дня на день ждал, что у ворот Хатхи-Пол появится политический офицер или высокопоставленный полицейский-сахиб с многочисленным, хорошо вооруженным отрядом. Вместо этого он узнал, что Пелам-сахиб, отправив несколько срочных телеграмм и ни на одну не получив ответа, решил, невзирая на все советы, самолично приехать в Бхитхор и в настоящее время предположительно находится в городе, под чужим обличьем и в обществе своего друга-гуджаратца, изображающего слугу.

Тревога Гобинда из-за бездействия властей по силе своей могла сравниться только со смятением, охватившим его при этом известии. Он редко терял самообладание, но сейчас вышел из себя, что было простительно, поскольку он жил в постоянном нервном напряжении, которое еще более возросло с присутствием Аша. Гобинд не видел решительно никакой пользы в приезде сахиба в Бхитхор – разве что он прибыл бы открыто и при полной поддержке правительства. Это было гибельное безрассудство: он все равно не в силах чем-то помочь, а если его вдруг опознают, то наверняка убьют, и никто из его соотечественников никогда не узнает, что с ним случилось, ведь, по словам Манилала, он уехал, никому не сообщив о своих намерениях.

По мнению Гобинда, вся эта авантюра была чистой воды безумием и могла лишь усугубить ситуацию, и без того чреватую бесчисленными опасностями, о которых он даже думать боялся. У него просто в голове это не укладывалось. До сих пор он считал Пелама-сахиба человеком здравомыслящим и ожидал, что в подобной ситуации тот отправится прямо в Аджмер, чтобы выяснить, почему телеграммы остались без ответа и какие меры приняты в связи с ними, а не переоденется индусом и явится в Бхитхор ломать комедию, как будто один человек в состоянии помешать нескольким тысячам осуществить задуманное.

– Он должен немедленно покинуть княжество! – набросился Гобинд на Манилала, давая выход гневу. – Своим присутствием он подвергает опасности всех нас: тебя, меня, нескольких оставшихся служанок из Каридкота и обеих рани, которые и так находятся в крайне угрожающем положении. Если сахиба или его друга разоблачат, никто не поверит, что мы не посылали за ним, и бхитхорцы позаботятся о том, чтобы ни один из нас не выбрался из княжества живым. Пользы от него не будет никакой, а вреда выйдет много. Тебе следовало так и сказать ему и сделать все возможное, чтобы отговорить его от этого безумия.

– Я старался как мог, – возразил Манилал, – но он рвался сюда всем сердцем и не желал меня слушать.

– Он выслушает меня, – мрачно пообещал Гобинд. – Завтра приведешь сахиба ко мне. Но подумай хорошенько, как это сделать. Сам знаешь, мы ходим по лезвию ножа, и нам нельзя привлекать внимание к сахибу или навлекать подозрение на себя.

Манилал действовал осторожно. На следующее утро, за час до его встречи с Ашем и Сарджи у фруктового прилавка, половина базара уже знала, что приезжий из Бароды изучал аюрведическую медицину в Каши (Бенаресе) и надеется стать врачом, практикующим методы сей древней науки. Поэтому никому не показалось странным, что такой человек пожелал встретиться и побеседовать с хакимом, представляющим другую школу, ибо всем известно, что ученые, исповедующие разные взгляды, находят удовольствие в спорах и дискуссиях. Манилал позаботился о том, чтобы все, кого он подозревал в слежке за хозяином, услышали эту историю, и во избежание всякого намека на секретность встречи условился о ней таким образом, чтобы гость явился к хакиму-сахибу открыто и при свете дня.

Последнее оказалось не так-то просто. Незадолго до назначенного часа встречи Гобинда вызвали во дворец, откуда он вернулся лишь во второй половине дня, усталый, удрученный и не расположенный принимать гостей, особенно человека, на которого он возлагал столько надежд, но потерпел жестокое разочарование.

Он без улыбки приветствовал Аша, молча выслушал объяснения, почему тот счел необходимым приехать в Бхитхор, а затем сказал бесцветным голосом: