Часть 6 джули 17 страница
«Отец рек» глубок и широк, столь широк, что порой походит скорее на внутреннее море, нежели на реку. В иные дни из-за знойного марева или песчаных облаков, поднимаемых ветром, они не видели дальнего берега – или вообще ни одного берега, если судно шло под парусом. Окружающая местность была по большей части голой и пустынной, но по берегам росли финиковые пальмы, олеандры, тамарисковые кусты, и даже там, где не было деревень, повсюду наблюдались признаки жизни.
Мириады птиц охотились на чилв и прочих мелких рыбешек, кишевших на отмелях. Замыкающиеся черепахи и гхариялы – длиннорылые аллигаторы индийских рек, питающиеся рыбой, – нежились в солнечных лучах на песчаных берегах, а порой из воды выпрыгивали и снова уходили на глубину дельфины или огромные лососеподобные усачи со сверкающими на солнце серебристорозовыми боками. Вечером, когда река блистала золотом и горы Белуджистана словно подступали ближе по накрытым тенью долинам, над головой пролетали стаи диких уток, гусей, пеликанов и желтых цапель, и группы кочевников со своими козами и верблюдами пробредали мимо к новому месту стоянки. А в сумерках олени, антилопы, дикие свиньи, шакалы и дикобразы приходили к реке на водопой.
Иногда далеко на равнине виднелись отряды всадников, скачущих во весь опор к горизонту, подернутому пыльной пеленой. На самой реке постоянно встречались другие суда: местные баржи, груженные фуражом, зерном, лесом, сахарным тростником, овощами или везущие мохнатый блеющий груз овец и коз; паромы, курсирующие между берегами, и рыболовные суда, вытягивающие или ставящие сети. А в первые дни они изредка видели речные пароходы, которые с тяжелым пыхтением шли вверх по реке, выпуская клубы черного дыма, или стремительно проносились вниз по течению, направляясь к морскому побережью.
Уроки английского и пушту, начавшиеся еще на «Морале», вошли в распорядок дня, и Анджули оказалась весьма способной ученицей. Она делала большие успехи, удивляя Аша быстротой и точностью, с какими схватывала слова и фразы и усваивала сложные грамматические правила, и он понял, что она всегда обладала незаурядными умственными способностями, но до сих пор не имела возможности их применить: соблюдающим пурдах женщинам не положено интересоваться чем-то кроме хозяйственных дел. Как только Анджули вырвалась из почти исключительно женского мира занана, ум ее пробудился от вынужденной дремоты, и к тому времени, когда впереди показались Куррамские горы и Соляной хребет Кундиана, она уже могла изъясняться на языке мужа с беглостью, делавшей честь ее наставнику и в еще большей степени – ее собственной способности к сосредоточению внимания.
Понимая, что они достигнут Кала-Багха почти за месяц до окончания отпуска, Аш изначально планировал пришвартоваться в каком-нибудь живописном месте и провести время, совершая конные прогулки и исследуя окрестности, а не возвращаться в Мардан раньше, чем нужно. Но теперь, когда Соляной хребет подступил вплотную к реке, текущей между высокими берегами, и преградил путь ветру, ночной воздух утратил свежесть и дни стали настолько жаркими, что голые скалы, ослепительный белый песок у самой воды, земля под ногами и даже доски палубы казались горячими, словно только что из печи.
При существующих условиях чем раньше он поселит Джули в нормальном доме – с прочными стенами и широкими верандами, защищающими от нестерпимой жары, с панкхами и кускусами, охлаждающими воздух, – тем лучше. Именно тогда Аш вспомнил о тетушке Зарина, Фатиме-бегуме, и о тихом доме в стороне от Аттокской дороги, окруженном высокими стенами и густым фруктовым садом. Там он может со спокойной душой оставить Анджули, и, хотя придется открыть правду бегуме, Аш не сомневался, что старая дама сохранит тайну, а также сумеет измыслить какую-нибудь историю, которая удовлетворит любопытство слуг и не возбудит в них желания болтать языком. Он попросит Зарина устроить это.
Тем же вечером Гул Баз на лошади Аша поскакал во весь опор в Мардан с наказом передать устное сообщение Зарину и письмо Гамильтону-сахибу, а потом встретиться со своим хозяином в Аттоке. Расстояние до Мардана не превышало семидесяти косов: за два дня он доберется туда, а на остальной путь хватит ночи. Но Ашу и Анджули потребовалась почти неделя, чтобы преодолеть оставшееся до Аттока расстояние, ибо за Кала-Багхом Инд, который на протяжении сотен миль течет двумя, тремя, а порой и четырьмя отдельными рукавами (каждый из них шире любой английской реки), собирается в один поток, где судну приходится бороться с мощным встречным течением. Поэтому, даже несмотря на попутный ветер, они достигли Аттока лишь через шесть дней, далеко за полночь. И снова Аш подъехал к дому Фатимы-бегумы при лунном свете, но на сей раз он был не один.
На ведущей к дому тропе толстым слоем лежала пыль, но либо уздечка зазвенела, либо гвоздь в подошве чапли звякнул о камешек, только ворота отворились еще до того, как Аш успел подойти к ним, и навстречу вышел мужчина.
– Старе-мах-шех! – приветственно промолвил Зарин. – Я сказал Гул Базу, что последнюю бурную милю пути, через ущелье, ты не захочешь преодолевать по реке.
– Кхван-мах-шех? – откликнулся Аш, отвечая на традиционное приветствие. – Ты был прав. Услышав рев воды и увидев водовороты, я струсил и предпочел добираться посуху, через горы.
Он отпустил поводья и повернулся, чтобы помочь Анджули спешиться. Хотя он знал, насколько она устала от жары и многочасовой езды шагом по опасным горным тропам после долгого дня, проведенного в душном укрытии на судне, он не попытался поддержать ее под руку. На Востоке добропорядочная женщина вне стен своего дома является безликой и безмолвной фигурой, которой не следует уделять внимания, а Аш знал, что в стране, где почти все спят на свежем воздухе, в ночи зачастую полно посторонних глаз. По той же причине он не представил свою жену другу, но отвернулся, взял поводья лошадей и последовал за Зарином в ворота, предоставив Анджули замыкать шествие по освященному веками мусульманскому обычаю.
По всей видимости, домочадцы уже легли спать, но во внутреннем дворе светил тусклый огонек: там самая преданная служанка бегумы, пожилая молчаливая женщина, ждала с фонарем, чтобы быстро провести Анджули в верхнюю комнату. Когда они ушли, двое мужчин повернулись и смерили друг друга оценивающим взглядом при свете керосиновой лампы, оставленной в нише у двери. И каждый из них сразу подумал со странным чувством утраты, как же сильно изменился другой со времени последней встречи в этом самом доме…
Прошло всего два года, однако в бороде Зарина появилась седина, которой не было прежде. И на лице пролегли новые складки, в том числе длинный бугристый шрам, тянущийся от виска до угла рта и проходящий совсем рядом с глазом, – след от рубящего удара саблей, полученного, среди прочих ранений, в бою при Сипри. После того сражения Зарину присвоили звание рисалдара, и в дополнение к шраму лицо его было теперь отмечено той не поддающейся определению печатью, какую накладывают на человека власть и ответственность.
Перемена, произошедшая с Ашем, не так бросалась в глаза, и, возможно, люди, знавшие его не столь близко, вообще ничего не заметили бы, но Зарина она поразила. Лицо друга утратило напряженное, тревожное, отчаянное выражение, столь сильно обеспокоившее Зарина во время последней встречи, и, хотя сейчас оно казалось более худым, чем когда-либо, глаза под черными бровями были спокойными и довольными. «Он нашел свое счастье, – подумал Зарин с нехорошим предчувствием. – Это все меняет».
Они смотрели друг на друга долго и пристально, и посторонний наблюдатель при виде их решил бы, что они скорее прощаются, нежели встречаются после долгой разлуки, – и в известном смысле был бы прав, ибо каждый из них с легкой печалью сознавал, что человек, которого он знал прежде, исчез навсегда. Потом Аш улыбнулся, и короткий миг сожаления миновал. Они крепко обнялись на прежний манер, и Зарин, взяв фонарь, провел Аша в комнату, где их ждала холодная закуска. Они ели и разговаривали, разговаривали…
Аш узнал, что Кода Даду в последнее время нездоровится, но Зарин известил отца о прибытии Аша и не сомневается, что тот немедленно выедет в Атток, коли позволит самочувствие. Гамильтон-сахиб уехал в отпуск, и Гул Баз не ждет судно на берегу (как предполагал Аш), а находится где-то в окрестностях Абботабада, куда отправился на поиски Гамильтона-сахиба, который, как он узнал, возвращается в Мардан из Канганской долины.
– Он сказал, что ты послал с ним письмо для Гамильтона-сахиба и велел отдать сахибу лично в руки, – сказал Зарин. – Поэтому, не застав его в Мардане, Гул Баз принял решение отправиться в Абботабад. Должно быть, у него возникла задержка в пути или Гамильтон-сахиб еще не добрался туда и Гул Баз проехал дальше, зная, что я жду тебя здесь. Я послал привратника встретить судно и доставить в дом твои вещи.
Ашу не терпелось узнать о последних событиях в полку и на границе – он не получал никаких новостей со времени последнего письма Уолли, написанного почти три месяца назад, и Зарин обстоятельно рассказал также о вероятности войны с Афганистаном. Но Аш не заводил речи о своих собственных делах и ни словом не упоминал об Анджули, а Зарин старался не задавать лишних вопросов. С этой темой можно подождать, пока у Ашока не появится желание обсудить ее, которое, видимо, возникнет, когда он хорошенько выспится, поскольку едва ли у него имелась такая возможность в нестерпимо жарких ущельях Инда.
Аш действительно крепко спал той ночью, а на следующий день подробно рассказал всю историю последних нескольких месяцев, начиная с внезапного появления Гобинда и Манилала в Ахмадабаде и кончая днем, когда Анджули стала его женой после короткой брачной церемонии на борту «Моралы». Он также коротко поведал о событиях трехлетней давности, приведших к бракосочетанию, – сначала Зарину, а позже, по необходимости, Фатиме-бегуме. Оба слушали с огромным интересом.
Зарин был в какой-то степени предупрежден: Гул Баз сообщил, что женщина, оказать гостеприимство которой сахиб просит Фатиму-бегуму, является высокородной индусской вдовой, которую он привез с юга и с которой совершил какую-то церемонию, якобы сделавшую их мужем и женой (хотя означенная церемония, продолжавшаяся всего несколько минут и проведенная вовсе не жрецом, а капитаном-ангрези, нисколько не походила ни на один свадебный обряд, известный Гул Базу, и потому ее не следует воспринимать всерьез). Но разумеется, Зарину не пришло в голову, что он сам знает упомянутую вдову, вернее, знал в далеком прошлом как дочь фаранги-рани, маленькую Каири-Баи.
Тот факт, что Ашок считал себя женатым на ней, опечалил Зарина: он надеялся, что друг вступит в удачный брак со своей соплеменницей, которая поможет ему решить проблему своей национальной принадлежности и родит сильных, здоровых сыновей, а они впоследствии по стопам отца вступят в корпус разведчиков и станут отличными офицерами, потому что непременно унаследуют от него любовь к Индии и понимание местных нравов. Однако, если он сохранит верность Каири-Баи, такого никогда не произойдет. Его дети будут незаконнорожденными и полукровками (Зарин тоже считал, что церемония на корабле, описанная Гул Базом, не имеет законной силы), а следовательно, непригодными для службы в корпусе.
Несколько утешало то обстоятельство, что Ашок, настаивавший на законности церемонии и считавший Каири-Баи законной женой, намеревался сохранить свой брак в тайне и поселить новобрачную в каком-нибудь укромном маленьком домике в Хоти-Мардане, куда он, если будет соблюдать осторожность, сможет наведываться незаметно для обитателей военного городка. Мотивы, побуждавшие Ашока действовать столь разумно, явно происходили не из сомнений в законности брака, а единственно из страха за безопасность так называемой жены, – страха, который Зарин, хорошо помнивший Джану-рани и теперь получивший ясное представление о Бхитхоре, полагал совершенно обоснованным. Впрочем, какими бы соображениями ни руководствовался друг, Зарин только радовался, что они оказались достаточно вескими и воспрепятствовали Ашоку погубить свою карьеру, предъявив в Мардане бывшую рани и потребовав, чтобы все в корпусе признали ее в качестве его жены. Зарин был твердо уверен в одном: никто из них, начиная от командующего-сахиба и кончая самым зеленым новобранцем, никогда этого не сделает. И, хорошо зная Ашока, он даже чувствовал некоторую благодарность к визирю Бхитхора и его наемным убийцам.
Фатима-бегума, будучи реликтом иной эпохи, не увидела ничего странного в желании сахиба поселить индийскую девушку в каком-нибудь тихом маленьком биби-гурхе (женском доме) рядом с местом своей работы, о чем и сообщила племяннику. Это самое обычное дело, заявила бегума, которым сахиб никак себя не запятнает: когда это о мужчине начинали думать хуже, коли он заводил любовницу? Она раздраженно отмахнулась от истории о бракосочетании, потому что уже поговорила с Анджули, сразу вызвавшей у нее глубокую симпатию, а сама Анджули, несмотря на все заверения Аша, так и не поверила, что проведенный на борту «Моралы» странный обряд, до такой степени лишенный ритуальных действий и проведенный столь быстро, может иметь законную силу.
Тетушка Зарина настояла на том, чтобы Анджули с мужем провели остаток положенного сахибу отпуска у нее в гостях, и сказала племяннику, что сама подыщет подходящий дом для бывшей рани поблизости от Мардана – такой, где она сможет жить спокойно и без труда скрывать свою подлинную личность. По словам бегумы, ни одной добропорядочной домохозяйке не придет в голову выяснять прошлое куртизанки, а поскольку Анджули не станет соперничать с прочими представительницами данного ремесла, она сможет жить в безопасности и уединении.
Впрочем, последнее замечание бегума не повторила Ашу, с благодарностью принявшему предложение погостить у нее. Его не прельщала перспектива провести оставшиеся несколько недель отпуска, обшаривая окрестности в поисках уединенного пристанища для Джули при температуре воздуха, зачастую достигавшей сорока шести градусов в середине дня, а дом бегумы был большим, прохладным, удобным – и безопасным.
На следующий день ни Кода Дад, ни Гул Баз так и не появились, и Аш отправился верхом к Хасан-Абдалу в надежде встретить Уолли на Абботабадской дороге. Дом еще был погружен в темноту, когда он оставил спящую жену и тихо спустился вниз по лестнице, но, несмотря на ранний час, Зарин уже встал и ждал его во дворе: он тоже выезжал затемно. Они направлялись в разные стороны, потому что Зарин возвращался в Мардан, но он успел оседлать для Аша кобылицу Джули. Двое мужчин молча сели в седло и выехали за ворота. Звезды уже начали бледнеть, и в саду бегумы прокукарекал петух, которому ответил другой, в городе, на чей крик откликнулся третий, в форту у реки, – и вскоре горланила добрая дюжина петухов.
Воздух все еще хранил ночную прохладу, но был лишен свежести и предвещал дневной зной, ибо царило полное безветрие и туманная пелена на реке недвижно висела над бурлящей водой, стремительно текущей мимо стен форта Акбара. Выехав с тропы на большую дорогу, всадники натянули поводья и несколько мгновений напрягали слух в надежде различить отдаленный топот копыт, свидетельствующий о прибытии Кода Дада или Гул База. Но длинная белая дорога оставалась пустынной, и не слышалось никаких звуков, кроме петушиного крика да шума реки.
– Мы встретимся с ними по пути, – сказал Зарин, отвечая на непроизнесенный вопрос, пришедший в голову обоим. – Когда ты собираешься быть в Мардане?
– Через три недели. Если твой отец еще не выехал, передай ему, чтобы он оставался дома: я наведаюсь к нему при первой же возможности.
– Хорошо. Но может статься, я встречусь с ним по дороге, а коли так, он будет ждать тебя здесь, в доме моей тетушки. Ладно, пора трогаться. Па макхе да кха, Ашок.
– Амин сера, Зарин-хан.
Они обменялись коротким рукопожатием и расстались. А через два часа, когда взошло солнце, Аш проехал через Хасан-Абдал и свернул с Равалпиндского тракта налево – на дорогу, ведущую к горам и Абботабаду.
Уолли завтракал под деревьями у обочины, на берегу ручья, пересекавшего дорогу примерно в миле от города, и не сразу узнал худого, покрытого дорожной пылью афридия, который при виде его натянул поводья и спешился в узорчатой тени акации.