Взятие Страсбурга, 1681 г
Самым выдающимся действием этой политики было взятие Страсбурга в 1681 году. Франция предлагала уже этому городу отложиться от Германии при подчинении остального Эльзаса. В сентябре 1681 года французские войска стали стягиваться к Эльзасу и 29 числа того же месяца в виду свободного имперского города появился с 20 000 войском и артиллерией французский военный министр Лувуа, заменивший Помпона после Нимвегенского мира. В Страсбурге находилась небольшая французская партия, к которой, что уже почти излишне добавлять, принадлежали епископ и соборный капитул. Большинство граждан держало немецкую сторону, но Лувуа предложил жителям на выбор: сохранение всех старых вольностей в случае немедленного подчинения, утвержденного приговором Брейзахской комиссии, или же кару, как за мятеж. Сопротивление перед вооруженным насилием было бесполезно, и Людовик лично вступил в город через две недели после этого ультиматума. Рассказывалось, что епископ Эгон фон Фюрстенберг встретил его в Мюнстере изречением Симеона: «Ныне отпущаеши с миром раба твоего, Господи...» Это не должно казаться невероятным, потому что при подобных обстоятельствах всегда находятся люди, скрашивающие свою слабость благозвучными словами. На пути в Страсбург Людовик узнал, что в самый день заключения страсбургской капитуляции, 30 сентября, то же самое насилие было совершено и с таким же успехом над пограничным с Италией городом Казале, принадлежавшим герцогу Мантуанскому.
Эти грубые нарушения прав не проходили, однако, уже вовсе без протеста. В Европе был еще один человек, оставшийся решительным, непримиримым врагом Людовика XIV: то был Вильгельм Оранский. Он успел снова отклонить Швецию от Франции и заключил между ней и Голландией союз для поддержания Вестфальского и Нимвегенского мирных договоров; к этому союзу примкнули в феврале 1681 года император и Испания. Под впечатлением захвата Страсбурга, зашла речь о возобновлении войны. Много потрачено насмешек на то, что даже при таких событиях уполномоченные сейма разбирали в Регенсбурге важный вопрос о том, имеют ли курфюрстские послы право на титул превосходительства, и следует ли им на банкетах у императорского комиссара сидеть на креслах, обитых красной материей с золотым шитьем, в отличие от княжеских послов, которые помещались на скамьях с зеленой, шитой серебром, обивкой? На это можно возразить, что не в Регенсбурге решались высшие политические вопросы. Но плохо было, разумеется, то, что Германия не была готова поддержать свои решения силой. Курфюрст Бранденбургский, имевший право высказывать свое мнение после заслуг, оказанных им в прошедшую войну, был против возобновления войны: он понимал слишком хорошо, по личному опыту, что значили в Германии военачальники и какова была вся военная организация страны.
Он дружил с французским королем, чувствуя себя обиженным при прошлой коалиции. Сверх того – и это необходимо иметь в виду для беспристрастной оценки событий – не одна Франция состояла врагом империи: султан Мурад IV, войдя в соглашение с недовольными в Венгрии, вторгся снова в имперские земли в 1683 году. Эти события изложены у нас в другом месте, но поход турок на Вену был приятен Людовику: если бы даже Вена была взята (вероятность такой катастрофы, позорной и опасной для всего христианства, обсуждалась в Версале, как повод к прославлению Франции), король собрал бы свои войска, повел бы их против варваров, которых прогнал бы и затем воротился бы во Францию как спаситель христианского мира и увенчанный за то римской короной. Но дела приняли иной оборот: слава спасения христианства от великой опасности выпала на долю польского короля Яна Собесского. И это славное военное дело, спасшее Вену и нанесшее туркам большое моральное поражение, возвысило снова само положение императора.
Перемирие, 1684 г.
Людовик был слишком проницателен, чтобы не понять, что общественное мнение Европы, которым ему нельзя было пренебрегать, настраивалось против него, и он умерил поэтому свою заносчивость. Покорив Люксембург силой оружия в июне 1684 года, он предложил для предотвращения новой войны перемирие на 30 или 20 лет, в продолжение которых обещал удовлетвориться тем, чем владел или пользовался в эту минуту, словом, настоящим status quo. И такое предложение было достаточно высокомерно, однако, благодаря преобладанию мирного настроения в Генеральных штатах, большинство регенсбургского сейма приняло проект в принципе; но французские послы заявили тут же, в Регенсбурге, где велись переговоры, крайним сроком для заключения договора 15 августа. Они грозили, по прошествии этого дня, предъявить более тягостные условия. Дело пошло до окончательной подписи лишь в полночь 15-16 августа.