Политическое развитие СССР на рубеже 1920—1930 годов
Одним из наиболее принципиальных вопросов для современных историков является вопрос о природе той политической системы, которая сложилась в нашей стране в 20-е — 30-е годы. Вот уже три четверти века дискуссии об этом не утихают и не сходят со страниц публицистических изданий и солидных научных монографий. Такая ситуация в историографии складывается не только из-за множества существующих подходов, но и в силу противоречивости и парадоксальности самой предвоенной эпохи нашей истории.
Наиболее важным, что определяло все развитие страны, было зарождение в СССР плановой экономики. В силу этого на протяжении всех 30-х гг. XX в. в Советском Союзе идет становление политической системы, полностью ориентированной на осуществление форсированного индустриального рывка. Специфику момента, помимо прочего, определяло то, что индустриализация осуществлялась с опорой на унитарную, а именно государственную собственность. Это неизбежно вело, во-первых, к постоянному росту числа управленческих кадров; во-вторых, к концентрации власти и, в-третьих, вследствие всего перечисленного — слиянию партийной и государственной вертикалей власти. При этом на рубеже 1920—1930-х гг. господство партийных органов над хозяйственными достигает своего апогея. Симоволическим выражением данной тенденции становится XVII съезд ВКП (б), названный в те годы “съездом Победителей” и закреплявший торжество партийного аппарата как полновластного хозяина страны.
Юридически власть в стране по-прежнему принадлежала Советам, но фактически вся полнота законодательной, исполнительной и распорядительной власти в тот период концентрировалась в руках Политбюро. Именно Политбюро, которое формально, по партийному уставу формировалось ЦК ВКП (б) и было подотчетно ему, предопределяло все основные направление развития страны, а заодно рассматривало массу сравнительно мелких, второстепенных проблем, выступало главным арбитром при сглаживании ведомственных противоречий, непосредственно организовывало исполнение многих своих постановлений и старалось держать под полным контролем всю пирамиду управления страной.
Как заявлял на XVII съезде Л. М. Каганович, — "наше Политбюро ЦК является органом оперативного руководства всеми отраслями социалистического строительства". О широте властных полномочий Политбюро свидетельствовал, к примеру, список его постоянных и временных комиссий. Среди них можно назвать комиссию по обороне, валютную комиссию, железнодорожному транспорту, предварительному просмотру и выпуску на экраны новых кинофильмов, по вопросу о реконструкции заводов черной металлургии и др.
Рычагами, посредством которых Политбюро осуществляло свою власть являлись высшие государственные органы и правления общественных организаций, чья компетенция определялось Конституцией. Значительное количество принципиальных решений и акций, формально исходивших от различных государственных учреждений (ВС СССР, СНК СССР, СТО СССР, Генштаб, Госплан и др.) на самом деле были результатом деятельности Политбюро. Как показал современный российский историк О. Хлевнюк, обязательному утверждению Политбюро подлежали все сколько-нибудь значительные инициативы партийных, государственных, комсомольских, профсоюзных и прочих инстанций. Словом, функции Политбюро ВКП (б) в начале 1930 гг. мало соответствовали понятию о руководящих органах политической партии и значительно больше напоминают задачи, решаемые органами высшей государственной власти.
По действовавшим в тот период партийным уставам, Политбюро избиралось после каждого очередного съезда, таким образом, на протяжении 30-х гг. происходит три смены состава Политбюро: после XVI съезда (июнь 1930 г.), после XVII съезда (февраль 1934 г) и после XVIII съезда (март 1939 г.). На протяжении всего этого времени внутренние отношения в Политбюро эволюционировали в сторону усиления личной власти Сталина.
Первым шагом на пути окончательной сталинизации Политбюро можно считать вывод в 1930 г. из Политбюро последнего крупного оппозиционера А.И. Рыкова. Поскольку Рыков опирался на мощь подчинённого ему Совнаркома, Сталин организовал целую программу реконструкции высших хозяйственных органов. На её фоне смещение Рыкова выглядело как один из элементов предпринятой административной перестройки. Впрочем, эти манёвры мало кого обманули. Уже с самого начала кадровых перестановок было ясно, что политическая звезда Рыкова окончательно закатилась. В дальнейшем уже никто из оставшихся членов Политбюро не мог оспаривать безусловное лидерство Сталина. Это нашло отражение в своеобразной культуре официальных фотографий партийного руководства: чем ближе на фотографии располагался тот или иной персонаж к Вождю, тем большей властью (в глазах общества и в действительности) он обладал.
В то же самое время авторы, пишущие о безраздельной личной диктатуре Сталина, искажают действительность. В этой связи показателен факт, что Сталин не стал занимать освободившийся после Рыкова пост Предсовнаркома, хотя его часто обвиняют во властолюбии и стремлении узурпировать не только всю реальную власть, но и все её внешние атрибуты. В реальности Политбюро, даже на пике своего могущества, не являлось монолитным органом, во всём послушным Сталину. Важное значение для понимания истинного характера власти в тот период имеют вопросы о личных взаимоотношениях между членами Политбюро, о наличии (или отсутствии) в нём группировок, механизмах и принципах их формирования. В частности американский левый историк С. Коэн писал о существовании в Политбюро т.н. “мягких сталинцев”, которые, возможно, при определённых условиях готовы были на компромисс с правыми большевиками, прежде всего с их неформальным лидером Н.И. Бухариным.
Документальные исследования российских историков пока не подтверждают существования в Политбюро оппозиции в лице так называемых "мягких сталинцев". Тем не менее, эти же архивные изыскания показывают, что в начале 1930-х гг. отдельные члены высшего политического руководства располагали значительным влиянием и свободой действий. Политический вес отдельных членов Политбюро в немалой степени определялась силой и значимостью возглавляемых ими ведомств. Отдельные исследователи сравнивают их с некими полуфеодальными “вотчинами” (Хлевнюк), другие — с новейшими сверхкорпорациями (М.М. Горинов). Чем эти ведомства были сильнее, тем более могущественны были опиравшиеся на них политические фигуры. Будучи хозяином на своём участке, каждый из подобных крупных лидеров советского режима в той или иной мере придерживался общих правил игры и был готов к компромиссу и подчинению высшему авторитету — Сталину. Однако и Сталин, всё более чувствуя себя хозяином страны, приходилось считаться с наличием этих центров силы.
Среди подобных ведомственных гигантов можно назвать, например, Наркомат Тяжёлой Промышленности, возглавляемый С. Орджоникидзе. Большой вес в структуре советского государства военного ведомства определял и достаточно сильные позиции в Политбюро К.Е. Ворошилова. Кстати, различия в степени влияния членов Политбюро на принимаемые на высшем уровне решения лишний раз показывают вторичность системы Советов по отношению к партии: М.И. Калинин, формально занимавший высший пост в государстве, реальным весом в Политбюро не располагал и в ближайшее окружение Сталина не входил. Сам Сталин контролировал партаппарат, что, в конце концов, и предопределило его лидерство и в Политбюро, и в стране. Партийная бюрократия была самой мощной вотчиной-сверхкорпорацией.
Каждый из членов Политбюро активно защищал преимущества "своего" учреждения и "своих" людей. На этой почве в Политбюро происходили острые столкновения: кто получит большее финансирование, кто сможет "подобрать" в свою команду наиболее грамотных людей и т. п. Об этом, в частности, коротко, но очень наглядно рассказывается в воспоминаниях Кагановича:
"Хрущёв пишет, что у меся с Молотовым отношения были плохие, острые, что мы спорили. Это не верно. Мы с ним, когда работали в ЦК, работали дружно, а когда он стал председателем Совнаркома, а я министром путей сообщения, то мы спорили на деловой почве. Я требовал больше рельс, больше капиталовложений, а Межлаук, предгосплана, не давал, а Молотов поддерживал Межлаука... На этой почве у Меня, как и у Орджоникидзе, — он тоже, говорят, с Молотовым спорил и дрался. Но Серго спорил с ним тоже на почве капиталовложений, на почве отношений к промышленности. Спорил. И жаловались мы Сталину. Молотова это задевало, почему мы идём жаловаться на Совнарком. А мы считали, что Политбюро — высшая инстанция".
Ощутимая власть, помимо членов Политбюро, концентрировалась у чиновников рангом пониже, своего рода вождей второго уровня. К ним принадлежали руководители наркоматов, центральных органов общественных организаций, видные военачальники, а также лидеры регионов. Что касается последних, то у себя на местах они забирали все ветви власти, подчиняя себе деятельность партийных, советских, судебных, правоохранительных органов, а также прокуратуры и общественных организаций. В начале 1930-х гг., пока не началась осознанная политика по разукрупнению регионов и созданию новых национальных республик, количество региональных лидеров было весьма невелико, а, следовательно, их влиятельность и самостоятельность были крайне существенны. Центр почти не имел рычагов реального контроля за ними. Среди таких «красных князьков», выделялись, например, руководители Украины С.В. Косиор, В.Я. Чубарь, П.П. Постышев. В РСФСР чрезвычайно весомая роль принадлежала С.М. Кирову, Р.И. Эйхе, И.М. Варейкису, М.М. Хатаевичу, Б.П. Шеболдаеву и др.
Усиление бюрократизма, множественные перегибы, личное возвышение Сталина порождали в обществе оппозицию. Это породило первую волну массовых репрессий начала 1930-х гг. Наиболее масштабным гонениям в этот период подвергались кулаки. Для ликвидации «кулачества как класса» создавались специальные тройки, получившие широкие права внесудебного преследования зажиточных крестьян. В них входили представители крайкомов (обкомов) ВКП (б), прокуратуры и НКВД.
Согласно постановлению Политбюро от 30 января 1930 г. и приказу ОГПУ от 2 февраля 1930 г. № 44/21 определялся механизм применения репрессивных мер против кулаков. Кулачество делилось на три категории. Для крестьян, считавшихся «контрреволюционным активом» и проходивших по первой категории, предполагались аресты и лагеря, численность этой группы условно была определена в 49—60 тыс. человек. Для тех, кто был отнесен ко второй категории, планировалась высылка в отдаленные районы страны. Наконец, проходившие по третьей категории, подлежали расселению недалеко от мест прежнего проживания, но «на новых участках, отводимых за пределами колхозных массивов». За все годы раскулачивания было раскулачено 600 тыс. хозяйств, выселено 381 026 семей. Среди региональных лидеров, наиболее жестко проводивших политику коллективизации и ликвидации кулачества, были и перечисленные выше вожди второго уровня Косиор, Эйхе, Шеболдаев и др.
В число подозреваемых попадали также представители старой интеллигенции, изначально скептически воспринявшие установление советской власти. Первый процесс над специалистами старой школы по «Шахтинскому делу» был проведен еще в 1928 г. В 1930 г. состоялся громкий процесс по делу Промпартии. В 1931 г. открылся процесс по делу Союзного бюро меньшевиков, в ходе которого были осуждены В.Г. Громан, Н.Н. Суханов и другие в прошлом видные меньшевистские деятели. Параллельно шла подготовка еще одного процесса, который должен был состояться над деятелями Трудовой крестьянской партии Н.Д. Кондратьевым, А.В. Чаяновым, Л.Н. Юровским и др. В ходе следствия и судебных разбирательств была выявлена связь многих обвинявшихся с центрами русской политической эмиграции.
Подсудимым ставилось в вину вредительство, создание контрреволюционных организаций и стремление свергнуть советскую власть. Тогда же, в 1929—1931 гг. было организовано дело против историков-патриотов, обвинявшихся в националистическом монархическом заговоре, оно получило несколько названий: «дело Платонова – Тарле», «дело историков», «академическое дело». В тот период гонения коснулись многих представителей старой интеллигенции. Тюрьмы в те годы назывались остряками «домами отдыха для инженеров и техников».
Еще более тревожным симптомом стали оппозиционные настроения в годы первой пятилетки в самой партии. Лидер одной из возникших в 1930-е гг. оппозиционных групп «Союз марксистов-ленинцев» М.Н. Рютин, анализируя происходящие в стране процессы, писал, что сталинский режим превратил людей в «винтики», в послушные орудия, вынужденные действовать по команде сверху. Он связывал со Сталиным кризис Октябрьской революции, обвинял его в подрыве экономики, в развязывании в стране новой Гражданской войны в деревне и по отношению к прежним соратникам по партии.
Группа Рютина была раскрыта. Ее лидер был в 1932 г. приговорен к 10 годам тюремного заключения. Возникали и другие оппозиционные группировки. Одну из них возглавили кандидат в члены Политбюро, Председатель правительства РСФСР С.И. Сырцов и Первый секретарь Закавказского крайкома партии В.В. Ломинадзе. Осенью 1930 г. они планировали на ближайшем Пленуме ЦК выступить с критикой Сталина, но были раскрыты. Руководители блока лишились своих высоких постов, но остались на свободе. Ломинадзе сумел воспользоваться этим и вплоть до самоубийства в 1935 г. участвовал в других антисталинских группах. В октябре 1932 г. была раскрыта «бухаринская школа», в которую входило около четырех десятков молодых последователей Бухарина. Участники группы стояли на тех же позициях, что и группа Рютина, в контакте с которой они находились.
6.3.2 «Сталинский неонэп» в политике
Насильственные методы в экономике, политике и социальной сфере, которые применялись в годы первой пятилетки во все возрастающем объеме, доказывали свою порочность. В этих условиях сталинское руководство берет курс на некоторую демократизацию советской политической системы. Так, уже в 1931 г. секретным решением ограничивались гонения на беспартийных специалистов. Отныне по отношению к инженерному персоналу, говоря словами Сталина, стала осуществляться политика привлечения и заботы. Еще более масштабные мероприятия в этом направлении начали проводиться с 1933 г., что совпало с переходом ко второй пятилетке и серьезными сдвигами во внешней политике.
Начало работы по выполнению второго пятилетнего плана ознаменовалось переориентацией от насильственных методов к экономическим методам руководства экономикой. На международной арене начинается сближение со странами «Западной демократии», что диктовалось установлением в 1933 г. фашистской диктатуры в Германии и необходимостью поиска союзников в предстоящей войне.
В рамках нового курса 27 мая 1934 г. была объявлена частичная амнистия и возвращение прав бывшим «кулакам». Год спустя справедливость восстанавливается в отношении детей раскулаченных. В середине тридцатых годов упраздняются социальные ограничения в области образования для выходцев из бывших господствовавших классов. Принимаются законы, восстанавливавшие право на наследство и право на имущество по завещанию. Большой резонанс в обществе получило восстановление в правах казачества. Им разрешалось не только самобытное обустройство быта, но и ношение казачьей формы.
Социальную базу режима расширяли и другие внутриполитические акции советского руководства. В частности идет постепенное возрождение традиционной российской морали, восстановление в правах русского патриотизма. Соответствующие коррективы вносились в учебные программы, в которые после десятилетия замалчивания исторического прошлого страны возвращается изучение Отечественной истории. После десятилетий гонений восстанавливаются в правах историки-патриоты С.Ф. Платонов, Е.В. Тарле, Ю.В. Готье и др.
Изменения коснулись быта. По мнению русского философа-эмигранта Г.П. Федотова, это проявилось в запрещении абортов и реанимации отрицавшихся прежней революционной моралью семейных ценностей. Ведется решительная борьба с доставшимся от революционной поры правовым нигилизмом, а также элементарной юридической безграмотностью не только рядовых граждан, но даже работников судов и прокуратуры. Радикально видоизменяется природа общности, с которой должны были идентифицировать себя советские гражданине. Если раньше такой общностью были «рабочий класс» и «международное революционное движение», то теперь ими становятся Родина, Отечество, нация, которые теперь провозглашаются священными.
В конечном итоге политика сталинского руководства в середине 1930-х гг. внутри страны была направлена на демократизацию советской политической системы и расширение ее социальной базы. Она имела свои подъемы и спады, однако, если говорить в целом, — безусловно, способствовала консолидации самых разных социальных групп, объективно вела к преодолению многих негативных моментов предшествующего времени, связанных с разрушением отечественной государственности и расколом общества на победителей и побежденных в годы революции, Гражданской войны и нэпа.
Весьма схожие с этим тенденции мы должны отметить и во внешней политике Сталина. Странно, что ни советские, ни современные российские историки, пока не появились работы Ю. Жукова, не желали понимать, насколько важный сдвиг в 1933—1934 годах произошёл на этом направлении в связи с разворотом советского руководства к Лиге Наций и окончательным разрывом с мировой революцией. Вместе с тем известно, сколь негативно это воспринималось в рядах коммунистов. Например Троцкий оценивал произошедшее так: “Вхождение СССР в Лигу Наций, изображенное перед собственным населением, при помощи достойной Геббельса режиссуры, как триумф социализма и результат "давления" мирового пролетариата, оказалось, на самом деле … не победой СССР, а капитуляцией термидорианской бюрократии”[6].