Методики по раннему семейному чтению

История сказок

Встретились Бяка и Бука.

Никто не издал ни звука.

Никто не подал и знака –

Молчали Бука и Бяка.

И Бука думал со скукой:

«Чего он так смотрит – букой?»

А Бяка думал:

«Однако, какой он ужасный – Бяка…»

Б. Заходер

Книга, которая не работает на современность – устарела. А детская книга? То же самое можно сказать о сказках, в которых, как известно, «намек – добрым молодцам урок», не все является бессмысленной выдумкой. Однако, называя какое‑либо произведение «сказкой» мы правы лишь отчасти, поскольку сказка – это нечто большее, я бы сказал – это мост между прошлым и будущем, что будет стоять вечно, пока существует книга. В разные времена сказка считалась то «низким жанром» (Г. Х. Андерсен), то привилегией кухонь и детских (Ш. Пьеро). Но много ли мы знаем об истории сказок и их авторах, олицетворявших собой вехи истории и развития детской литературы от первых «народных» сказок с лубочными картинками – до наших дней?

Вспомним, к примеру, популярный вплоть до 1917 года романс «Вечер был, сверкали звезды…», он же «Сиротка» – самое популярное стихотворение в России с момента его опубликования (1843).

Вечер был; сверкали звёзды;

На дворе мороз трещал;

Шёл по улице малютка,

Посинел и весь дрожал.

"Боже! – говорил малютка, –

Я прозяб, и есть хочу;

Кто ж согреет и накормит,

Боже добрый, сироту?"

Шла дорогой той старушка –

Услыхала сироту;

Приютила и согрела

И поесть дала ему;

Положила спать в постельку –

«Как тепло!» – промолвил он.

Запер глазки… улыбнулся…

И заснул… спокойный сон!

Бог и птичку в поле кормит,

И кропит росой цветок,

Бесприютного сиротку

Также не оставит Бог!

Автор – поэт, переводчик, прозаик К. А. Петерсон, литературная деятельность которого была разнообразна. Карл Александрович Петерсон (1811–1890 гг.) был постоянным автором журнала «Звездочка», издаваемого А.О. Ишимовой (в 1936 году послала Пушкину свою первую книгу; та самая Ишимова – последняя корреспондентка Пушкина, которой поэт написал в ночь дуэли; она же позже издавала популярный журнал «Русская история в рассказах для детей»).

История литературы для детей уходит в глубину веков. Первое московское пособие для обучения грамоте – Азбука (букварь, 1664) Василия Бурцова. (Бурцов‑Протопопов Василий Федорович (год рождения неизвестен – умер после 1648 г.). В 1692 году Карион Истомин издал первый в России иллюстрированный «Лицевой букварь» (с наглядным обучением). К слову, в 1692 и 1693 гг. Истомин издал всего два рукописных «Лицевых букваря», один из которых был поднесен царице Наталье для обучения грамоте сына Петра I.

Далее необходимо отметить «виршевой» (поэтический) Домострой – гибкий и яркий язык которого предполагал многоцветие образов. И только литература XVIII века «открыла» самого ребенка, а чуть позже, в XIX веке появились знаменитые стихи:

«Раз, два, три, четыре, пять

Вышел зайчик погулять

Вдруг…охотник выбегает – прямо в зайчика стреляет.

Пиф, паф. Ой, ой, ой…

Умирает зайчик мой».

Мало кто знает, что эти стихи в 1851 году опубликовал Федор Богданович Миллер. Уже в наше время дети и взрослые придумывали различные варианты продолжений, которые сегодня можно услышать почти в каждом детском саду, к примеру:

«Принесли его в больницу

Положили в рукавицу

Принесли его домой –

Оказалось… он живой!»

Но эти современные строки не прижились.

Знаменитый «царственный» воспитатель, основоположник романтизма в русской поэзии Василий Андреевич Жуковский (1783–1752 гг.) вышел за пределы того, что до него читала русская общественность. До Жуковского в русской литературе не было чертей, загробного мира (как символа тревожного необыкновенного). Возможно, оттого В. А. Жуковского прозвали «дядькой ведьм и чертей»; кроме того, что он «служил во Дворе, но не служил «двору».

В 1820 году, когда А. С. Пушкин написал «Руслан и Людмила» Жуковский подарил ему свои слова: «победителю– ученику от побежденного учителя».

Как предтеча Пушкину, Жуковский мастерски описывает видения: «и не тронется над ним свитый клубом сонный дым». Или в примере о «Спящей царевне»:

«Он души не удержал

И ее поцеловал».

Какое значение тогда придавалось слову душа – можно только ностальгировать!

Жуковский знаменит присущим только ему стилем, где частенько встречается словечко – «чу!» («Чу!.. полночный час звучит…», Людмила, 1808). У другого отечественного корифея детской литературы Карамзина присутствую собственный почерк – «Ах!»; стилистический прием, который в «Сказке о мертвой царевне и о семи богатырях» использует и Александр Сергеевич Пушкин:

«Привздохнув, произнесла: «Как же долго я спала!»

И встает она из гроба…Ах!.. и зарыдали оба.»

Пушкин последует не Жуковскому («чу!»), а Карамзину – «ах!».

Символично, что жених за Людмилой приезжает именно в 12 часов (символ потустороннего, мистического, необъяснимого, таинственного и не менее романтичного). Пушкин передает царевне то, что уже есть у «онегеновской» Татьяны: Людмила еще не знает царевича Елисея, не видела его, но уже ему верна. Пушкин в поэмах‑сказках хорошо вырисовывает и психологический портрет и показывает – присущую русской культуре, ментальности зависимость между действиями и чувствами.

«Красива, высока, стройна

Но зато горда, ломлива, своенравна и ревнива».

Здесь «ломлива» – слово чисто Пушкинское.

Или еще:

«Черт не сладит с бабой гневной».

«Тут ее тоска взяла, и царица умерла

Лишь ее похоронили, свадьбу тут же учинили».

И не надо никакого года (траура) выдерживать, когда счастье безмерно и естественно. А ранее в сказке «О мертвой царевне и семи богатырях» Пушкин про несчастливую любовь пишет: «год прошел как сон пустой, царь женился на другой». Или «Тут по речи те прознали, что царевну принимали». И это один и тот же Пушкин. Еще одна символичная и знаковая деталь в русских сказках XVIII–XIX века – временные подробности. Тридцать три года от роду – возраст Христа, Ильи Муромца (который слез с полати и пошел совершать подвиги), «жили тридцать лет и три года».

В пушкинской «Сказке о мертвой царевне и о семи богатырях» царица превращается в бабу. С другой стороны хоть А. С. Пушкин не выносит в название сказки «О рыбаке и рыбке» старуху, там «баба» становится царицей, дворянкой, но, по сути, остается гневливой бабой, сколько бы жемчугов не огрузили ее шею. Здесь сам Пушкин говорит устами старика, акцентируя оценочное суждение человека по его внутренней сути.