Эстетика безумия: постановка проблемы

А.А. Штеба

Волгоградский государственный социально-педагогический университет

ЭСТЕТИКА БЕЗУМИЯ: ПОСТАНОВКА ПРОБЛЕМЫ

Несколько лет назад М. Кронгауз в своей книге охарактеризовал русский язык как находящийся «на грани нервного срыва» (Кронгауз, 2008). Такого рода психическое расстройство, вызванное стрессогенными условиями окружающей среды, получает в том числе и вербальную упаковку. Нервный срыв предполагает эмоциональное перенасыщение человека, как правило, отрицательными переживаниями. Причем эмоции накапливаются в человеке, поскольку он лишен возможности их экстериоризации. Например, средства массовой информации посредством многочисленных каналов только стимулируют в человеке переживание кластера отрицательных эмоций.

По меткому определению П.С. Волковой, язык ненависти, вражды и агрессии представляет собой «сознание, одержимое бессознательным». Речь идет об аффектах, которые берут верх над ослабленной психоэмоциональной сферой человека. По причине такого рода отсутствия контроля уголовное наказание за преступление, совершенное в состоянии аффекта, является менее суровым. На языковом уровне (следуя трехъярусной классификации эмотивов (Шаховский, 1988) сообразно со статусом их семантики) аффективу соответствуют междометия и инвективная лексика. Но несмотря на то, что в правовом поле обращается должное внимание на бесконтрольность поведения человека в ситуации переживания интенсивных эмоций, на уровне повседневной коммуникации использование «площадной брани» вызывает либо неприятие и возмущение, либо равнодушие, когда матерная лексика употребляется в функции хезитации (как слово-паразит), прагматический эффект от чего перестает ощущаться обоими коммуникантами.

Предлагается следующая гипотеза: за отрицательными эмоциями, категоризуемыми средствами языка (в частности, за эмотивами в статусе аффективов) необходимо видеть коммуникативное намерение говорящего быть понятым, т.е. использование мата есть не желание отстранить от себя, а напротив приблизиться к адресату. В этом крике души и заключается, на наш взгляд, эстетика безобразного, о частном аспекте которой (эстетика безумия) пойдет речь далее.

Шизофреническая языковая реальность. Сообразно с концепцией шизореальности (Руднев, 2011), по причине условности языкового знака невозможным является адекватное видение и отражение реальности – она принципиально недостижима. Человек постоянно пребывает в иллюзорном мире, оформляемом грамматическим и лексическим уровнями языковой системы, которой владеет говорящий. Другими словами, сознание человека расколото надвое (недостижимая реальность и кажимая действительность), что по своей природе сопоставимо с шизофреническим расстройством. Язык изначально инороден человеку; это искусственный семиотический код, которым предлагается овладеть. Человек исключается из естественной среды и в процессе социализации дистанцируется от инстинктов, его жизнь заполняют запреты и табу, нарушение которых вызовет осуждение общества. Однако на протяжении жизни инстинкты прорываются наружу в той или иной форме. Следование последним может поощряться и отклонение из статуса осуждаемого становится поощряемым.

Первыми словами человека, становящегося разумным, были аффективы или эмоциональные выкрики, которые сопровождали его деятельность. Экспансия инвективной лексики, также составляющей поле аффективов, указывает не на эволюцию, а скорее на деградацию homo sapiens. При этом с точки зрения эмотиологии аффективы имеют особую значимость в истории становления языка. Поэтому в рамках предлагаемой концепции настоящая девиантная языковая действительность рассматривается как точка отсчета, которая, впрочем, может стать точкой невозврата (the point of no return), как на этом настаивают отечественные и зарубежные исследователи (см.: Stibbe, 2010). Из современного состояния языка образуется качественно новая сущность. По форме это язык вражды и ненависти, что вызвано бесспорным приматом языковой категоризации негативных событий в жизни человека. Однако воздействующий эффект такого языка не является абсолютно отрицательным. Напротив, попытка теоретического обоснования возможности и коммуникативной приемлемости поиска в отрицательном положительного (попытка увидеть за негативными эмоциями, вербализуемыми говорящим, самого говорящего и ту причину, которая побудила его к переживанию деструктивных эмоций) может трансформировать актуальную языковую деградацию в эволюцию. Причем развитие получает в первую очередь говорящий (рост его коммуникативной, эмоциональной компетенции и происходящая из этого успешность человека в жизни).

Шизофреническая языковая личность. В исследовании Котовой Н.С. (2008) выдвинуто предположение о существовании амбивалентной языковой личности. Личность есть продукт социализации, находящийся в постоянном состоянии неудовлетворенности от происходящей внутри нее внутренней борьбы. Человек являет собой альянс языковых субличностей, одна из которых может доминировать в той или иной коммуникативной ситуации. При этом понятие личности становится теоретическим конструктом, происходящим, во-первых, от постоянно приращающихся субличностей, расширяющих границы сознания, а, во-вторых, по причине следующей из подобных приращений диссипации «протоличности» индивида. Одной из разновидностей «прорывания» субличностей в речь говорящего является использование конструкций, типа в нем заговорила ярость; им овладело безумие.

Проведенный анализ Национального корпуса русского языка (http:\\www.ruscorpora.ru) показал, что в большинстве случаев в человеке может говорить совесть, которая как нечто светлое, искреннее, доброе, контрастирует с сущностью человека, не соответствующей данным признакам. Различные эмоциональные переживания, активируемые той или иной коммуникативной ситуацией, также овладевают человеком: гордыня, ревность, ярость, зависть и пр. Если голос совести или, к примеру, крови оценивается положительно, то внутренняя речь эмоций (в большинстве случаев это эмоции со знаком ‘–’) получающая выход во внешней речи, приобретает отрицательную оценку. Из этого следует, что более ценным считается сокрытие отрицательных эмоций, несмотря на то, что они искренни. Последнее может быть объяснено эгоцентричной природой человека, его ориентацией на себя, а не на Другого. И в этом скрыта одна из главных проблем конфликтологии в целом: ориентация на собеседника (внимание к его состоянию, причине его эмоционального переживания) в обмен на отказ от собственной обиды.

Шизофреническая эмоциональность. Природа эмоций интересна тем, что любое эмоциональное переживание является амбивалентным. Так, нулевая оценка содержит в себе положительный и отрицательный оценочный векторы (например: ревность новообращенного, которая оценивается положительно в виду стоящих за данным эмоциональным переживанием уверенности, желания, стремления человека добиться успеха не путем «хождения по головам», а посредством честного и самоотверженного следования своему призванию: В нем говорила ревность именно новообращенного, и оттого, мне кажется, получили такую обаятельную и могучую силу его слова публициста в передовых статьях «Московский Ведомостей» / В.П. Мещерский. Мои воспоминания).

В наивной картине мира схожее понимание природы эмоционального находим в определении смешанные чувства. В последних нужно выделять два аспекта: собственно смешанные чувства, в ситуации переживания которых говорящий не способен определить эмоциональную доминанту овладевшего им кластера эмоций (К ней они испытывают сильнейшие, хотя и смешанные, чувства ― ненависть раба к господину, восхищение имперской силой, страх лишиться актуальных или гипотетических заокеанских подачек, презрение к «тупым» янки (не преклоняющимися перед нашими духовными безднами), любовь к «тупым» янки (которые порой, в зависимости от обстоятельств, становятся носителями «здорового национального чувства») / Кирилл Кобрин. «Обозначающие фашизм»), и обязательную поли- и амбивалентность любого эмоционального переживания. Таким образом, неадекватный язык в силу своей арбитрарности не способен выразить желаемых говорящим эмоций; происходит столкновение субличностей с разными намерениями (митигация и/или деструкция), стремящихся к общей цели – получить право на речь.

Интересно, что и нуль, как отправная точка на шкале эмоциональности/эмотивности, амбивалентен, так как вмещает в себя положительный и отрицательный потенциальные векторы оценки. Например, нейтральная по форме пропозиция я понимаю станет мощным положительным или отрицательным эмоциогеном (при этом заметим, что нами проводится разграничение между эмотивностью как семантической и эмоциогенностью как коммуникативной категориями. Однако механизм вызова и порождения эмоций (эмоциогенность) не может действовать без наличия в семантике того или иного слова скрытых эмосем. Как следствие, любое слово не только эмоциогенно, но и эмотивно; поэтому то, что эмоциогенно, не может не быть эмотивным):

1) - Я приняла решение. Мы должны расстаться (высказывание девушки, ожидающей от молодого человека реакции, направленной на поиск причины названного действия, а также на ее переубеждение; желающей услышать извинения и признания в любви). – Я понимаю.

В данной ситуации нейтральное высказывание может спровоцировать активные негативные эмоции. Нельзя исключать и тот факт, что говорящий осведомлен о возможном эффекте данного сообщения применительно к описанной ситуации.

2) Аналогичное высказывание, употребленное в адрес человека, ищущего понимания и одобрения, станет несомненным положительным эмоциогеном, приободряющим и придающим сил адресату сообщения.

Помимо этого нейтральное слово интеллектуал «положительнее» ботаника и «отрицательнее» гения. Сравнение положительного или отрицательного эмотива с его нейтральным по форме квазисинонимом позволяет наблюдать за приращением коннотативного аспекта семантики нейтральной лексической единицы, когда слово интеллектуал начинает «играть» красками одобрения (по сравнению с ботаником) или неодобрения, даже издевки (по сравнению с гением). Исходя из того, что каждое из приведенных слов (ботаник и гений) может быть использовано как средство выражения и положительных, и отрицательных эмоций, оценочность нулевой оценки превращается из амби- в поливалентную.

Нет чистоты и нормы, так как чистота и норма социальны и образованы из сопоставления грязи и чистоты, из поиска эталона путем сравнения противоположностей, т.е. процессов выбора и дифференциации с выделением признаков чистого, нормального.

Понимание чистоты как процесса, а не как результата, позволяет увидеть в отклонении нечто естественное, не лишенное прекрасного. Нужен не поиск нормы, а поиск нормы в отклонении от нее.

Литература

1. Котова Н.С. Амбивалентная языковая личность: лексика, грамматика, прагматика. – автореф. ... д-ра филол. н., Краснодар, 2008. – 38 с.

2. Кронгауз М.А. Русский язык на грани нервного срыва. – М.: Языки славянских культур, Знак, 2008. – 232 с.

3. Национального корпуса русского языка // [Электронный ресурс] – URL: http://www.ruscorpora.ru (дата обращения: 20.12.2012).

4. Руднев В.П. Введение в шизореальность. – М.: Аграф, 2011. – 224 с.

5. Шаховский В.И. Категоризация эмоций в лексико-семантической системе языка (на материале англ. языка): дис. … д-ра филол. н. М., 1988. – 402 с.

6. Stibbe А. Awakening at the Point of No Return // Language and Ecology. – 2010. – Vol. 3. – No. 2 // [Электронный ресурс] – URL: http://www.ecoling.net (дата обращения: 04.03.2012).