Хороших клоунов меньше, чем космонавтов 4 страница

Наш недолгий брак занимал и иностранные средства массовой информации — о нас с Галей говорили и Би-Би-Си, и «Голос Америки». И мы с отцом, на всякий случай, три года оставались невыездными в капиталистические страны.

Наши отношения закончились как бы сами собой. С такими вот преградами и препятствиями прошло четыре года. Я в постоянных гастролях. Встречи в выходные дни — и полеты ради них за несколько тысяч километров — разве это нормальная жизнь? Осенью шестьдесят четвертого Галя мне позвонила. Отставка Хрущева, Брежнев стал первым лицом в государстве. Она всегда обо мне заботилась — и дала понять, что нам нужно заканчивать наши отношения. Да и я был к этому уже готов.

Но сейчас хочу сказать о ней не только как об очаровательной женщине — я запомнил ее человеком чрезвычайно демократичным, который, встречаясь с людьми любого уровня, никогда не кичился своим положением, никогда не пытался стать над людьми.

Однажды на премьере в каком-то, уже забыл, московском театре встретился нам популярный Евгений Моргунов. Я познакомил его с Галиной. Она, протягивая руку, назвалась: Брежнева. Он мгновенно отреагировал — представился: Сталин! Сделал вид, что не понял, кто перед ним… Но большинство моих знакомых, разумеется, пытались через меня обратиться к Гале с просьбами. И если люди того стоили, она соглашалась иногда передать отцу их письма. Я рад, например, что косвенно посодействовал вселению Театра миниатюр в сад «Эрмитаж»…

Писатель-юморист Владимир Соломонович Поляков в годы войны служил вместе с Брежневым — и жаждал восстановить знакомство. К тому времени он ушел из завлитов Аркадия Райкина и организовывал свой театр, где, между прочим, непродолжительное время работали Высоцкий и Марк Захаров. Полякова называли заслуженным строителем. Каждой жене он строил кооперативную квартиру — и при неизбежном разводе оставался без жилья. Мы с Галей часто встречались у легендарной московской дамы Веры Эдуардовны (матери клоуна Андрея Николаева), жившей рядом с Елисеевским магазином. У нее тогда и квартировал бывший возлюбленный хозяйки Владимир Соломонович. Как-то он вышел ко мне на кухню, где изложил свою просьбу — напомнить о нем Брежневу. Галина напомнила — Леонид Ильич разрешил дать сослуживцу-юмористу свой прямой телефон. Поляков с ним созвонился — и театр его получил помещение в саду «Эрмитаж».

В последние годы ее жизни мы мало общались — ну, разве изредка по телефону. Но когда ее обвиняли и обвиняют во всех страшных грехах, я не верил и не верю. Конечно, с годами она менялась — власть, положение, особенно когда отец стал первым лицом в государстве, не могли не повлиять. Со всех сторон подхалимаж, неискренность, заискивание… Она работала в АПН в начале шестидесятых. И я помню, например, как в комнате (не в отдельном кабинете), где она сидела, мы выпивали — и заглянул туда внезапно председатель правления АПН Бурков. И вместо того, чтобы возмутиться: «Как! В рабочее время вы пьете коньяк…», он стыдливо, спиной, по-японски вышел, сказав: «Извините, пожалуйста». Галина, конечно, пригласила его к нам присоединиться, и Борис Сергеевич, обрадованный вниманием, присоединился… И когда я слышу эти истории про бриллианты, Чурбанова, Цыгана и прочем — не верю до конца. Допускаю, что царствование отца испортило Галю, но не настолько, чтобы она стала совсем другим человеком. А если кто из мужчин и пользовался ее положением (не хочу вешать всех собак на Чурбанова — он и так пострадал, если не за всех, то за многих), то думаю, что в таких случаях мужчина и должен быть в большей степени ответствен.

…После истории с Галиной отец уже не доверял моей эротической самостоятельности, опасался, что в хаосе новых связей я снова поставлю под удар семью и, можно сказать, дело. Был, кстати, случай, когда увлекся я одной весьма экзальтированной артисткой — уехал с нею в Москву с гастролей, бросил работу. Меня вылавливали, возвращали…

Отец настойчиво подыскивал мне жену — и я, похоже, готов был сдаться.

Отец пригласил в свою программу молодую актрису Иоланту Ольховикову. Мы знакомы с детства, дружили — и не более того. Но родители считали нас самой подходящей парой. Иоланта — тоже из потомственной цирковой семьи. Дядя — знаменитейший Николай Ольховиков — о нем я обязательно расскажу обстоятельнее. Мать Виктория Леонидовна работала с пони и собаками и была замужем за известным куплетистом Николаем Скаловым. В пору моего детства он работал с очень смешным, толстым, талантливым Григорием Рашковским. И дуэт их гремел. Когда же Рашковский перестал выступать, мой тесть стал работать с комиком и солистом из оркестра Эдди Рознера Павлом Гофманом — более остроумным в жизни, чем на манеже…

Мы заключили брак с Иолантой на гастролях в Архангельске. Она работала номер с попугаями — вполне престижный. Не всем известно, что попугай при покупке стоил в четыре раза дороже льва. Близкие к цирку люди знают секрет — в зарубежных поездках дрессированные звери «кормят» всех артистов, съедающих ради экономии копеечных суточных положенный животным рацион. И попугай не менее выгоден, чем хищники, — он ест все, — и, без преувеличения, «семья» гастролеров из пяти-шести человек прекрасно живет за границей за счет этой птицы.

В шестьдесят седьмом году родилась Витуся — я посмотрел на нее в родильном доме и уехал в Америку и Канаду. Через два с половиной месяца Иоланта (по-домашнему Ёлка) приехала к нам — и начала работать…

У Эмиля после разрыва с Прохницкой возникла еще одна семья, где родилась дочь. Я бы и этот его брак не назвал удачным — и даже не хочу сейчас вдаваться в подробности кошмарной жизни, выпавшей брату. Надеюсь, что в своем сегодняшнем благополучии он и сам о ней забыл.

Мы прожили с Иолантой одиннадцать лет. У нас прекрасная взрослая дочь и замечательные внуки.

В том, что брак наш не длился дольше, виноват я. Но себя не виню. Я расстался с женой из-за женщины, которая стала значить для меня больше всех в этой жизни…

В разводе с Иолантой были для меня и моменты обиды, чего я вряд ли заслуживал. Я ушел, оставив Ёлке квартиру со всеми вещами, — и вдруг получил повестку в суд. Бывшая жена подавала на алименты. Я опешил. Меня в чем угодно обвинишь, но не в скупости. Неужели бы я пожалел денег своему ребенку? Но выяснилось, что широта моя как раз и смущала Иоланту: «Ты много тратишь, ты можешь загулять и забыть про Витусю, а так я буду класть деньги ей на сберкнижку». Позднее я узнал, что ни копейки до нашей дочери не дошло. Конечно, Ёлкой могла руководить женская уязвленность… Но как вы думаете, кто стал ее мужем? Мой брат Эмиль. О чем услышал я от совершенно чужих людей… Эмиль, между прочим, зарабатывал никак не меньше меня. Более того, в Союзгосцирке, узнав о моем моральном облике (развелся с женой), отказали мне в гастролях по Японии, куда меня пригласили за год до случившегося. Послали Эмиля. С тех пор и завязались его японские связи, превратившиеся в долгосрочный контракт…

Прошло двадцать три года. Но Иоланта ведет себя так, как будто мы расстались в прошлом месяце. И ни о какой дружбе братьев семьями не может быть и речи. В той же Японии мы встретились вчетвером — и неловко сделалось перед окружающими: дамы, хоть ради приличия, не перекинулись за столом ни словечком, Ёлка игнорировала Вику…

Женщина, из-за которой я все бросил, сломав свой жизненный уклад, работала в моем коллективе. И лет пять мне казалось, что я просто симпатизирую ей. Но чувство мое оказалось сильнее, чем мог я, уверовавший было в свою рассудочность, предполагать.

Ее зовут Виктория. Я не хочу называть ее девичью фамилию или фамилию по ее первому мужу, потому что Вика настолько родственно вошла в мою жизнь, что для меня противоестественно представлять ее по-иному, чем Кио.

Вика работает у меня с 1971 года. Она из Батуми. Закончила музыкальную школу и потом училище в Калинине. Должна была по распределению ехать куда-то в деревню под Калугой — преподавать деревенским детям хоровое пение. Ее эта перспектива не очень увлекала. Однажды в метро человек с «Мосфильма» предложил им с сестрой сниматься в кино. В какой-то массовке в каком-то фильме режиссера Александра Стефановича, который тогда был мужем Аллы Пугачевой. И когда они там от-снялись или не отснялись в каком-то крошечном эпизоде — дело не в этом, знакомый Стефановича, наш артист Владимир Довейко, им сказал: «Вам нужно идти в цирк. Я знаю, что сейчас Игорю Кио требуются новые, молодые ассистентки. Хотите, я поговорю с ним? И поедете, встретитесь. Может быть, он вас возьмет».

Володя сам позвонил мне и передал Вике трубку. Я пригласил их, увидел — действительно симпатичные девочки. А я ехал на гастроли в Сочи. И говорю: «Приезжайте в Сочи, я вас временно оформлю — посмотрим ваши способности, а вы посмотрите — понравится ли вам». Они приехали, были несколько зажаты, стеснительны, провинциальны, но у них это быстро прошло, потому что сестры оказались артистичными и вскоре, безусловно, украсили мой аттракцион своим участием. Мне нравилась и в Виктории, и в Лене, но буду говорить только о Виктории, максимальная женственность. И, я бы сказал, грузинское, хоть она чистокровно русская, воспитание: когда женщина смотрит на мужчину как на существо несколько более высокого порядка и уважает мужчин постарше себя. Создана, короче говоря, для брака, семьи, для того, чтобы мужчине, которому выпадет быть рядом с ней, было хорошо. Обо всем об этом я, правда, узнал значительно позже. Вика очень скоро решила не ограничиваться ассистентской работой, а вместе с молодым жонглером Игорем Абертом начала репетировать номер. Через пару лет она вышла за него замуж, и они работали этот номер. Не могу сказать, что номер был очень уж высокого класса. Игорь, в отличие от своего старшего брата Эдуарда (нелепо погибшего), одного из лучших за всю историю жонглеров, не был выдающимся артистом. Но благодаря Викиному артистизму, мягкости, женственности номер неплохо принимался зрителями. Я никогда не имел с ней как с ассистенткой хлопот. Она была скромна и послушна, и ее можно было приводить в пример прочим. И в том, что произошло дальше, я грешен исключительно перед ее мужем. Мне кажется, что брак у них не очень удался и был не очень крепким. Поэтому когда мы поехали на гастроли в Швецию, а муж остался в России, к завершению гастролей я начал слегка за ней ухаживать, встретив благожелательную реакцию в ответ, но не более того. Никаких серьезных отношений у нас не было. И тем не менее мы сговорились после Швеции встретиться. Я назначил ей свидание. Назначил, пожалуй, и не совсем всерьез, да и она, по-моему, согласилась от скуки. В общем, мы забыли об этом свидании… Но однажды я встретил ее на Пушечной в Союзгосцирке и спросил: «Почему же мы не выполняем слово, данное друг другу? До сих пор не встретились?» На что она неожиданно сказала: «Я не против, но вы же забыли об этом».

В тот же вечер мы поехали в ресторан Дома художника, где мило поужинали, и случилось так, что на следующий день я, уже знавший ее несколько лет и относившийся к ней с легкой симпатией, почувствовал, что влюблен. Вот так вдруг. Я был уже далеко не мальчик, а более чем искушенный мужчина, был уверен, что где-то уже я и перегулял, и пресыщен, и уверен, что такого рода чувства теперь не для меня. Но потребовался всего один вечер, чтобы я почувствовал что-то необычное, ни с чем былым не сравнимое. С того самого дня начался безумный, страстный роман.

Мы прошли через многое. Не все было просто. И мой развод, а до этого автомобильная авария, когда я позволил себе выпить лишнего — и мы с Викой врезались в столб прямо у фасада 24-й городской больницы, которая находится на углу между Петровкой, 38 и Страстным бульваром. И врезались — будь здоров, то есть совсем наоборот. Дверцу автогеном не могли открыть. Говорят, что в состоянии аффекта человек может совершить физически невозможное в иных обстоятельствах. Вот физически невозможное я и сделал — открыл дверцу и окровавленную, потерявшую сознание Вику внес в приемный покой… Сам я отделался синяками и ссадинами, которые прошли через десять дней, а она из-за перелома провела месяц в больнице. Пусть это прозвучит раздражающе банально, но вот такие-то печальные и жуткие события проявляют и проверяют чувства и отношение друг к другу. После случившегося у 24-й больницы мы уже знали, что ее переломы — это мои переломы, а ссадины и шишки, выпавшие мне, и ей выпали. Мы знали уже, что жизнь наша, нравится это кому-то или нет, все равно будет теперь проходить только совместно.

Мой развод с Иолантой был сопряжен с нарушением семейных, клановых традиций, поскольку Ольховиковы — тоже известная цирковая семья. Скандалов-то особых не было — я этого не допускал, — тем не менее пересудов хватало. Кроме того, мне теперь чинили препятствия при выездах за границу как морально неустойчивому. Квартиру пришлось снимать. Нужно было начинать жизнь заново. Но я ни о чем ни секунды не жалел. В лице Вики я встретил друга и неподражаемую во всех смыслах женщину. Мы с ней уже знали наверняка, что судьба распорядилась правильно. Правда, работа моя все чаще, казалось мне, заходила в тупик. Меня выхолащивало творчески однообразие конвейера. Мне не давали денег на обновление аттракциона. У меня — теперь признаюсь — опускались руки.

Я произвожу внешне впечатление человека уравновешенного и всем довольного. По-моему, иллюзионист и должен так выглядеть. В магию импульсивного, недокормленного поэта цирковая публика вряд ли и поверит.

Но нет, вероятно, во мне долгого внутреннего покоя. Иначе не заносило бы меня, не менял бы я резко характера работы. Не надеялся бы в своем возрасте — при том, что в цирке с детства, — еще удивить мир, представ перед всеми в новом качестве…

Я не отношусь к мужчинам, которыми может командовать женщина. Ни в коей мере. Никогда и ни одна. Но я отношусь, наверное, к той категории мужчин, в которых влюбленная и любимая женщина может открыть второе дыхание — когда хочется трудиться, всем доказать, что можешь больше, чем прежде мог, стать на самом деле лучше, чем прежде был. Вика оказалась тем человеком, который, сам о том не подозревая, заставил меня возродиться, что ли… Пройдя через многие административные препоны, через разные житейские проблемы, через массу препятствий, которые чинились на нашем пути, я почувствовал себя вновь молодым и сильным. Создаваемая Викой атмосфера, на которую не смогли повлиять ни власть, ни система, ни окружение, побуждала меня к действию. Новая программа в цирке. Работа на телевидении, ставшая качественной ступенью в моей творческой жизни. Строительство нового дома, нового быта, нового дела, новой, прямо скажу, жизни — во всем этом Вика была, конечно, моим соавтором. Хотя в данном случае определение «соавтор» звучит до бездарного официально.

И я, и, главное, Вика не хотели теперь, чтобы она оставалась в роли ассистентки. Я начал работать с ней — и в скором времени она стала очень пикантной, милой, обаятельной и сексапильной ведущей программы, представлявшей меня и других артистов в разных городах и странах, в концертах, на сцене и в цирках. Она вела гала-концерт в честь столетия отца. Хотя, по-моему, это, в общем, не совсем женское дело. Я мало видел в цирке женщин-ведущих.

Ее музыкальное образование очень пригодилось — она смогла аккомпанировать мне, принимала участие в работе с композиторами — с Анатолием Кальварским, в частности. Вика обладает неплохим вкусом, поэтому неоценима и ее помощь в работе с художниками (эскизы, костюмы, оформление). С годами она стала совершенно необходимой мне помощницей. Она следила за дисциплиной, учила девочек-ассистенток, посвящала их в цирковую специфику, объясняла, как им распорядиться своим обаянием и шармом… Не получив специального образования, моя жена в последнее время пробует себя в амплуа художника по костюмам. По ее эскизам одеты балет, ассистентки и солистки шоу.

Вика, как главный помощник, избавила меня от многих хлопот и забот, взяв их на себя. В те годы, когда началась наша свободная жизнь, на меня легли также финансовые, материальные и организационные заботы. И я порой не знаю: кто я? То ли гастролер, то ли коммерческий директор, то ли администратор? Потому что все свалилось на мои плечи. И вот Вика во все вникает, помогает мне в проведении художественной линии. Замечу, что я бы никакой помощи от нее не принял, действуй она прямолинейно, грубо, строй из себя хозяйку. Но она умеет быть тактичной. Наверное, потому советы, которые она дает ассистенткам, принимаются без внутреннего протеста. К тому же Вика личным примером демонстрирует необходимость того, что советует. Она всегда выглядит замечательно — и молодая девушка, которую мама далеко не всему необходимому научила, прислушивается к Викиным словам не только потому, что ей советует женщина старше ее годами и жена руководителя. Она же видит, что советы исходят от дамы, которая всем своим внешним видом подтверждает необходимость следовать ее доброжелательным рекомендациям.

Когда того требует дело, Вика может и не спать, и работать по двенадцать часов подряд, не думая про сон и отдых. Конечно, я не допускаю, чтобы подобные трудовые подвиги стали системой — и жена моя надорвалась бы. Но если в таком подвижничестве есть необходимость, она, и не спрашивая моего разрешения, вкалывает так, как не любому мужчине под силу.

Я уже говорил, что Вика — женщина кавказского происхождения. Как московский человек, я привык на завтрак выпивать чашку кофе, съедать бутерброд, в лучшем случае яичницу. И в первые недели совместной жизни никак не мог привыкнуть, что ко времени моего пробуждения (встаю я поздно) стол уставлен всем, что есть в доме. Фрукты, рыба, овощи, мясо, икра… Не зная о моих вкусах, она накрывала такой банкетный кавказский стол. Разумеется, от этого мы быстро отказались. Но про кавказское происхождение Виктории я вспомнил еще и потому, что до сих пор, когда, допустим, у нас в доме бывают гости или происходят деловые встречи с банкирами, иностранцами, импресарио, ее гостеприимство производит на незнакомых людей просто сумасшедшее впечатление. Сам я нередко возражаю против неуместного и несвоевременного обилия угощения. Ну хорошо, двадцать пять салатов, хорошо, пять горячих блюд — замечательно… Затем, как принято на Кавказе, сладкий стол. Кофе… Но к этому обязательно добавляется что-то еще. И тоже в неумеренных количествах. Словом, все, что вызывало у меня ироническую улыбку, когда я гостил в Грузии, — теперь в моем собственном доме.

Образовались новая семья и дом. Я вынужден был поначалу регулярно зарабатывать деньги «чесами» (так в артистической среде называют сверхкоммерческие гастроли) — в изнурительных поездках по Дальнему Востоку, в Магадан, Петропавловск, с легкой программой и вместе с эстрадными артистами. Мы давали иногда по сто — сто пятьдесят представлений в месяц. Переезжали из одного райцентра в другой. А годы это были еще те, когда жрать, извините, в России было нечего. И помимо того, что Вика — артистка, должна блистать на сцене, ее первостепенной задачей становилось кормление мужа-работника. В общем, актриса-домохозяйка — это тема для отдельной книги, которую я вряд ли захочу написать…

Когда люди прожили вместе более двадцати лет, становится проблемой быть всегда приятными друг другу, по возможности радовать друг друга, а не надоедать, не приедаться. Я говорю про обыкновенную семью. В которой логичным я считаю, когда муж работает на одной работе, жена — на другой: разные коллективы, разная среда, разные профессиональные интересы, а вечером они встречаются дома — и, как положено в хорошей семье, обсуждают вместе свои дела, вместе думают, как им в том или ином случае поступить, и по возможности скрашивают друг другу жизнь. Иногда, допускаю, супруги стараются провести отпуск раздельно, чтобы было потом приятнее встретиться и продолжать жизнь со вкусом. Но это, я сказал, в обыкновенных семьях. А представьте себе, когда ты вместе с женой круглосуточно — и на работе, и на репетиции, и на отдыхе, и где угодно. Это еще сложнее, когда люди уже не первой молодости. И у каждого свои недостатки, вряд ли исправимые… Сохранить доброжелательность, чувство взаимного уважения, любви — очень сложная штука. Я почему-то уверен, что здесь все зависит от женщины. Мы, мужчины, все-таки живем больше делом, а они и делом, и домом. Кстати, Вика — та редкая из жен, которая может, почувствовав мое уныние или раздражение монотонностью быта, вдруг сказать: «Пошел бы погулял, с друзьями встретился — чего дома сидеть?»

Моя Виктория — женщина, на мой взгляд, выдающаяся. Я отношу ее к той очень желаемой, но редкой категории женщин, которые помогают мужчине быть мужчиной. Наверное, если бы не она, если бы не ее присутствие в моей жизни, мне многого не удалось бы сделать.

Не стану врать, что нас с Викой обходили стороной проблемы, болезни. Но все удавалось и, даст Бог, удастся и дальше преодолевать. Феномен Виктории, возможно, в том, что, будучи по характеру самой мягкой из всех женщин, каких я только знал, она всегда оказывалась и самым сильным человеком…

Глава пятая

В УЧЕНИКАХ БЕСКОВА

Сразу выложу свой козырь.

И сразу же сам скажу о его сомнительности, не дожидаясь ничьих иронических реплик.

Я очень бережно храню — а при случае, конечно, ею хвастаюсь — фотографию Константина Ивановича Бескова с надписью: «Моему лучшему ученику от бывшего учителя».

Ну какой же я лучший ученик великого тренера, если вообще настоящим футболистом не был и всего-то прозанимался у него года полтора? К тому же примерно в одно время со мной в футбольной школе занимались Геннадий Логофет, Вячеслав Амбарцумян, будущий зять Бескова Володя Федотов, с которым мы до сих пор дружим. И вообще в ФШМ учились такие знаменитые футболисты, как Игорь Численко, Геннадий Гусаров, Виктор Шустиков… Что же, я их превосходил природным талантом? Я надеюсь, что умру не от скромности. Однако и наедине с собою я никогда не сравниваю себя с теми, кого назвал, даже в шутку. Но то, что я могу себя просто — без всяких эпитетов — причислить к ученикам Константина Ивановича, составляет мою явную гордость.

И напоминает о тайной детской иллюзии, что могу я пойти и по пути, не предназначенном мне отцом. Мне очень нравилось, что есть у меня самостоятельное увлечение, никак не связанное с домашним укладом: отец, по-моему, никогда и на футболе-то не был. Я же и во дворе играл в футбол непрерывно. И матчей интересных старался не пропускать. И без всякой протекции поступил в знаменитую ФШМ при Лужниках.

Оценка моих способностей, удостоверенная на фотографии, ни к чему Константина Ивановича не обязывала. Он сделал надпись по прошествии лет. Но к ученикам своим он относился с большой душой. И когда болезнь отца потребовала от меня сосредоточиться на работе в цирке, счел своим долгом вместе с очаровательной молодой женой Валерией Николаевной прийти к Эмилю Теодоровичу и рассказать ему, что вот у сына есть и такой шанс «делать жизнь». Мне кажется, что отцу, при всей его отдаленности от футбола, было все-таки приятно услышать о моих спортивных способностях. А Константин Иванович, как истинный педагог-психолог, догадывался, что любому отцу не может не быть приятен комплиментарный отзыв преподавателя. И за это я тоже Бескову благодарен. Он же понимал, что я занят в династическом деле и вряд ли подамся в футболисты. Но и сил своих в работе со мной не жалел, и жест приглашающий сделал, придав мне на дальнейшее уверенности в себе…

ФШМ была заведением экспериментальным. Ее организовал Спорткомитет — тогдашнее спортивное министерство. Тренерами-педагогами привлекли в нее знаменитых в недавнем прошлом футболистов: Николая Дементьева, Виктора Лохонина и других. Моим наставником стал тридцатисемилетний Бесков, еще совсем недавно великий центрфорвард и левый инсайд великой команды «Динамо» послевоенных лет, которую я, к сожалению, застал ребенком, — и об игре нашего классика Константина Ивановича мог судить лишь по легендам и мифам. Но молодой учитель произвел на меня, четырнадцатилетнего, как и на всех мальчишек, совершенно ошеломляющее впечатление.

…Мы тренировались два раза в день. Как и у взрослых игроков из команд мастеров высшей лиги, у нас было две смены формы. На лето нас собирали в спортивной гостинице стадиона в Лужниках. Лучших из нас награждали — с торжественным вручением удостоверений — билетами участника первенства СССР по футболу. С такой книжицей можно было проходить на любой матч.

Бесков, который проводил с нами не только практические, но и теоретические занятия, требовал, чтобы мы после каждого матча делали профессиональный разбор игры — учились понимать большой футбол.

Он наравне с мальчишками участвовал во всех тренировочных занятиях, выполнял все задания, которые задавал нам. Бежим мы несколько кругов вокруг поля, он — первый. И то же самое — марафон, упражнение в квадрате или двусторонняя игра. И надо ли говорить, что на поле Константин Иванович был лучше всех.

Если он говорил, что из этой позиции нельзя не забить, то тут же безошибочно показывал, как забивают. Однажды он сказал мне (я был пенальтист), что одиннадцатиметровые не забивают только слабонервные игроки. Мы засомневались. Тогда он сказал: «Ну смотрите». И мы, разинув рты, смотрели, как он вколотил пятнадцать из пятнадцати, не оставив ни единого шанса нашему вратарю Игорю Китайгородскому…

Как педагог Константин Иванович замечателен был еще и умением увлекаться теми, кого учил, уверить и себя, и нас в наших неисчерпаемых возможностях. Убеждая мальчишек в огромности их футбольного потенциала, он не страшился не вполне корректных сравнений с Пеле, Гарринчей, Ди Стефано и другими великими игроками. И мы не могли не заразиться его уверенностью — и работали не жалея себя.

Смешно было бы в мемуарах ни слова не сказать о своих если не достижениях, то качествах, достоинствах футболиста. Я играл центральным нападающим. Партнеры превосходили меня в технике, в скорости, в силе удара, но я умел открыться, оказаться в том месте, куда скорее всего последует пас и откуда вернее шанс забить, то есть, говоря специфическим языком, обладал чувством гола. Я один забивал в два раза больше, чем остальная команда.

В чемпионатах Москвы команде ФШМ не было равных. В каждой из пяти возрастных групп игроки нашей школы побеждали.

Бесков не просто учил нас футболу, тренировал, воспитывал. Мы все были околдованы его личностью. Подражали ему без всяких к тому призывов. Просто видели, как он одет, подстрижен, причесан. И все с тех пор и по сегодняшний день, у кого еще осталась шевелюра, делаем точно такой же пробор, как у Константина Ивановича. Мы шли к нему на тренировку как в театр, как на праздник…

Кстати, я горд и тем, что хорошо знал человека, в свою очередь повлиявшего на Константина Ивановича и, безусловно, на всех тех, кто имел счастье быть с ним знакомым. Я говорю про человека, к которому все тянулись, — про Андрея Петровича Старостина. О нем уже много и многими написано. Он дружил с Юрием Олешей, Арнольдом, Михаилом Светловым и мхатовскими стариками. До уровня такого человека очень хотелось дотянуться, при всем трезвом понимании тщеты подобных усилий для тех, в ком его качеств не было заложено изначально природой.

Как-то мы встретились на весьма печальном торжестве — сносили здание старого цирка на Цветном бульваре. На его месте финны обязались построить и построили новый старый цирк, как мы его теперь называем. Я живу на Олимпийском проспекте — это от цирка километра полтора. И я пригласил семью Бесковых и Андрея Петровича — ему уже хорошо перевалило за семьдесят — ко мне домой. Тем более что квартиру мы с Викой недавно построили в кооперативе — и они у нас еще не бывали. Константин Иванович с Лерой (как все зовут Валерию Николаевну) охотно согласились, а Андрей Петрович сказал, что он, к сожалению, не может. «Ну хоть на полчаса…» — «Нет, нет, Игорь, это исключено, это невозможно». И уж потом я узнал от Валерии Николаевны, что Старостин не мог прийти впервые в дом без галстука…

За долгие годы разъездов мне уже не удавалось бывать на интересовавших меня матчах с той неистовой регулярностью, как в детстве и отрочестве. Даже по телевизору не всегда удавалось посмотреть важный матч, хотя я всегда к этому стремился. Но интерес мой к футболу нисколько не ослабевал. Я следил внимательно за спортивной прессой, круг друзей моих в спортивном мире продолжал расширяться. И футболисты непременно приходили на мои представления, чему я бесконечно радовался. Однако мое искреннее и бескорыстное пожизненное увлечение не во всех случаях оказывалось в согласии с моей профессией, вернее, с весьма распространенным мнением о характере моих возможностей.

Ну вот, допустим, работаю я в Тбилиси, куда приезжает московский «Спартак» играть с местным «Динамо». Обе команды приходят в цирк. Говорю своим помощникам: «Ребята, давайте сделаем фокус. Я объявляю, что сегодня у меня в гостях две замечательные команды. Грузины, естественно, поддержат динамовцев, а тем временем инспектор манежа скажет: «Что-то не видно Славы Метревели и Галемзяна Хусайнова…» (то есть главных тогдашних игроков с каждой стороны). После чего Славу и Гилю вывозят в тех аппаратах, где говорящая голова выглядывает из маленького туловища».

И вывезли под общий хохот… Но когда после представления я вышел на улицу, меня окружили возбужденные болельщики-грузины: «Слушай, мы ждем специально тебя, поговорить». — «А что такое?» — «Слушай, понимаешь… ты, понимаешь, ты наш человек, мы тебя уважаем, но ты — москвич. Делай свои фокусы с Хусайновым сколько хочешь. Зачем с Метревели ты это делал? Ты, пожалуйста, не подводи. Мы понимаем, что это все не так просто, но Метревели мог там травму получить…» — и так далее. На мое счастье, на следующий день тбилисское «Динамо» выиграло, Метревели забил два гола.

И болельщики не имели ко мне претензий.

Наши рекомендации