Простите за навязчивость: позвольте вас угробить!

Книга – это деревце. Сажаешь и начинаешь терпеливо поливать. И стараешься не показывать никому, не выдергивать из земли, чтобы проверить, пустило ли оно корни. А то ведь не пустит.

Анри Альфонс Бабу, кенийский мыслитель

Фреда проснулась рано. Лежала и разглядывала трещину в штукатурке. Настроение у нее было, как ни странно, хорошее. Хотелось общаться. Услышав снизу плеск, она приподнялась на кровати и увидела Лену. В белой ночнушке, похожая на снежную гору, Лена мыла в тазу голову.

– А чего не в душе? – спросила Фреда.

– Там лягушками пахнет и маньяки всякие в двери барабанят, – не отрывая от таза лицо, объяснила Лена.

– У моей кровати, конечно, самое место болото разводить!

Фреда спрыгнула с кровати и потянулась – сухая, ловкая, легкая, как воробей. Когда Фреда запрыгивала на коня – особенно на крупного, вроде Фикуса, – тот долго не мог понять, есть у него что-то на спине или это просто муха села. И лишь когда начинались вопли и удары пятками, все вставало на свои места. Фредино существование в мире признавалось миром как состоявшееся.

Лена посмотрела на нее, скосив глаза, чтобы не вытаскивать волосы из таза.

– Худая ты! Везет! – вздохнула она, начиная обычную человеческую игру в «дай мне то, чего у меня нет, чтобы я снова могла хотеть то, что у меня было раньше».

– А-а, – отозвалась Фреда рассеянно. – Ерунда!.. У меня и глаза могли быть голубые.

– Почему?

– Моя мама была влюблена. Дико влюблена. В человека по фамилии Гмыза. Он был дикий красавец! Спортсмен, лучший на курсе, глаза как тарелки и все такое.

– Она вышла замуж?

– Нет. Как можно выйти замуж за человека по фамилии Гмыза? Чтобы самой стать Гмызой? Она вышла замуж за папу.

– А у папы какая фамилия?

– Виноградов.

– Хорошая фамилия, – осторожно признала Лена.

– Главное, оригинальная! – отрезала Фреда.

– А что с Гмызой стало? Он не утопился с тоски?

Фреда фыркнула так, что из пегасни, расположенной далеко от корпуса, ей откликнулось несколько непарнокопытных.

– С такими фамилиями не топятся! Он был начальником ГАИ, теперь предприниматель. А мы деньги кучками раскладываем, чтобы до получки хватило!

Это опять камень в адрес бедного папы Виноградова. Лена закончила ополаскивать волосы. Выпрямилась, нашаривая полотенце. Фреда ощутила шевеление зависти. У нее таких волос нет, не было и не будет. А кто в этом виноват? Три-четыре, детки! «Па-па Ви-но-гра-дов!»

Минут через десять зашевелились и остальные.

Проснулась Лара – красивая даже в заспанном состоянии – и сразу принялась «звонькать» маме. Это у них был утренний ритуал. Мама у Лары работала бухгалтером. По телефону мурлыкала, любила шоколад и кошек, была полновата, добра и сентиментальна. С папой они жили душа в душу. «Чьи это маленькие ручки?», «Куда ходили эти маленькие ножки?», «Что твое пузико хочет скушать на ужин?» – ворковали они, трогая друг друга за ручки, хотя прожили вместе двадцать лет. Это с одной стороны. А с другой: слово «заплАчу» мама читала как «заплачУ» и цифру вроде 834.692.216 могла запомнить с первого раза.

Вильнув хвостиком маме и сообщив, что ночью ей ничего не снилось, Лара секунды две помучилась напряжением мозга и сделала еще один звоночек – первому из своих поклонников. Так как это происходило регулярно, ее соседки по комнате успели изучить их всех.

Первый в рейтинге был парень-офисник. Рина однажды случайно видела его в Копытове, куда он притащился против всех правил. Поблескивающий очочками, с быстрой захлебывающейся речью, целеустремленный, ласковый и одновременно безжалостно-жесткий. «Мой любимый» Лара говорила, проглатывая «л». Получалось «мой убимый». Лару это веселило. Очень быстро из «убимого» она стала дразнить офисника просто «Покойником».

Общение с загробным миром в лице Покойника отняло у Лары минут пять. Прервав его на самом интересном месте, она стала гоняться по комнате за молью, хлопая ладонями. Лара не могла спокойно видеть ни одно насекомое, чтобы не попытаться его уничтожить. Если в комнате зудел ходя бы один комар, она охотилась за ним до середины ночи, прыгала с кровати на кровать, визжала и мешала всем спать.

Свесила ноги с кровати Алиса и, ни на кого не глядя, зашлепала умываться. Утром она была всегда пасмурная. Могла убить даже за слово «привет!», поэтому к ней не лезли.

Фреда подняла с пола валявшееся одеяло и забросила его на пустую кровать второго яруса:

– А эта где? Которая Рина?

– Отгадай! Первый вариант: Ее Высочество с Сашкой. Второй: у пегов с Сашкой. Третий: у гиелы с Сашкой… – отозвалась Лара.

Не успела она договорить, как в дверь постучали, и в комнату просунулось лицо Сашки.

– Рина не здесь? – с беспокойством спросил он.

– Вариант четвертый. Ринка непонятно где! – сказала Лена, насмешливо глядя на Лару.

Сашка стал связываться с Риной по нерпи , и ему внезапно ответил Белдо – вкрадчивый и ласковый, как продавец парфюмерии.

– Кого тебе, мой милый? Риночку? К сожалению, не могу ее позвать. Но если она появится, обязательно скажу, что ты звонил! На словах что-нибудь передать?

Сашка с рычанием отключился, решив, что произошел магический сбой. Потом попытался связаться снова, но Белдо больше не отвечал. Заряжать захваченные нерпи ведьмари не могут, но воспользоваться кентавром , пока в нем еще остался заряд, – вполне.

Сашка бросился в столовую. Он пребывал в таком беспокойстве, что не заметил, что в столовой творится что-то непонятное. Старшие шныры, как взволнованные пчелы, роились небольшими группами. Многие столы пустовали. Сашка безуспешно отыскивал Кавалерию, потом Кузепыча.

Из начальства наличествовала одна Суповна. В чаду кухни она разрубала мороженых кур таким чудовищным топором, что не всякий берсерк решился бы с таким разгуливать. Сашка даже не вспомнил, что собирался попросить у Суповны железную кружку, чтобы можно было в комнате подогревать чай. Младшие шныры достаточно изучили старушенцию и усвоили, что первая реакция на любое предложение у Суповны всегда негативная. Например:

– Суповна, можно я возьму котелок? Меня Кузепыч за ним послал!

– Да пусть он им подавится! Штоб он у него в глотке застрял! Все забирайте, все ломайте, хоть на ручку дверную нагадьте, ничего мне не надо! – начинала вопить она с надрывом. Пока Суповна вопила, до нее постепенно доходила суть просьбы, и она спокойно заканчивала: – Вон тот серый возьми, он попрочнее будет! Но чтобы вернули потом!

Выскакивая из кухни, Сашка наткнулся на Ула и Яру. Оба были в шныровских куртках, с мороза. Длинная царапина на лбу у Ула сочилась кровью.

– Рина пропала! По ее нерпи мне ответил Белдо! – крикнул Сашка.

Ул и Яра повернулись к нему.

– На рассвете ведьмари захватили точку «Запад». «Царевна-лебедь» больше не наша, – соображая что-то, сказала Яра.

– Это невозможно! Там охранная закладка!

– Была закладка, – Ул взял кусок хлеба и промокнул кровь с пореза.

– «Царевну» надо отвоевать! Собираем людей! – крикнул Сашка.

Его удивило, что Ул и Яра не тронулись с места.

– Бесполезно. В лучшем случае захватим никому не нужную будку.

– Почему?

– Закладки нет… Кто-то из наших вынес закладку за пределы точки! – Яра, морщась, отобрала у Ула окровавленный хлеб.

– И нерпь Рины у ведьмарей, – размышлительно добавил Ул.

Кузепыч вернулся в ШНыр после полудня. На вопросы не отвечал. Сразу отправился к Кавалерии, но, оказалось, та еще не вернулась из нырка.

Бинт, которому давно не приходилось совершать такие перелеты, выглядел своим собственным чучелом. Зато Зверь под Штопочкой даже не вспотел. У конюшни он немедленно набросился на замешкавшегося Митридата и был усмирен дикими воплями нежной девушки Штопочки.

Рину искали, но не нашли. Разве что обнаружили, что вместе с ней пропал и Гавр.

Сашка не выдержал. Помчался к роднику «Царевна-лебедь», надеясь узнать что-то о Рине. Шныров там уже не было. На границе расчищенной от снега аллеи он заметил припаркованную старенькую праворульку.

Возле машины толклись четверо – два скучающих берсерка и парень из форта Долбушина, читавший электронную книгу. Дама в мужской ушанке, с лицом умным и породисто-тонким, сидя на крыше машины в позе лотоса, делала дыхательную гимнастику. «Боевая ведьма из форта Белдо», – определил Сашка.

Именно «ушанка» первой учуяла Сашку, и все четверо, как по команде, настороженно уставились на него. Берсерки сунули руки под куртки. Парень из форта Долбушина уронил электронную книгу в сугроб и, злясь больше на свой испуг, чем на Сашку, стал стирать с нее снег.

Поначалу Сашка держался метрах в сорока, зная, что с такого расстояния из шнеппера в него не попасть, а потом, решившись, стал понемногу подходить. Здесь, в московском лесопарке, немало гуляющих. Собачники, мамочки с колясками. Нападать на него ведьмари не станут. Особенно здесь, у ворот захваченной точки «Запад».

«Четверка», выжидая, наблюдала, как он подходит. Сашка прошел половину разделявшего их расстояния, когда случайно узнал одного из берсерков. Как-то тренер возил их «на смотрины» в один известный столичный клуб. Там в зале тренировался и этот мужик – тогда действующий боксер, постепенно вытесняемый молодыми. Бывший боксер – это уже диагноз. Печень болит, сетчатка отслаивается, таблетки глотает вагонами. Но перед соревнованиями собирается и выходит на ринг. А потом снова начинает рассыпаться.

И вот теперь этот боксер настороженно разглядывал Сашку, держа руку под курткой. Интересно, что там? Шнеппер? Топор? Хотя одно другого, разумеется, не исключает. Сашка понял, что боксер его не узнал. Он был намного старше Сашки, а взрослые люди подростков не запоминают.

Тем временем долбушинский клерк окончательно оторвался от электронной книги. У него произошло полное забвение буковок.

– Что тебе надо, шныр? – крикнул он петушиным голосом.

– Рина у вас?

Сашкин вопрос повис в пустоте. Ведьмари переглянулись. Либо о Рине никто из них не знал, либо имелся приказ ничего не говорить. Сашка больше склонялся к первой версии: откуда рядовым ведьмарям знать по именам всех младших шныров?

Боевая ведьма и тут оказалась самой сообразительной.

– Ты ищешь девушку, которая отдала закладку? Она у нас!.. Ей хорошо. Много счастья, никаких страданий, никакого одиночества! – сказала она певуче.

– Она перешла к вам? – не поверил Сашка.

Ведьма улыбнулась.

– Рано или поздно это делают все шныры. ШНыр – кузница ведьмарей. А почему это тебя так волнует? Она тебе нравится? – голос ведьмы дрогнул.

Сашке казалось: она шарит по стеклу, отыскивая брешь. Эля у нее на плечах он не видел, но знал, что он здесь – обмотанный серыми бинтами, липкий, мудрый и вкрадчивый.

– А вам какое дело?

– Ты невежлив, – без обиды отозвалась ведьма. – Я пыталась объяснить: если хочешь быть с Риной, отрекись от ШНыра! Отрекись от пчелы! Слова могут быть любыми. Важен маленький нюанс: сердце должно хотеть того же, чего хотят уста.

– Я подумаю… Но вначале хочу поговорить с Риной! Устройте мне с ней встречу!

Ведьма усмехнулась. Перехитрить ее было невозможно.

– Э, нет! Никаких сделок! Если ты с нами – она твоя. Если нет – ступай прочь!

Пока она говорила, еще трое ведьмарей полукольцом приближались к Сашке. Ненавязчиво так. Сашка безошибочно ощутил, что решается его судьба. Чем-то это напоминало охоту собак за курами на даче. Секунду назад все были вроде друзья, курочка и песики, но вот куриная голова уже в лопухах.

Жадный взгляд ведьмы разглядывал Сашкину нерпь . За нее можно получить немало псиоса. И за куртку. И за мертвого шныра. Гай скупиться не будет, раз уж шнырик сам сунулся. Сашка пятился, пытаясь сохранить на лице подобие улыбки. Эх! Не стоило подходить! Теперь по-хорошему явно не разбежаться.

Долбушинский клерк держался впереди. Он подпрыгивал, поигрывал плечами, раскачивался и вел себя как задиристый дилетант. Берсерки держались отрешенно, даже бровью не вели, но Сашка и так видел: если надо – рвать будут зубами.

Ладонь Сашка держал рядом с рукояткой шнеппера. Один выстрел у него есть. А вот перезарядиться он не успеет. Клерк снова стал рваться вперед. Неймется человеку! Сашка намеренно спровоцировал его, качнувшись навстречу. Ушел от размашистого удара и ответил четкой двойкой. Клерк рухнул лицом вперед, не успев понять, что произошло. Мгновенный нокаут. В другое время Сашка бы его подстраховал, но теперь было не до того. Отскочив, он вырвал шнеппер и прицелился в ближайшего берсерка.

– Назад!

Берсерки обменялись быстрыми взглядами. Потом одновременно потянули из-под курток шнепперы и навели на Сашку. На валявшегося клерка оба едва взглянули, но все же Сашка отметил, что берсерков он слегка удивил.

Боевая ведьма укоризненно цокнула языком:

– Может, все-таки передумаешь?..

Сашка отвлекся, и напрасно. Ей требовался визуальный контакт. Пошевелив пальцами, ведьма ударила ладонью по воздуху. Сашка выронил шнеппер и упал. Попытался встать и снова свалился. Небо менялось местами со снегом, а сам Сашка вертелся, будто в центрифуге стиральной машины. А ведьма все шевелила пальцами, точно плела паутину.

Стоя на четвереньках, Сашка видел, как к нему, лениво убирая шнеппер и извлекая из-под куртки топорик, направляется один из берсерков. Тот, что не боксер. Аллея опустела, а единственная гуляющая парочка была так далеко, что казалась несуществующей.

И тут произошло необъяснимое. Берсерк-боксер ударил ведьму. Без размаха, но в полную силу. Одним ударом смел ее с крыши машины, как мешок с мусором. Сашка порадовался, что никогда не встречался с ним на ринге. Класс боя, конечно, несопоставимый.

И сразу же наваждение исчезло. Сашку больше не вертело.

– Бежим! Чего застыл? – заорал кто-то за спиной у Сашки.

За деревьями стояла Яра. Она дернула Сашку за рукав и вместе с ним понеслась по снегу. Первые двадцать шагов Яра волокла его за собой, как трактор. Ее нерпь сияла львом . Потом лев погас, и Сашка побежал сам, потому что Яра в обычном своем состоянии не занималась переноской тяжестей.

Вслед им выстрелили из шнеппера. Сашка увидел, как стальной шарик вспахал березовую кору. Догонял их только один берсерк. Боксер остался на месте, переводя отупелый взгляд со своей руки на валявшуюся на снегу ведьму. Долбушинский клерк слабо ворочался на снегу. Шагов через пятьдесят берсерк стал отставать, оглядываться и вернулся к «Лебедю». Бетонного забора отсюда было не видно. Только деревья, а между ними голубоватый, с грязнинкой, снег.

Яра остановилась. Она была раскосая, раскрасневшаяся от бега, как-то особенно, по-дикому, красивая. Шнеппер она почему-то держала в левой руке, а на правую то и дело поглядывала. На ладони была красная точка.

– Ты ранена? – забеспокоился Сашка.

– Чушь! – Яра быстро спрятала руку в карман.

Сашка вспомнил, как летела с крыши машины ведьма. Странно. Неужели берсерк узнал его в том мальчишке из зала?

– Зачем он ее ударил?

– Понятия не имею! – резко ответила Яра. – Скажи спасибо, я догадалась, где тебя искать! Будто мало нам одной Рины!

Сашка не мог смотреть ей в глаза. Было в них что-то настойчивое, чужое.

– Ты какая-то не такая! – сказал он осторожно.

– Уши, что ли, ослиные выросли?

– Нет. Не выросли… – признал Сашка. Дело в чем-то другом. Но вот в чем? Этого он понять не мог.

Телепортировать невозможно: нерпи у Сашки и Яры разряжены. Обратно они ехали в автобусе, который тащился по пробке к метро так медленно, что Сашка раз пять видел на тротуаре одного и того же человека в смешной рыжей шапке с хвостами, который то отставал, то обгонял их, когда автобус останавливался. Под конец человек в рыжей шапке стал узнавать Сашку и помахал ему рукой.

С Ярой они всю дорогу не разговаривали. Пытались, но безуспешно, как два слепых и глухих человека, которые ищут друг друга на огромном футбольном поле.

Каждое человеческое слово – ключ, открывающий другого человека. Сашкины ключи не подходили Яре, а Ярины – Сашке. У них были разные ячейки и разный рисунок. Сашка думал о Рине. Яра… сложно сказать, о чем.

Рана на ладони давно не зудела. Змейка свернулась вокруг запястья. На морозе она быстро выстудилась и теперь грелась, прижимаясь к коже. Пила пульс, ловя отдаленные удары сердца.

Порой змейка смелела и просовывала узкую головку в синеватую жилку пульса. И тогда Яра начинала слышать мысли Сашки и тех, кто ехал с ними в одном автобусе. Чужие мысли звучали, как лишенное интонаций бормотание. Казалось, их озвучивал гнусавый, страдающий застарелым насморком переводчик.

Яра с Сашкой стояли в конце автобуса настолько близко к стеклу, что видели размытый свет «стопов», когда водитель нажимал на тормоз. Недалеко от них восседала громкая грузная дама. В первобытном обществе она наверняка стала бы «вождихой», потому что и здесь, в автобусе, усиленно всех строила. Рядом, на уступленной ей «восьмушке» сиденья, притулилась худенькая девушка с кокой в руках. В ее глазах застыл немой и вечный вопрос: «И зачем меня родили? Мир такой страшный!»

«Было бы забавно, если бы толстуха вылила коку себе на голову», – мимолетно подумала Яра, закрывая глаза. Воображение услужливо нарисовало ей, как это происходит. Вот она протягивает руку, вот забирает у девушки бутылку…

Страшный вопль отвлек Яру от ее мыслей. Открыв глаза, она увидела, что «вождиха» яростно мотает головой, а во все стороны разлетаются темные брызги коки.

Все случилось так же, как с боксером и ведьмой. Правда, на этот раз Яра напугалась намного больше. В прошлый раз поступок ее был осознанным. Ей пришлось заставлять змейку и преодолевать сопротивление сознания берсерка.

Теперь же все произошло само собой. Она слилась со змейкой в единое целое, так, что непонятно, где заканчивается змейка и начинается Яра. И главное: ей начинало нравиться всесилие. Наконец-то она может делать то, что считает справедливым. Разве это не значит быть настоящим шныром?

Туман рассеивался. Яра все лучше понимала силу змейки и ее преимущества. Опасная штука, если она попадет в руки человеку, не способному себя сдерживать. Но она-то сможет! Как-никак опытный шныр! Она другая, не такая, как все. Уж она-то не позволит артефакту ведьмарей подмять себя! На миг Яру наполнило самодовольство, но она поспешно его отогнала.

Вечером Яра отправилась в пегасню. Она давно собиралась попросить Ула снять у Эриха подкову с переднего левого копыта. Ей казалось, в последний раз его неудачно подковали и он прихрамывает. У самой Яры были слишком слабые руки, чтобы расковать жеребца. А вот Ул – другое дело. У него пальцы железные.

И вот теперь Яра стояла у навесного шкафа, в котором утром дальновидно спрятала инструменты, скромно прикрыв их тряпкой, чтобы не бросались в глаза, и понимала, что кто-то тут уже побывал. Тряпка на месте, смотри на нее и радуйся, а ни напильника, ни клещей – ничего. Средние шныры как белки. Дай им что-то в лапки – и никогда потом не найдешь крайнего. Каждый будет клясться, что положил на место, а после него их зацапал кто-то другой. Яра сердито ударила ладонью по дверце шкафа.

За спиной у Яры кто-то деликатно кашлянул. Яра обернулась и, ойкнув, взяла себя в руки. В шаге от нее стояла Кавалерия.

– Ну как дела? Нашла что-нибудь?

– Да нет, пусто! Кто-то вытащил! – нажаловалась Яра.

– А ключ?

– Да какой тут ключ! Тут никакой ключ не спасет! – раздраженно ответила Яра.

– Плохо, очень плохо. Тревожит меня эта история. А то забыла тебя сразу спросить!

Кавалерия озабоченно повернулась и пошла. Яра смотрела на ее удаляющиеся лопатки, продолжая праведно негодовать. И только когда Кавалерия вышла из пегасни, до Яры дошел смысл ее последней фразы. Она соврала Кавалерии, думая, что та задает вопрос про инструменты. Кавалерия же спрашивала про ключ с красной биркой.

Яра метнулась следом, но, пробежав шага два или три, неуверенно остановилась. Нет, она не будет говорить сегодня. Конечно, Кавалерия должна узнать о змейке, но… лучше вначале разобраться самой. Что изменится за ночь? Или за две? Главное, что змейка не у ведьмарей!

Змейка осторожно вытащила острую мордочку из ее пульса.

Глава 9

«ЧОКНУТЫЙ НЫРЯЛЬЩИК»

Когда-нибудь все мы пожалеем, что мало страдали, как недопеченный пирог жалеет, что мало простоял в печи.

Кавалерия

«Закладка… За… кла… дка…» – бормотала Рина, вздрагивая вместе со спиной Гавра и его то проваливающимися, то опускающимися крыльями. Слово проворачивалось на языке, как отпавший кусок зубной пломбы – уже чужое, уже ненужное, уже не твое. Как ногти, которые равнодушно выбрасываешь в мусорное ведро, хотя минуту назад они были частью твоего тела, входили в «Я» как составной элемент его телесности.

Когда человек сделал что-то плохое или неумное, например, сболтнул лишнее и повредил другу, ему скверно. Но если увеличить дозу вины в тысячу раз, допустим, ты открыл лишнее врагу на войне и из-за твоего языка погибла дивизия, наступает оглушенность. Сознание отключается, откладывая вину до того момента, когда сможет ее осознать.

«Заклад… кладка… клад… лад… ад…» – шептала Рина.

Мысли смерзались. Потерянная укороченная нерпь с уникумом и закладка из пункта «Запад» сливались в нечто единое, страшное, лежащее на душе, как слипшийся ком позавчерашней каши, забытый на дне кастрюли.

Рина потеряла шарф в сотне километров от Москвы. Он обледенел от ее дыхания, и она решила перевязать его. Замерзшие пальцы слушались плохо, и вырванный ветром шарф умчался куда-то. Странно, что Гамов услышал, как она вскрикнула. Обычно звуки во время полета сразу сносятся. Гамов развернул Аля и бросил его вниз. Мелькнули сложенные черные крылья гиелы, и прильнувший к седлу, почти слившийся с ним всадник. Аль падал камнем: лишь кончики кожистых крыльев управляли полетом.

И Гамов, и шарф скрылись где-то внизу. Гавр, не видя, за кем следовать, начал дурить и попытался повторить отвесное пике. Рине пришлось вопить и дергать его за уши, чтобы он образумился.

«Не успеет!» – подумала Рина про Гамова, но тот уже вынырнул из «слепой» зоны. Гавр, для которого это стало неожиданностью, едва не перевернулся в воздухе. Евгений пронесся рядом, толкнув ее воздухом, и, точно лассо, набросил ей на шею шарф.

Вскоре, когда Москва просматривалась в отдалении как плоское серое пятно, окруженное белыми дымами от труб котельных, Гамов повернулся в седле и, махнув рукой, стал снижаться. Гавр, не спрашивая у Рины разрешения, последовал за Алем.

– Негодяй ты! Мог бы хоть у меня спросить! Вдруг я против? – буркнула Рина в шарф.

Рина узнала место. Они были недалеко от ШНыра, но не со стороны Копытова, а ближе к другому шоссе, название которого Рина вечно путала. «Соберусь когда-нибудь машину водить – выучу! А так чего мозг засорять?» – говорила она Сашке. Тот, любивший четкие и определенные знания, не понимал такой приблизительности.

Гамов сел у недостроенной бензоколонки. Место было подходящее. И с дороги незаметно, и можно укрыться за длинным одноэтажным строением, вдоль которого проходят островки заправок. Гавр, едва Рина спрыгнула у него со спины, сразу принялся носиться короткими куриными перелетками, то вспрыгивая на бетонные опоры навеса, то купаясь в снегу. Аль, как более мудрый, не позволял себе стихийных движений. Сложил крылья и по бензоколонке ходил полугиеной-полульвом, заглядывая в затемненные окна кассы.

«Налетался! Теперь ищет, чего бы съесть!» – подумала Рина. Она понадеялась, что сторожа на колонке нет, иначе впечатления ему обеспечены.

Гамов поочередно поглядывал то на Рину, то на Гавра.

– Выносливый, а ведь в силу еще не вошел!.. Пару раз он чуть тебя не сбросил! – заметил он.

– Ты бы меня поймал, – легкомысленно ответила Рина.

– Сомневаюсь. Девушки падают обычно быстрее шарфов. И в грунт зарываются глубже. И просто на уровне совета: когда гиела психует – закрывай ей глаза! Чем угодно: ладонями, платком.

– Зачем?

– Когда гиела не видит, она перестает кувыркаться. Правда, может начать кусаться. Тогда надо выбирать, что в данный момент лучше.

Рина смотрела на крепление для шнеппера на бицепсе Гамова и понимала, что ее мнение об этом парне постепенно меняется. Гамов начинал ей нравиться. Вот только одна мысль давно тревожила ее.

– Тебе приходилось стрелять в шныров? Стрелять, чтобы попасть? – резко спросила она.

Гамов, помедлив, качнул головой:

– Нет. Я всеми правдами и неправдами избегал патрулирований. Тилль пытался посылать, но с Белдо всегда можно договориться… Он прикроет.

– Почему ты не?..

– Мне было бы слишком просто… Угадай точку выхода, а дальше как в тире… И девушек много… Я не хочу!.. Да пошли они все… – буркнул Гамов и, желая закрыть тему, стал показывать Рине метательные ножи. Их было два, и фиксировались они на ножнах отличного боевого ножа, который вызвал бы нездоровый интерес у любого патрульного в московском метро.

Рина наклонилась, коснувшись штанины.

– Давай на скорость! Раз, два, три! – предложила она.

Рука Гамова неуверенно двинулась к ножнам, но хищная выкидушка Рины уже блестела у его горла.

– Неплохо! – одобрил Гамов.

– Ерунда! Ты даже не попытался его достать! Да и нож у тебя на фиксаторе, – Рина великодушно защелкнула выкидушку.

Гамов отстегнул от пояса ножны.

– Держи!

– Зачем?

– Ты победила! Давай меняться!

Рина жадно разглядывала нож. Отличный клинок, с синеватым волнистым лезвием многослойной ковки, с именным клеймом мастера, острый, как бритва. У нее никогда такого не было и никогда не будет. С одной стороны, она рада была получить нож Гамова, а с другой…

– Твой дороже. У меня обычная китайская штамповка.

– Ничего, – усмехнулся Гамов. – Там, где я взял этот, найдутся и другие. В крайнем случае, еще раз слетаю в Берлин.

– Что ты собираешься делать дальше? – спросила Рина.

– А ты? – ответил вопросом на вопрос Гамов.

– Я полечу в ШНыр.

– А я… ну, тоже полечу куда-нибудь, – не очень уверенно сказал Гамов.

Рина вспомнила, что к ведьмарям он вернуться не сможет. В ШНыр ему тоже дорога заказана. Куда тогда?

– Тебе что, в Москве негде жить? – озабоченно спросила она.

– Мы в основном живем за городом. У нас там есть… э-э… домик, – сказал Гамов с такой упреждающей скромностью, что небольшой домик вырос в представлении Рины до размеров дворца.

– Значит, туда?

Гамов задумчиво погладил кожу ее шныровской куртки.

– Там отец. Гай ему не простит, если он меня примет, а у отца с Гаем дела… Ну ничего: есть у меня одно местечко. Ты Ботанический сад хорошо представляешь?

В Ботаническом саду Рина бывала многократно. И на роликах каталась, и на велосипеде, и пешком. Но Родион долго втолковывал им на занятиях по ориентированию, что для шныра «хорошо представлять» место – это знать каждый камень, куст, бордюр, каждую кучу старых досок, под которые можно забиться. Этим же она похвастаться не могла.

– Плохо, – сказала Рина.

Гамов кивнул.

– Со стороны ВВЦ есть старые голубятни. Как-то я заметил, что одна из них заброшена. Поставил сигнальные нитки, прождал пару месяцев… Да, так и есть: даже близко никто не подходил. Потом оборудовал ее слегка, очень скромно. Короче, если буду нужен – ищи меня там.

Аль, лежащий рядом с Гамовым, вскочил и издал предупреждающий скрежет. Между тучами скользили три едва различимые точки – гиелы.

– Это нас ищут? – заволновалась Рина. На уставшем Гавре, да еще без гепарда , ей от берсерков не уйти.

Гамов мотнул головой:

– Не нас. Слишком высоко, чтобы что-то увидеть. Думаю, шнырика перехватывают! Кто-то из ваших из нырка выходит!

– Откуда ты знаешь?

– А чего тут знать? Эта группа основная, а где-то там, выше, перехватчик. Когда пег выйдет из нырка, эти трое будут его отвлекать. И заодно постараются прижать к земле. Тем временем пикировщик камнем падает вниз. Если высота приличная, он набирает такую скорость, что пегу от него не уйти. Конечно, есть вероятность, что шнырик увернется, но если сделать все правильно, то…

– …на одного шнырика будет меньше, – закончила Рина подозрительно мирным голосом.

Гамов настороженно посмотрел на нее и прикусил язычок.

Внезапно Рину зацепила крылом невеселая мысль. Гамов помог ей и теперь не может вернуться к своим. Шныром ему тоже не стать, и он это знает. Он лишился всего и не скулит. Спокойно дарит ей ножи, хотя на сердце у него наверняка кошки скребут.

Так кто же лучше – она или Гамов? Она же на блюдечке принесла ведьмарям закладку, лишилась нерпи с уникумом – и со спокойной совестью возвращается в ШНыр, считая себя достойной. И надеется еще, что ограда ШНыра ее пропустит! Не наглость ли?

Аль снова заскрежетал. На этот раз его морда была повернута в другую сторону. Задрав голову, Рина увидела еще трех гиел, спешивших присоединиться к остальным. Гиелы летели со стороны Кубинки.

– Две четверки берсерков в небе! Надо же! На обычного шныря… кгхм… столько не выпускают. Ну или, может, закладка особо ценная? – Гамов свел большие и указательные пальцы в рамку и попытался заключить в них обе тройки гиел.

– Перехватчики где-то там! Значит, шныр появится оттуда! – заявил он и ошибся, потому что ныряльщик материализовался гораздо ближе. Рина узнала Цезаря. Всадника было не разглядеть, но Рина и так не забыла, кто седлал Цезаря сегодня на рассвете.

Казалось, крылатый жеребец врежется в лес. Они сближались чудовищно быстро. Но над вершинами, подчиняясь команде, Цезарь расправил крылья и скользнул под защиту снежного поля. Над белым полем с темными островками леса и кучей желтоватых проплешин и ручейков буланый жеребец был почти не заметен. Цезарь летел не по прямой, а зигзагами, вплетаясь в общий рисунок поля и стараясь не оказаться над его одноцветной частью.

– Отмороженный какой-то ваш шнырик! Так опасно из болота вышел: чудом по земле не размазался! Смотри, гиелы его не заметили! – восхищенно воскликнул Гамов.

Рина прикинула, что Кавалерия, скорее всего, будет пролетать рядом с ними. Она направляется в ШНыр, и недостроенная бензоколонка у нее на пути.

– Тебе лучше уйти! Прямо сейчас! – шепнула она Гамову.

Не прощаясь, он животом прыгнул на седло, свистнул и унесся, сразу скрывшись из виду.

«Хорошо зимой иметь гиелу-альбиноса!» – подумала Рина.

Кавалерия появилась там, где две линии электропередачи сплетали свои судьбы и провода, чтобы дальше течь вместе. Она летела сразу над ними на такой малой высоте, что рисковала задеть их копытами Цезаря. Зато провода надежно защищали ее от атак снизу, да и сверху ни один ведьмарь не решился бы спикировать, отлично понимая, что произойдет, если крылья гиелы заденут два провода разом.

Рина выскочила, замахала руками, закричала. Гавр тоже решил поучаствовать. Он вертелся вокруг и издавал звуки ржавой двери. Вначале морду повернул чуткий Цезарь, а потом и Кавалерия взглянула, проверяя, что насторожило коня.

Конечно, рассуждать об эмоциях человека, лицо которого едва различаешь, невозможно, но по тому, как Кавалерия раздраженно провела перчаткой по лицу, Рина догадалась, что восторгов ожидать не стоит.

Минуту спустя директриса спрыгнула с Цезаря в метре от Рины и сразу стала затягивать подпругу. У Цезаря опали бока. Он был весь в мыле. Жеребец храпел и прижимал уши: чуял близость Гавра.

– С ума сошла! Ведьмари рядом! Сядешь впереди меня: Цезарь выдержит! – сухо велела она Рине.

Кавалерия выглядела измотанной. Кожа желтовато-белая, глаза с красными прожилками, сухие, потрескавшиеся губы. «Две четверки берсерков! Интересно, какую закладку она принесла?» – удивилась Рина.

– Так ты садишься или нет? – нетерпеливо повторила Кавалерия, заметив, что Рина вопросительно смотрит на седельную сумку.

– Я не могу. Я не одна! – смущенно объяснила Рина.

Не успела Кавалерия спросить, с кем она, как ее «вторая половинка», выскочив непонятно откуда, принялась рычать на Цезаря. Издали. Получить копытом в лоб «второй половинке» совсем не хотелось.

– Спокойно, Цезарь! А ты отведи гиелу подальше! Не видишь, что творится с жеребцом? – велела Кавалерия Рине.

Рина стала с криками бросать в Гавра снегом. Тот на всякий случай спрятался за недостроенной бензоколонкой и оттуда шипел на Цезаря. Удерживая взволнованного жеребца, Кавалерия всматривалась в изрытый снег.

– Здесь было две гиелы! Та другая – взрослый самец. Знаешь, что такое укус гиелы? Давно не видела распухших трупов?

Рина промычала что-то невразумительное.

– И где твоя нерпь ? Сколько раз повторять: не выходить из ШНыра без нерпи ! Жду тебя у себя в кабинете!

Кавалерия ослабила поводья и единственный раз коснулась жеребца шенкелями. Взрывая копытами снег, под которым чернела земля, Цезарь проскакал десяток метров, оттолкнулся и взлетел.

В третий раз за сегодня сесть в седло Гавра Рина не решилась. Все мужество из нее выветрилось во время прошлого полета, когда Гавр надумал кувыркаться. Вздыхая, она вытянула из брюк ремень и, ощущая себя маленькой девочкой, которая на колготках ведет здоровенную псину, на ремне потянула Гавра в сторону Копытова.

Глава 10

«ПАКУЙ ЧЕМОДАНЫ!»

Порой человек разумом доходит до необходимости что-то изменить в себе, потому что все – тупик. Но в тот момент, когда он понимает, что он в тупике, он почему-то круто поворачивает и пятится назад. Так и рыба. Доплывает до стенки аквариума и притворяется, что никакого аквариума нет. Плывет обратно. Ей так выгоднее. И спокойнее.

Из дневника невернувшегося шныра

Когда, оставив Гавра в сарае, Рина вернулась в ШНыр, ее ждали, и притом без оркестра. Еще не дойдя до ШНыра, она уже ловила на себе любопытные взгляды. Две средние шнырки, шушукаясь, скользнули к Зеленому Лабиринту – островку лета, со всех сторон окруженному снегами. Разгребавшие снег дежурные упорно не смотрели на Рину – слишком упорно. Она поздоровалась: ей ответил только один, и то неразборчиво.

«Знают? Но как? От кого? Откуда?.. Про уникум точно не могут знать», – тревожно запрыгали мысли. Чувство вины, ослабевшее на минуту, когда ограда пропустила ее, навалилось вновь.

Рина упрямо задрала голову и шла подчеркнуто независимо. Это было безумно сложно, потому что ноги у нее были чугунные, а усталость навалилась вдруг так, что хотелось лечь на снег и тихо-мирно помереть.

В любом человеческом коллективе найдется человек, который любит сообщать неприятные новости. Такого хлебом не корми, дай только поделиться, что такого-то накрыли ведьмари, кого-то отчислили, а такую-то бросил парень. В ШНыре такими переживальщиками-доброхотами работали кухонные шныры – Надя и Гоша.

Надя встретила Рину на крыльце и сразу ознакомила ее с основными событиями дня. Рассказ Нади сопровождался яркими жестами, закатыванием ланьих глаз и многозначительными недоговорками в стиле: «Точку «Лебедь» (изматывающая пауза) захватили. Сашку убили… (томительное молчание) ну, во всяком случае, могли убить!..»

Выпалив все это, Надя жадно уставилась на Рину: сканировать реакцию. Рина вымокла с головы до ног: Гавра ей пришлось тащить лесом, где снега было по пояс.

– Ты не все знаешь, Надя! У меня забрали нерпь . С уникумом . Она у Белдо. И закладка тоже, – сказала Рина, чтобы поскорее от нее отделаться.

Надя зажмурилась, глубоко вдохнула, что-то пролепетала и исчезла. Рина знала: к тому времени, как она переоденется, о пропаже уникума и нерпи будут знать даже недотравленные тараканы в кухне у Суповны, за которыми та недавно гонялась с топором для разделки мяса.

Рина пошла сразу в комнату. На кровати валялась Алиса и лениво переругивалась по телефону с мамой. Ругались они не в полную мощь, из чего вытекало, что обе вполне довольны друг другом. На Рину Алиса покосилась безо всякого интереса и повернулась к ней спиной.

Слышно было, как в телефонном динамике мама кричит:

– Я тебя, дорогая моя, хочу предупредить: я вас выследила и написала заявление! Скоро всю вашу шайку посадят!

– А я хочу предупредить: у тебя скоро деньги на телефоне закончатся. А еще ты через месяц станешь бабушкой! – буркнула Алиса и, повесив трубку, спешно отключила телефон, пока мама не перезвонила.

– Кошмар! На мою маму никакие штуки Кавалерии не действуют! Непрошибаемая! – пожаловалась она, обращаясь не к Рине, а к стене.

Рина торопливо искала сухую одежду.

– Она и правда выследила, где ШНыр?

– Разумеется, нет. Это наш семейный блеф. Да и вообще, я проверяла: адрес ШНыра невозможно записать. Или бумага сгорает, или чернила сразу выцветают.

– Что, серьезно?

– У меня что, дикция плохая?

– Выплюнешь подушку – будет хорошая, – Рина взяла стопку сухой одежды и поплелась в душ. С выжатого лимона не спрашивают лимонада. Даже почему он такой желтенький, уже не интересуются.

Вернувшись в комнату, Рина залезла под одеяло, укрылась с головой и отключилась. Сквозь сон она угадывала рядом суету, чувствовала, как ее трясут, различала Сашкин голос, и голос Ула, и еще чей-то, но не открывала глаз. Наконец ее оставили в покое.

Проспала она четырнадцать часов и проснулась от ощущения, что щека лежит на чем-то скользком и теплом. В ужасе она завопила и села в кровати. Оказалось, Сашка притащил из столовой тарелку с пюре и поставил у подушки. Во сне Рина повернулась…

– Спасибо тебе, Саша! – очень эмоционально сказала Рина, немного подумала и, успокоившись, добавила: – Ну, в общем, действительно спасибо!

Сашки в комнате давно не было, поэтому благодарность не достигла конечного потребителя.

С улицы донеслись крики. Рина подошла к окну и увидела на крыльце Суповну. Вначале она решила, что Суповна орет на Горшеню, маячившего в кустарнике, но та кричала на котов, которые просачивались в ШНыр, несмотря на хитрый забор.

– Чтоб вы на мыло пошли, сволочи такие! Чтоб на вас омолаживающую косметику испытывали! Все кругом изгадили! Арбалет возьму и всех к ядреной бабушке кончу! – орала Суповна и, вспыхивая соколом , швыряла в котов холодными котлетами.

Усиленные уникумом , котлеты летели, как заряды из баллисты. Если котлета попадала в кота, кот переворачивался в воздухе. Коты не обижались, смыкались вокруг котлеты, и та исчезла.

Когда Рина вышла из комнаты, в коридоре ей встретился недоубитый Гоша. Некогда он написал две эпиграммы на Кузепыча, одна из которых была запечатлена фломастером в мужском туалете, и поэму в две тысячи строк. По этому случаю Гоша считал себя поэтом и ко всем прочим поэтам относился снисходительно. «Сашка Пушкин и Мишка Лермонтов давно не катят! Вот Сережка пока еще катит, хотя и он отстой!» – утверждал он. Под Сережкой имелся в виду, скорее всего, Есенин.

– О, Катерина! Уникум! – приветствовал он ее.

Рина пожелала узнать, какой уникум имеется в виду.

– Ты о чем?

Гоша сочувственно зашмыгал носом:

– Выгоняют тебя! Пакуй чемоданы!

Если он и ожидал какой-то реакции, то не дождался. Реакция у Рины часто бывала отсроченной. Душа часто бывает как колено: ударишь сегодня, а болеть будет завтра.

Чемоданов Рина паковать не стала. Все ее имущество поместилось в рюкзаке. Собираясь, она не плакала, но вещи швыряла так, что даже Фреда с Алисой эвакуировались в коридор.

В Рине сталкивались две волны. Первая заставляла ненавидеть и винить себя, другая, встречная, валить все на ШНыр.

– Так… – повторяла Рина, швыряя в рюкзак ботинок.

– …мне… – добавляла она, ударом кулака заталкивая пайту.

– …и надо! – заканчивала она, дергая шнур, чтобы намертво затянуть рюкзак.

И все начиналось снова.

– Мне… – повторяла Рина, обламывая зубную щетку, потому что она не вбивалась в уже завязанный рюкзак.

– …на все… – продолжала она, вместе со щеткой ломая и ноготь, потому что пластик треснул совсем непонятно – узкой полосой.

– …плевать!!! – без слез выла она в ставший ненавистным потолок.

Алиса и Фреда подслушивали у дверей.

– Мне казалось, у нас в комнате главный псих я! – изумленно прошептала Алиса.

– Я тоже думала, что ты! – согласилась Фреда.

Рине было плохо. Все потеряно – худшие опасения оправдались. Жить она будет у Мамаси, это ясно. Но как быть с Гавром? Рина медленно шла по ШНыру, мысленно прощаясь с ним. И в этом коридоре она никогда больше не будет, и в тот не ступит, и никогда не увидит закрашенного крана на батарее и глиняной головы Горшени, который, скучая в заснеженном парке, вечно заглядывает в окна.

С рюкзаком она явилась в кабинет Кавалерии. Директриса ШНыра сидела в «ругательной» части кабинета. Над ней висела узкая картонка, на которой тушью было выведено: