Специальная школа строится не по Л. С. Выготскому

Огромное число рядовых учителей и функционеров Нар­компроса не понимали пионеров теории педологии и дефекто­логии, советская специальная школа (практика) не успела ни осмыслить, ни «воспринять» плодотворные идеи выдающегося советского психолога-теоретика, дореволюционных же «кон­структоров» системы начали убирать со сцены.

«В 1926 г., — пишет дочь Всеволода Петровича Анна Всеволо­довна Кащенко, — государственная политика в отношении старых кадров не только в промышленности, но и в медицине и педагоги­ке изменилась. Старых специалистов решено было убрать и поста­вить на их место «современных». Осуществлялось это по-разному, где-то начиналось с травли старых «спецов» и их дискредитации, где-то —• с увольнения. Коснулось это и большинства дефекто­логов Москвы и Ленинграда. Помню, что в Ленинграде пострада­ли Павел Григорьевич Вельский и Адриан Сергеевич Грибоедов, а Алексей Николаевич Граборов был даже арестован. В Москве сня­ли с работы Василия Николаевича Комова, Фёдора Андреевича Рау, Льва Александровича Тарасевича, Всеволода Петровича Ка­щенко, Владимира Александровича Гандера, Ивана Михайловича Соловьёва и многих других».

С таким трудом сформировавшаяся когорта российских специалистов оказалась обескровленной и выдавленной и из профессорско-преподавательского корпуса педагогических ву­зов, и из специальной школы. Системы специального обучения разных категорий детей, плодотворно развивавшиеся в России с конца XIX в., учреждения, способные конкурировать с луч­шими на тот момент мировыми образцами (немецкими), раз­рушались по идеологическим мотивам.

Представить себе, как перестраивалась отечественная спе­циальная школа, отвергшая чертежи дореволюционных архи­текторов и не успевшая воспринять идеи Л. С. Выготского и его единомышленников, можно на примере судьбы советской школы для слепых детей.

Сначала подробно рассмотрим историю одного из провин­циальных учебных заведений — Смоленской школы слепых — с 1914 по 1930 г.. Училище для незрячих мальчиков появилось в Смоленске стараниями губернского отделения Попечительства о слепых ВУИМ в мае 1891 г. В 1904 г. заве­дующим небольшого учебного заведения (26 воспитанников) становится И. С. Аргунов, под его руководством училище быстро крепнет. Государь высоко оценил труд И. С. Аргуно­ва, «в воздаяние отличного усердия и особых трудов» он удостаивается орденов Св. Станислава III степени и Св. Анны III степени. Размеренную жизнь рушит Первая мировая война, достаточно быстро фронт подходит к Смоленску, в силу чего два учебных года (1915/16—1916/17) училище бездействовало. В 1916 г. И. С. Аргунов призывается на военную службу в дей­ствующую армию.

С осени 1917 г. но сентябрь 1918 г. основное здание школы экспроприировал губернский продовольственный комиссариат.

Учебные занятия прекратились, в списках числилось 17 уча­щихся, фактически их осталось шестеро. В 1918 г. городские власти, следуя решению СНК о помощи дефективным детям, попытались возродить угасшее училище. Население через местную газету известили «о приёме слепых детей от 11 лет, способных к обучению, на полное содержание». Начался новый этап в жизни школы, правда, в 1921 г. в ней, как и в 1904 г., училось всего 27 учеников.

Согласно первым декретам советской власти школа попа­дает в ведение уездно-городского отдела народного образова­ния (УГОНО), с конца 1919 г. управлялась подотделом охра­ны детства, а с 1921 г. перешла в подчинение отделению де­фективных детей губернского отдела народного образования (ГубОНО). Каждое переподчинение приводило к смене ди­ректора школы. В октябре 1918 г. на эту должность назначили Зинаиду Васильевну Цитович, до революции служившую в училище младшей воспитательницей. В январе 1919 г. дирек­тором становится А. К. Михайлова, закончившая в своё вре­мя Смоленское женское епархиальное училище и прорабо­тавшая восемь лет в народной школе. Весной 1919 г. в ди­ректорском кресле вновь оказывается И. С. Аргунов, после демобилизации он служил в УНО. В 1921 г. законодательно меняются принципы комплектования специальных учебных заведений, и с этого момента в смоленскую школу начинают принимать не только слепых, но и слабовидящих детей (маль­чиков и девочек), численность учеников сразу достигла 60 че­ловек.

В сентябре 1922 г. губернские власти попытались перевести школу слепых (размещавшуюся в когда-то дарованных ей бла­готворителями зданиях) в сельскую местность. Педагоги по­нимали, чем грозит в условиях разрухи переселение из обжи­тых, худо-бедно технически оснащённых помещений и обрати­лись с жалобой к наркому просвещения А. В. Луначарскому. Народный комиссар, в свою очередь, проинформировал о кри­тическом положении школы председателя ВЦИК М. И. Калинина, после чего власти Смоленска получили указание из Мо­сквы отменить решение о переводе школы. В результате учеб­ное заведение осталось в городе, а вот один из инициаторов жалобы — директор школы И. С. Аргунов через полтора года был освобождён от руководящей должности.

После обретения специальными школами статуса государ­ственных Смоленское училище слепых признаётся трудовой школой 1-й ступени (с пятилетним сроком обучения). Функ­цию внутреннего управления учебным заведением законо­датель возложил на школьный совет, который состоял из учителей и воспитанников, а также на ученический комитет (учком). Кардинально меняется школьная программа, в связи

с отменой предметной системы обучение предложено вести, как и в общеобразовательной школе, по так называемым ком­плексным планам.

Комплексный план «Природа, труд, общество» был рассчитан на два месяца и включал ряд взаимосвязанных тем: «Прошлое лето и наступление осени (рассказы детей о своих занятиях, рисующие труд крестьянина летом); добывающая промышленность (экскурсия в Чёртов Ров, различение строения почвы, глина и её качества). Со­чинение на тему: «Почему не может быть права собственности на землю и её сокрытые и найденные богатства». Октябрьская рево­люция (экскурсия в Сад им. 1 Мая, к Дому крестьянина, губиспол- кому, памятнику Карлу Марксу), сочинения на тему экскурсий, чте­ние газетных статей об Октябрьской революции».

Исполняя волю государства, ГубОНО требовало от школь­ной администрации искоренять всякую память о прежних успехах. Мемуары учителя В. А. Мыльникова, пришедшего в смоленскую школу в 1920 г., сообщают о библиотеке, рас­полагавшей сотнями томов, напечатанных рельефно-точечным шрифтом Брайля, и об удивительном человеке, создавшем эти столь необходимые слепым книги. «3. М. Медведев ручным способом перепечатал горы брайлевских книг — полное собра­ние сочинений Л. Толстого, Тургенева, Пушкина, Гоголя, Лер­монтова, Сенкевича и др.». Ревизуя в 1921 г. библиотечный фонд, члены комиссии ГубОНО оценят титанический труд по-своему: «В библиотеке обнаружено 300 духовных книг, которые комиссия постановила изъять». Создатель уникаль­ного фонда Захар Михайлович Медведев из-за конфликтов с учкомом и ГубОНО в начале 1922 г. вынужден уволиться, большую часть переписанных им по Брайлю книг уничтожат. В 1928 г. школа и её библиотека подверглись нелицеприятной критике на страницах местной комсомольской газеты «Юный товарищ».

Автор публикации «Школьный совет дома слепых запретил про­водить коллективную читку газет» прежде всего, напомнил читателю о прошлом директора И. С. Аргунова (тот продолжал работать в школе учителем). «Аргунов — бывший дворянин... по-прежнему, в новых советских условиях, на глазах у тех же воспитанников го­сподствует в этом доме. <...> «Комсомольская правда» хотя и вы­писывается, но читать её не дают. Чтение запрещено школьным со­ветом, чтобы воспитанникам не заражаться «крамолой»... А посему читайте книги по Брайлю... А среди брайлевских книг новых книг с интересным содержанием очень мало или почти совсем нет, а тем более и газет. <...> Что после детдома? Этот вопрос волнует мно­гих. Несмотря на прежние обещания помощи, теперь все видят, что это не делается. Обещали уезжающих, обучившихся воспитанников снабдить инструментом, материалом и даже давать заказы, — а где всё это? Как видно, снова путь один — идти просить милостыню, так убеждаются воспитанники» (Юный товарищ. — 1928. — № 51. — 30 июня).

В 1925 г. заведование Смоленской областной школой им. Н. И. Рыкова доверили Борису Игнатьевичу Коваленко, выпускнику юридического факультета Петербургского университета⁶⁶. После революции он работал учителем в сельской школе, но в 1921 г. перенёс тиф и почти полностью ослеп, а в 1924 г. с семьёй перебрался в Смоленск, Новый директор сконцентрировал усилия педагогического коллектива на повы­шении уровня трудового обучения и общественного воспита­ния, возобновил работу щёточной мастерской, а также сумел открыть трикотажную и швейную мастерские. Одновременно в городе начал действовать Дом труда слепых подростков им. Луи Брайля. Он обеспечивал школу сырьём и производил денежные выплаты и, что особенно важно, начал принимать выпускников школы на работу (в 1934 г. Дом труда закроют). Дополнительный источник финансирования (в 1928/29 учеб­ном году из бюджета школа получила 35 ООО рублей, сама же заработала 37 500 рублей) позволил изменить внеклассную жизнь. В практику работы специальной школы Б. И. Ковален­ко внедрил принцип экскурсионного обучения и воспитания, ученики ходили в длительные походы. Так, в 1927 г. было ор­ганизовано 35-дневное путешествие в Крым. Б. И. Коваленко предложил принцип распределения заработанных воспитанни­ками денег: треть из них шла в накопительный фонд ученика, который выдавался ему на руки по выходе из школы, треть изымалась на организацию улучшенного питания и на компен­сацию затрат по восстановлению материального ущерба от детского озорства и т. п., и треть школьники получали на кар­манные расходы, но тратить могли под контролем педагога. Директор организовал «интеграцию наоборот», приняв в шко­лу нескольких слабовидящих и четверых беспризорников. Оригинальный педагогический эксперимент дал Б. И. Кова­ленко основание говорить о том, что при совместном обучении у зрячих подростков не снижается, а у слепых «повышается активность, подвижность, жизнерадостность и уверенность в своих силах. И у тех и у других уменьшается скрытность, замкнутость, недоверие к окружающим, озлобленность».

Б. И. Коваленко активно пропагандировал свой педагоги­ческий опыт: читал лекции в Смоленском университете, вы­ступал с докладами, участвовал в работе республиканских научных конференций, опубликовал две книги: «Проведение дальних и ближних экскурсий в школе слепых» (1928), «Краткое руководство по совместному обучению слепых и зрячих» (1930). В 1929 г. Б. И. Коваленко получил пригла­шение на работу в Ленинградский педагогический институт им. А. И. Герцена и принял его. В ленинградском вузе Борис Игнатьевич открывает и возглавляет первую в стране кафедру тифлопедагогики, которая начинает целенаправленно готовить дефектологом для специальных школ для слепых и слабови­дящих детей.

Благодаря таланту, энергии и гражданскому мужеству Б. И. Коваленко смоленская школа смогла выстоять в конце 1920-х — начале 1930-х гг. Находясь на посту директора шко­лы, Б. И. Коваленко получил не один выговор от Смоленского ОНО. Его наказывали как за эксперименты в области обуче­ния и воспитания слепых и поспешное внедрение новаций в деятельность школы, так и за медленное формирование из воспитанников людей, «чувствующих на себе всю ответствен­ность за работу по социалистическому строительству». Именно Б. И. Коваленко пришлось защищать школу и разрабатываемую её коллективом модель образования сле­пых детей после выступления газеты «Юный товарищ».

В 1929 г. Смоленская область входит в состав вновь обра­зованной Западной области, а потому происходит очередное переименование учебного заведения, теперь это Западная об­ластная школа слепых детей им. Н. И. Рыкова. Пройдёт ещё немного лет, и в силу политических событий школа утратит «именную» добавку. Вскоре директором назначается С. А. Петроченков, обладавший прекрасными, с точки зрения партий­ного руководства, анкетными данными: «социальное происхож­дение — рабочий, образование — низшее, стаж работы 22 года, член ВКГ1(б)». Именно таким кадрам партия поручила «решать всё»!

Невесёлая история перестройки смоленской перестройки согла­суется с мнением П. Я. Ефремова, нарисовавшего нерадостную картину состояния воспитания и обучения слепых детей в РСФСР, сложившуюся к 1924 г. Впрочем, быть может, П. Я. Ефремов чрезмерно сгустил краски? Тем более что через несколько лет после публикации и упомянутый, и аналогич­ные ему критические материалы изымут с книжных полок как идеологически вредные. Воспользуемся другим источником — «Историей обучения слепых» 3. И. Марголина, поскольку эта книга, допущенная Наркомпросом в качестве учебного посо­бия для педагогических институтов, вышла в свет в 1940 г., а её автор писал историю советской школы для слепых детей под строгим присмотром бдительных цензоров

«Большинство школ слепых сохранилось от дореволюционного периода. Некоторые старые школы были вовсе закрыты, другие слиты с более крупными школами для слепых. Из 36 школ после Октябрьской революции в РСФСР осталось 24 школы (если не счи­тать школ, ликвидированных и слитых с другими школами): 4 школы (Гельсингфорс, Рига, Ревель и Варшава) оказались на территории, отошедшей от СССР; 6 находились на территории УССР (Харь­ков, Киев, Одесса, Чернигов, Полтава, Каменец-Подольский), одна в БССР (Минск) и одна в Грузии (Тифлис). <...> Даже в 1924 г. по 22 школам для слепых (сюда включаются и вновь открытые школы в Свердловске и Омске) обучалось всего 1100 слепых детей. <...>

С начала Октябрьской революции в наших школах обучались со­вместно с мальчиками и девочки. Преимущество при приёме от­давалось детям рабочих и крестьян, беспризорным детям и т. д. Питание учащихся в этот период было крайне недостаточным. По­следнее замечание относится к ряду школ, содержание которых находилось на местном бюджете. Привлечение слепых детей деревни в школы как в этот, так и в последующий период являлось делом весьма трудным. Здесь мы сталкиваемся с консерватизмом во взгля­дах на слепого, с предубеждением о способностях его к обучению. С другой стороны, льготы, предоставлявшиеся родителям, содержа­щим ребёнка-инвалида, и нежелание лишиться этих льгот очень ча­сто вели к решительному отказу со стороны родителей отдать ре­бёнка в школу. Наконец, излишнее чувство «жалости» к слепому ребёнку весьма часто служило причиной того, что он оставался в се­мье и не получал никакого образования и воспитания».

Как мы видим, и количественные и качественные оценки сети учебных заведений для слепых, выставленные П. Я. Ефре­мовым и 3. И. Марголиным, полностью совпадают. Положение о том, что сеть учреждений в первое советское десятилетие не росла, а сокращалась, не оспаривается. Оба автора признают, что, несмотря на обещание государства взять слепых детей под свою защиту, численность учеников к 1924 г. по сравнению с последними предреволюционными годами не увеличилась. По свидетельству 3. И. Марголина, и ученики, и персонал школ, и сами учреждения крайне бедствовали. Не отрицаются изме­нения в принципах комплектования школ: если до революции главным основанием для приёма считалась утрата зрения, то теперь — социальная принадлежность ребёнка-инвалида.

Обратим внимание на нежелание родителей отдавать сле­пых отпрысков в школу. Отношение к образованию как к цен­ности, которое пытались формировать энтузиасты-подвижни­ки и члены Попечительства ВУИМ, не успело укорениться в сознании трудового населения, прежде всего крестьянства. Правда, государство подобный факт не заботил, его внимание привлекло совсем иное, а именно «неправильное» использова­ние нищим и голодным населением социального пособия — «детских денег». Среди причин, мешающих охватить всеобу­чем слепых, указывается излишняя родительская жалость. Государство, пообещав инвалидам обучение, не нашло сил и средств построить школьные здания, наладить выпуск учебни­ков, подготовить квалифицированных тифлопедагогов, решить множество иных не менее трудных задач, но сочло возможным оправдывать неисполнение закона о всеобуче жадностью и жа­лостливостью родителей.

Повсеместно пришли в упадок созданные до революции школьные библиотеки. По идеологическим соображениям из фондов изымалась «старорежимная» литература, а под это определение могли попадать даже сказки, если среди их пер­сонажей оказывался царь, поп, барин и др. Печатание же книг «правильного содержания» оказалось невозможным по техни­ческим причинам, для изготовления брайлевских стереотипов требовался цинк, а его катастрофически не хватало.

В 1924 г. вышел первый номер журнала «Жизнь слепых», напечатанный рельефно-точечным шрифтом. После создания в 1925 г. Всероссийского общества слепых (ВОС) ситуация не­сколько улучшается. При региональных отделах ВОС создают­ся небольшие библиотеки, комплектуемые брайлевской лите­ратурой, правда, пополнялись они за счёт книг, реквизирован­ных из специальных школ. Так, открытому в январе 1927 г. Ленинградскому клубу слепых передали остатки книжных за­пасов из бывших учреждений ВУИМ, объединённых после революции в «Городок слепых». Часть когда-то столь забот­ливо комплектуемых Попечительством о слепых фондов про­пала при переездах в новые помещения, часть погибла при наводнении 1924 г. Пополнили книжные запасы клуба и уце­левшие экземпляры из библиотеки Общества эсперантистов «АМЮАКО», расформированного Петроградским советом ра­бочих депутатов в 1926 г. Основу фонда в 5 тысяч томов со­ставили книги, экспроприированные у прежних владельцев.

Обратимся к резолюции I Всероссийской конференции школьных работников со слепыми детьми и подростками, со­стоявшейся в марте 1929 г. Подводя итоги встречи, её участ­ники выразили общее мнение о том, что «дело просвеще­ния слепых значительно продвинулось вперёд по сравнению с 1924 г. Из отдельных, обособленных учреждений приютского типа школа для слепых за последние годы почти органически вросла в общую систему народного образования». Что же, по мнению делегатов конференции, свидетельствовало о «про­движении» специальной школы? Вот их аргументы: «Детком-движение и детская самоорганизация, ориентировка слепого в окружающей жизни и трудовая подготовка, формальные на­выки и комплексные программы начинают более или менее прочно занимать место в практике советской школы для сле­пых». Как мы видим, качество работы специальной школы оценивается, прежде всего, по идеологическим критериям. Од­ним из приоритетов становится уровень развития детского коммунистического движения, создание пионерской и комсо­мольской организаций, другим — трудовая подготовка незря­чих, третьим — похожесть специальной школы на обычную. По перечисленным направлениям школа для слепых детей дей­ствительно «продвинулась», результаты же, достигнутые в дру­гих, собственно тифлопедагогических направлениях, оказались много скромнее. Вот почему столь обстоятельно говорится в резолюции о «недочётах работы со слепыми, которые не из­житы» и о «ближайших задачах».

Делегаты отмечают недостаточное количество специальных учебных заведений и чрезвычайно медленный рост их сети. «Школа для слепых значительно отстаёт от темпа роста обыч­ных школ, а также ряда стран западноевропейских государств и Северной Америки, где введено всеобщее обязательное на­чальное обучение слепых детей». На конференции приводятся статистические данные о количестве незрячих детей в стране и о наличии учебных мест для них. Пожалуй, в последний раз с трибуны звучат достоверные цифры, вскоре всю информацию подобного рода засекретят, статистические и социологические исследования запретят. На конференции сообщат: «Из прибли­зительно 16 862 слепых в возрасте от 0—19 лет включительно школой охвачено на 1927/28 учебный год лишь 1732 воспитан­ника, и по РСФСР мы имеем всего 27 школ-интернатов для слепых детей и подростков». Напомним, согласно действовавшим на тот момент нормативным документам, приёму в дошкольные учреждения подлежали слепые дети в возрасте не моложе 3 лет. Срок пребывания в школе устанавливался до 16 лет, в школе с профессионально-техническим уклоном — до 18 лет. Данные, приведённые на конференции, не дают од­нозначного ответа на вопрос о том, сколько же слепых детей не были обеспечены учебными местами в нарушение их кон­ституционного права и в нарушение закона о всеобуче.

В нашем распоряжении есть только два показателя, по ко­торым можно объективно судить о масштабах сети специаль­ных учреждений, — это число школ для слепых детей (27) и количество незрячих учащихся (1732). К 1927 г. число обу­чающихся возросло вдвое, но новые корпуса не строились, ста­рые не ремонтировались и ветшали, следовательно, отмечен­ное увеличение контингента учащихся неминуемо привело к ухудшению условий пребывания слепого ребёнка в школе. Некоторые специальные учебные заведения закрыли, доброт­ные здания, прежде принадлежавшие известным училищам ВУИМ, беззастенчиво реквизируются, их занимают многочис­ленные советские организации и учреждения; другие перевели в худшие условия (московское, владимирское, костромское, пермское, тамбовское, смоленское); третьи слили с детскими домами, а их обитателей объединили с иными категориями дефективных детей.

Может быть, учить стали лучше, чем до революции? Деле­гаты конференции так оценивают качество обучения: «Суще­ствующие школы по количеству работы следует распределить на три неравные части: хорошо организованные и действи­тельно готовящие ребят к жизни, удовлетворительно работаю­щие и плохие; к этим последним нужно отнести ряд школ местного бюджета и даже одну-две госбюджета, которые удов­летворяют только минимальным требованиям тифлопедагоги­ки. Подобное положение, помимо недостаточной материальной базы, объясняется ещё имеющимся разнобоем в педагогиче­ской работе». Итак, конференция признаёт, что лишь не­многие из 27 учебных заведений выполняют свои функции — «готовят ребят к жизни». Хотя в документе не названы кон­кретные учреждения, но есть основания полагать, что речь идёт об уже известных нам школах Ленинграда, Москвы, Казани, Воронежа, Смоленска и Иркутска, т. е. о созданных ещё до ре­волюции училищах, сумевших сохранить педагогические ка­дры, традиции, уберёгших библиотечные фонды, мастерские со специальным оборудованием и т. п.

Следовало, казалось бы, обобщить и систематизировать опыт училищ, которые и в первое советское десятилетие при­знаются лучшими, отбросить то, что не соответствовало за­просам нового времени, и сделать эту уникальную практику достоянием советского учительства, но такая логика проти­воречила идее формирования нового советского человека, идее «социалистического воспитания». Резолюция конференции в части кадровой политики отмечает: «Недостаточно квалифи­цирован, а иногда политически и общественно инертен педагогический персонал, который достаточно ещё не подгото­вился работать по-новому и недостаточно усвоил, что слепые ребята должны подготовиться к деятельности совместно со зрячими и должны быть строителями новой жизни». Для ис­правления положения предлагается «усилить партпрослойку в среде педагогического и технического персонала». В соответствии с идеологическими установками государства деле­гаты конференции признают, что политическая преданность ВКП(б) для сотрудника специальной школы важнее дефектологической квалификации, и потому-то перечень намеченных задач открывает требование увеличить партийную прослойку, тогда как вопрос обеспечения подготовки и переподготовки тифлопедагогов занимает в списке скромное тринадцатое ме­сто.

О главной беде всех специальных учреждений — мизерном финансировании в итоговом решении говорится осторожно. В преамбуле документа отмечается, что «окрепла материаль­ная база школы, выросла школа в целом», а в части критиче­ской констатируется, что одной из причин плохой работы школ является «недостаточность материальной базы». Делега­ты не сочли возможным напомнить власти о неисполнении взятых на себя обязательств по финансированию системы спе­циального образования. Виновных проще и безопаснее было искать на более низком уровне — от директора школы до чи­новников местных ОНО. Задачу же нормализации бюджет­ного финансирования в перечне основных задач на будущее обозначили под четырнадцатым номером: «Просить спешно закончить законодательное оформление введения всеобщего и обязательного начального обучения слепых, добившись рас­ширения сети школ исключительно по линии государствен­ного бюджета, так как по местному бюджету провести эти ме­роприятия часто невозможно. Добиться с 1929/30 учебного года всемерного улучшения материального положения школ по Соцвосу местного бюджета и приравнивания педагогов школ слепых к педагогам школ II ступени для нормальных, как указывает закон от 9 августа 1927 г. по этим учреждени­ям». Делегаты также просили: «Отпустить с предстояще­го бюджетного года большее количество средств на организа­цию новых школ».

Вероятно, недостаток финансирования, нехватка учебных мест, нежелание родителей отправлять слепых детей в отда­лённые интернаты и понимание того, что специальные школы не могут быть построены повсеместно, натолкнули партийных новаторов на мысль о целесообразности совместного обучения слепых и зрячих. В резолюции предлагается «серьёзно при­ступить с 1929/30 учебного года к реальному осуществлению совместного обучения слепых со зрячими, как в деревенских школах, так и в городских». Как мы уже знаем, попытки вклю­чения аномального ребёнка в один класс с нормально разви­вающимися сверстниками не могут быть плодотворными без решения организационных, методических, финансовых, право­вых и многих других вопросов, однако резолюция не уделяет им внимания.

Оценивая «недочёты работы со слепыми, которые не из­житы», конференция отмечает, что «составленные специаль­ные общеобразовательные программы по ГУ Су не во всех школах применяются». По прошествии десятилетия советская специальная школа для слепых ориентируется на программы единой трудовой школы, т. е. общеобразовательные, отрицая наработки дореволюционных предшественников. Целесообраз­ность разработки оригинальной программы обучения слепых детей долгое время не осознавалась Наркомпросом, его сотрудники были убеждены в том, что содержание обучения в массовой и специальной школе не должно различаться.

Серьёзной помехой в организации обучения и воспитания незрячих детей оказывалась новая практика комплектования школ. «Очень плохо проводится отбор ребят при поступлении их в школу», — фиксирует резолюция. Предлагается «обратить внимание Наркомпроса на тяжёлое положение в отношении помещений школ слепых, состоящих на местном бюджете; ни в коем случае не допускать объединения школы слепых с глухонемыми и умственно отсталыми, как это имеет место в Армавире, Краснодаре и Владикавказе, и добиться разъеди­нения этих школ. Добиться приёма слепых детей дошкольного возраста (сирот) в дошкольные нормальные детские дома, а детей, имеющих родителей, на общих основаниях принимать в детские очаги». Дабы избежать ошибок при зачислении ре­бёнка в школу, участники конференции рекомендуют совер­шенствовать технологию приёма, осуществлять его только на основании заключения специалистов: «Добиться, чтобы при приёме слепых во всех школах производился тщательный пе- долого-педагогический отбор их, и всемерно бороться с засо­рением школы умственно отсталыми и трудновоспитуемыми детьми, для которых должна быть организована по крайней мере одна школа на РСФСР в 1929/30 учебном году. Просить Главсоцвос подтвердить директивой необходимость правиль­ного укомплектования школ ребятами нормального возраста и интеллекта. Согласно Постановлению СНК от 9 августа 1927 г. добиться в НКСО устройства невоспитуемых слепых ребят, достигших 18-летнего возраста, кое-где имеющихся по школам для слепых, и провести в СНКоме закон о патрони­ровании сирот слепых, не попавших в школу».

Делегатов конференции беспокоит, что «не найдены ещё целесообразные виды труда слепого, дающие трудовое устрой­ство и реальный заработок, и большинство школ, поэтому раз­вивают только трикотажное и щёточное дело». Масштабная проблема, которую не успели решить до революции, досталась советской школе в наследство. За десятилетие она существен­но обострилась — рынок труда резко сократился, страну захлестнула безработица, упала покупательная способность на­селения, в силу чего кустарная продукция, производимая слепыми, не пользовалась спросом. «Значительное количество ребят по окончании школы отправляется в деревню, где они часто никак не могут приспособиться к работе, поэтому трудовая подготовка в школах не даёт должного эффекта», — за­писано в резолюции конференции. Предложено: «...разработать и ввести во все школы единую программу по трудовой под­готовке. Провести в жизнь мероприятия по устройству окан­чивающих школу слепых в артели слепых».

Участники конференции справедливо считали, что «школы должны добиться прорыва к общественности», полагая, что привлечение внимания населения к проблемам специальной школы способно значительно изменить её социальный статус. «Средствами прорыва» намечены местная и педагогическая пресса, организация общественных комитетов содействия, а также широкое ознакомление населения с жизнью школ и успехами слепых учеников. Правильность выбора средств не вызывает сомнения, но реально воспользоваться ими в складывающихся политических условиях окажется невозможным. Общественные комитеты содействия, как любая другая гражданская инициатива, в стране диктатуры пролетариата невоз­можны. Местная и педагогическая пресса начнут обходить своим вниманием проблемы инвалидов, тему «несчастливого детства» признают вредной для обсуждения в социалистической прессе. Проведение любых профессиональных съездов будет рассматриваться как политическая акция, а потому их сроки, повестку и состав делегатов потребуется заранее согла­совывать с органами ГПУ — НКВД.

До революции специальные учебные заведения жили, как мы знаем, вне политического надзора Министерства народного просвещения и III (жандармского) отделения. В 1920-е гг. спе­циальную школу приравняли к единой трудовой школе, а по­тому она точно так же идеологизируется. Вот почему в кри­тической части резолюции конференции 1929 г. пишут о не­достатках в организации учебного процесса, о методических ошибках, о собственно тифлопедагогических проблемах, а ре­шения принимают в сфере идеологии — «школы должны при­ступить к активной работе по антирелигиозному и интернаци­ональному воспитанию ребят, усилить классовое воспитание».

К счастью, на I Всероссийской конференции школьных ра­ботников со слепыми детьми и подростками обсуждались не только идеологические вопросы. Большой интерес её участни­ков вызвал доклад профессора В. Н. Осиповой «Конституция и строение тела слепых, состояние вегетативной нервной си­стемы и работа головного мозга слепых». Не станем анализи­ровать научные взгляды В. Н. Осиповой, обратим внимание на другое. Мечта В. М. Бонч-Бруевич об организации «изучения природы детской дефективности» сбылась. В Ленинградском институте слепых налажена серьёзная исследовательская рабо­та, результаты которой, согласно резолюции по докладу, долж­ны были «получить большее практическое оформление. <...> Изучение должно вестись на основе точного наблюдения, экс­перимента и контроля над фактами, для чего должен быть создан специальный кабинет по изучению слепого ребёнка, снабжённый соответствующей аппаратурой и достаточным ко­личеством работников, желательно в Институте Мозга при рефлексологическом отделении».

Обсудив доклад доктора Ю. Д. Жаринцевой и тифлопеда­гога Н. П. Малыгиной «Об отборе детей в школы слепых и об определении умственной одарённости», участники конферен­ции приняли решение по процедуре и инструментарию тести­рования кандидатов на обучение в специальной школе. По по­нятным причинам они лишили этого права слабоумных сле­пых. «Для детей глубоко отсталых, не подлежащих приёму, должно быть организовано патронирование. Для детей дебиль­ных — необходимо открытие специальных вспомогательных классов».

Делегаты конференции поставили вопрос об организации «особых классов для слабовидящих детей с особыми методами преподавания». Подобные классы предлагалось организовать «в крупных городах РСФСР по примеру Западной Европы и Америки».

Говорили и о физическом воспитании незрячих, о работе Всероссийского общества слепых (ВОС). Целесообразным при­знали организацию при региональных отделениях ВОС «Юнсекций для слепых подростков с 16 лет».

Большой интерес участников конференции привлекли доклады И. В. Булгакова, Б. И. Коваленко, Н. П. Малыгиной,

С. М. Шабалова о трудовой подготовке и политехническом об­учении слепых. Не менее горячо говорили об общественно по­лезной работе учащихся. Доклад по официально ключевой проблеме делал представитель Наркомпроса П. Я. Ефремов.

В резолюции по докладу констатируется «продвижение вперёд школ слепых в отношении их общественно полезной работы», но в то же время отмечается, что «нередко общественно полезная работа школ в целом подменяется общественной работой учительства и более активных ребят, без широкого охвата всей массы учащихся». Делегаты конференции понима­ют, что многие вопросы трудно решать без заинтересованности общества, и принимают решение в партийной логике: «Про­сить Главсоцвос принять соответствующие меры и дать соот­ветствующие директивные указания местам по вопросу орга­низации общественности при школах слепых». Последствия искоренения частной благотворительности ощущались всё сильнее, но организаторы верили, что её можно заменить партий­ной разнарядкой.

Пожалуй, одной из главнейших тем обсуждения стал во­прос о возможности совместного обучения слепых со зрячими в школе, на рабфаке, в техникуме и вузе. Об этом убеждённо говорили М. Г. Дохманов, В. Ф. Козьмин, профессор А. М. Щер­бина, П. П. Почапин. По их данным, в Вятке, Иркутске, Ом­ске, Прилуках, Ростове-на-Дону, Саратове, Смоленске, других городах складывалась практика совместного обучения. И хотя опыт интеграции был ещё невелик, не все его положительные и отрицательные моменты удалось выявить, делегаты, угады­вая желание государства, не раздумывают: «Конференция на­ходит нужным в ближайшее же время приступить к обучению слепых в массовой школе, как в городах, так и в деревнях. <...> При организации работы обычная школа должна по воз­можности меньше приспосабливаться к особенностям слепых, так как подобное приспособление наносило бы ущерб работе целого коллектива, но вместе с тем вредило бы правильному развитию самого слепого, закрепляя его в беспомощности».

Перечитывая официальные документы и стенограммы тиф­лопедагогических конференций, мы вынуждены констатиро­вать, что в них не отразились идеи Л. С. Выготского, и это несмотря на то, что большинство его работ, признанных впоследствии классическими, уже были опубликованы. Назовём лишь некоторые: «Вопросы воспитания слепых, глухонемых и умственно отсталых детей» (1924), «К психологии и педа­гогике детской дефективности» (1924), «Принципы воспита­ния физически дефективных детей» (1924), «О вспомогатель­ной школе» (1925), «Дефект и сверхкомпенсация» (1927), «Аномалии культурного развития ребёнка» (1928), «Воспита­ние слепоглухонемых детей» (1928), «Дефект и компенсация» (1928), «Психологические основы воспитания и обучения глу­хонемого ребёнка» (1928), «Психологические основы воспита­ния и обучения слепого ребёнка» (1928), «Психофизическая основа воспитания ребёнка с дефектом» (1928), «Умственно отсталые дети» (1928), «Основные проблемы современной де­фектологии» (1929), «Вопросы дефектологии» (1930). Почему же настойчивый и ясный призыв гения не был услышан?

Вернёмся к началу истории. Участник II съезда СПОН (1924) профессор Д. И. Азбукин вспоминает: «Доклад Льва Се­мёновича в полном смысле слова был громом среди ясного неба, совершенно неожиданно и резко переворачивающим всю дефектологию. <...> Это заседание было огненной линией, про­ведённой между старой и новой советской дефектологией».

Педагогические кадры старой закалки в большинстве своём едва ли приняли молодого мессию, им он должен был казать­ся разрушителем, ниспровергателем канонов, адептом новой власти, уничтожившей их мир. Соратники и ученики Л. С. Вы­готского ещё не имели достаточной связи с повседневной школьной практикой и не успели обрести единомышленников в учительской среде, а та, в свою очередь, стремительно меня­лась, пополняясь людьми идеологически подготовленными, но не имеющими хорошего образования. Общество не успело со­зреть до понимания замысла гения, а государство, поначалу поддержав энтузиаста, решив свои сиюминутные политические задачи, от него отвернулось. \В 1926—1929 гг. научные взгляды Л. С. Выготского начинают подвергаться критике. «Институт психологии, — пишет А. А. Леонтьев, — стал ему и его учени­кам глубоко чужд. <...> Академия коммунистического воспи­тания — оплот школы Выготского — в 1930 г. попала в неми­лость, и в 1931 г. её перевели в Ленинград и переименовали. <...> В Москве Выготскому жить и работать спокойно не было возможности, и он фактически переехал в Ленинград». Летом 1934 г. Л. С. Выготский скончался.

Двоюродный брат Л. С. Выготского, поэт и литературовед Д. И. Выгодский (1893—1943), ещё в 1919 г. опубликовал в од­ной из гомельских газет стихотворение под громким названи­ем «Победитель», предсказав судьбу Льва Семёновича:

Мы все обречены на боль,

Нам всем начертано страданье.

Пускай победой венчан бой,

Но и в победах — наказанье.

Быть победителем — кому

Высокий дух побед не страшен?

Кто в ослепительную тьму

Не упадёт с высоких башен?

По прошествии двух лет со дня смерти Л. С. Выготского выходит Постановление ЦК ВКП(б) «О педологических из­вращениях в системе наркомпросов», научное наследие титана подвергается огульной критике, «на долгие годы теория Вы­готского была исключена из арсенала советской психологиче­ской мысли».

События складывались так, что отечественная специальная школа не только 1920—1930-х гг., но и более поздней поры строилась не по Л. С. Выготскому, «Порой у меня создаётся впечатление, — писал в 1990 г. А. А. Леонтьев, — что, переиздай мы сейчас работы Выготского и других замечательных педа­гогов и педагогических психологов 20-х — начала 30-х гг., ны­нешние педагоги их бы просто не поняли. Их много лет отуча­ли самостоятельно, творчески думать».