Иван Павлыч, я ее люблю, — сказал я твердо

Он развел руками.

Мне все равно, пускай об этом говорит вся школа!

Ну, школа—то — пожалуй, — сказал Кораблев. — Но вот что говорят Марья Васильевна и Нина Капитоновна, это тебе не все равно, не правда ли?

Нет, тоже все равно! — возразил я с жаром.

Позволь, но тебя, кажется, выгнали вон из дома?

Из какого дома? Это не ее дом. Она только и мечтает, что кончит школу и уйдет из этого дома.

Позволь, позволь… Значит, что же? Ты собрался жениться?

Я немного опомнился.

Это никого не касается!

Разумеется, — поспешно сказал Кораблев. — Но понимаешь, я боюсь, что это не так просто! Нужно все—таки и Катю спросить. Может быть, она еще и не собирается замуж. Во всяком случае, придется подождать, пока она вернется из Энска.

А, — сказал я очень спокойно. — Они отправили ее в Энск? Прекрасно.

Кораблев снова посмотрел на меня — на этот раз с нескрываемым любопытством.

У нее заболела тетка, и она поехала ее проведать, — сказал он. — Она поехала на несколько дней и к началу занятий вернется. По этому поводу, кажется, не стоит волноваться!

— Я не волнуюсь, Иван Павлыч. А что касается Лихо, — если хотите, я перед ним извинюсь. Только пускай и он возьмет назад свое заявление, что я идеалист…

Как будто ничего не случилось, как будто Катю не отправили в Энск, как будто я не решил убить Ромашку, — мы минут пятнадцать спокойно говорили о моем сочинении. Потом я простился, сказал, что, если можно, завтра снова зайду, и ушел.

Глава 11

ЕДУ В ЭНСК

Убить Ромашку! Я ни минуты не сомневался в том, что он это сделал. Кто же еще? Он сидел в фойе и видел, как я поцеловал Катю.

С ненавистью поглядывая на его кровать и ночной столик, я полчаса ждал его в спальне. Потом написал записку, в которой требовал объяснений и грозил, что в противном случае перед всей школой назову его подлецом. Потом разорвал записку и отправился к Вальке в Зоопарк.

Конечно, он был у своих грызунов. В грязном халате, с карандашом за ухом, с большим блокнотом подмышкой, он стоял у клетки и кормил из рук летучих мышей. Он кормил их червями и при этом насвистывал с очень довольным видом.

Я окликнул его. Он обернулся с недоумением, сердито махнул рукой и сказал:

Подожди!

Валя! На одну минуту!

— Постой, ты меня собьешь. Восемь, девять, десять…

Он считал червей.

— Вот жадюга! Семнадцать, восемнадцать, двадцать…

Валька! — взмолился я.

Выгоню вон! — быстро сказал Валька.

Я с ненавистью посмотрел на летучих мышей. Они висели вниз головой, лопоухие, с какими—то странными, почти человеческими мордами. Мерзавцы! Ничего не поделаешь! Я должен был ждать, пока они нажрутся.

Наконец! Но, гладя себя по носу грязными пальцами, Валька еще с полчаса записывал что—то в блокнот. Вот кончилась и эта мука!

Иди ты к черту! — сказал я ему. — Всю душу вымотал со своими зверями. У тебя есть деньги?

Двадцать семь рублей, — с гордостью отвечал Валька.

Давай все.

Это было жестоко: я знал, что Валька копит на каких—то змей. Но что же делать? У меня было только семнадцать рублей, а билет стоил ровно вдвое.

Валька слегка заморгал, потом серьезно посмотрел на меня и вынул деньги.

Уезжаю.

Куда?

В Энск.

Зачем?

Приеду — расскажу. А пока вот что: Ромашка — подлец. Ты с ним дружишь, потому что не знаешь, какой он подлец. А если знаешь, то ты сам подлец. Вот и все. До свиданья.

Я был уже одной ногой за дверью, когда Валя окликнул меня — и таким странным голосом, что я мигом вернулся.

— Саня, — пробормотал он, — я с ним не дружу. Вообще…

Он замолчал и снова начал сандалить свой нос.

Это я виноват, — объявил он решительно. — Я должен был тебя предупредить. Помнишь историю с Кораблевым?

Еще бы мне ее не помнить!

Ну вот! Это — он.

Что он?

Он пошел к Николаю Антонычу и все ему рассказал.

Врешь!

Мигом вспомнил я этот вечер, когда, вернувшись от Татариновых, я рассказал Вальке о заговоре против Кораблева.

Позволь, но ведь я же с тобой говорил.

Ну да, а Ромашка подслушал.

Что ж ты молчал?

Валька опустил голову.

Он взял с меня честное слово, — пробормотал он. — Кроме того, он грозился, что ночью будет на меня смотреть. Понимаешь, я терпеть не могу, когда на меня смотрят ночью. Теперь—то я понимаю, что это — ерунда. Это началось с того, что я один раз проснулся — и вижу: он на меня смотрит.

Ты просто дурак, вот что.

Наши рекомендации