От слова «туизм», которое Л. С. Выготский употребляет как антоним ело» «эго». €

Между тем мы могли проследить на целой цепи фактов, как в про­цессе развития действие ребенка социализируется, как при потере речи, при афазии практическое действие опускается до уровня эле­ментарной зоопсихологической формы.

Кто оставляет это без внимания, тот неизбежно понимает в лож­ном свете психологическую природу и речи и действия, ибо источник их изменения заложен в их функциональном сплетении. Кто игнори­рует этот основной факт и стремится в целях чистоты классифика­ционной схемы понятий представить речь и действие как две никогда не пересекающиеся параллели, тот поневоле ограничивает подлин­ную полноту одного и другого понятия, ибо полнота содержания заключена раньше всего в связи одного и другого понятия.

Г. Гутцман ограничивает речь выразительными функциями, сооб­щением внутренних состояний, коммуникативной деятельностью. А весь индивидуально-психологический аспект, вся преобразующая внутренняя деятельность слова просто остаются в стороне. Если бы это параллельное и независимое отношение слова и дела сохранялось на всем протяжении развития, речь была бы бессильна что-либо изменить в поведении. Действенный аспект слова механически исключается, поэтому неизбежно возникает недооценка волевого действия, действия в его высших формах — действия, связан­ного со словом.

Вся суть, как показывают исследования связей слова и дела в дет­ском возрасте и при афазии, в том, что речь поднимает на высшую ступень действие, прежде независимое от нее. Как развитие, так и распад высших форм действия подтверждают это. Вопреки положе­нию Липманна, рассматривающего афазию как частный случай апраксии, Гутцман утверждает, что апрактические расстройства должны быть поставлены в параллель к афазии. Нетрудно увидеть здесь прямое продолжение его основной идеи о независимости дей­ствия и речи. Но клинические данные говорят против такого взгляда. Расстройства высших форм действия, связанных со словом, распад высших форм и происходящее при этом отщепление действия и функ­ционирование его по самостоятельным, примитивным законам, вообще возврат к более примитивной организации действия при афа­зии и принципиальное опускание его на другой генетический уровень, которые мы могли констатировать во всех наших опытах, — все это показывает, что патологический распад действия и речи снова, как и построение, не совершается по двум независимым, непересека­ющимся параллельным линиям.

Впрочем, мы достаточно подробно останавливались на этом при изложении нашей темы; этому одному в сущности было посвящено все содержание нашей работы. Теперь задача в том, чтобы сгустить все содержание в сжатую формулу, выражающую с наибольшей воз­можной точностью самое существенное из всего найденного нами в наших клинических и экспериментальных исследованиях высших пси­хических функций в их развитии и распаде, в частности в исследова­нии практического интеллекта.

Мы не можем остановиться, как это с достаточной ясностью сле­дует из всего изложенного до сих пор, ни на евангельской, ни на гётевской формуле — ни на каком бы слове мы не сделали ударения. Но нельзя не заметить, что все эти формулы, и формула Гутцмана в том числе, необходимо требуют продолжения. Они говорят о том, что было вначале. Но что было далее? Начало есть только начало, т. е. исходная точка движения. Самый же процесс развития необхо­димо включает в себя отрицание начальной точки и движение к выс­шим — лежащим не в начале, но в конце всего пути развития — фор­мам действия. Как это совершается? Попытка ответить на вопрос побудила нас написать данную работу. Мы стремились в продолже­ние ее показать, как слово, само интеллектуализируясь и развиваясь на основе действия, поднимает действие на высшую ступень, подчи­няет его власти ребенка, накладывает на действие печать воли. Но так как мы хотели в краткой формуле, в одной фазе представить все это, мы могли бы сказать: если в начале развития стоит дело, незави­симое от слова, то в конце его стоит слово, становящееся делом. Сло­во, делающее действие человека свободным.