Какая разница между дождем и снегом?

Рядовая французская акушерка как-то заметила: если рожени­це заведомо отказавшейся от ребенка, тотчас после родов при­нести малыша, приложить к материнскому лону — уйдет мать из роддома со своим чадом. Не достанет у нее сил отречься от плоти своей.

Ни ребенка-лягушонка, ни Тему не приложили к материнскому лону. Но на Тему вышел спрос— его усыновили в два года. А в пять лет вернули в детский дом со следами тяжелых побоев. Так он в самом «чувствительном» периоде детства дважды остался без родителей.

Забитый Тема отставал в учебе. В первом классе комиссия 6-го московского психдиспансера актировала его как олигофрена с психопатическими реакциями. Так Тема попал в детский дом для умственно отсталых детей.

Я бы не узнала, что существует на свете Тема Тимофеев, когда б не Ольга Николаевна — врач-реаниматор Русаковской больницы. Находят друг друга люди, которых заботят судьбы детей. Когда-то она спасла от смерти дочь моей соседки. Тогда девочке срочно нужны были лекарства, мы их раздобыли. Оказалось, что тринад­цатилетнему Теме Тимофееву понадобились те же антибиотики, и Ольга Николаевна обратилась к нам за помощью. Она сказала: «Мальчик детдомовский, надежд мало, но если получится...»

Получилось. Двадцать один день Тема был подключен к аппара­ту искусственного дыхания. Разумеется, теперь его судьба стала мне небезразлична. Но Ольга Николаевна не обнадеживала.

«Всё делаем», — отвечала она сухо. В том, что Ольга Николаев­на «всё делает», сомнений не было. Она и дочь моей соседки спасла, будучи сама в предынфарктном состоянии. Переливала свою кровь напрямую, приходила в больницу по воскресеньям. Простой, неостепененный, ничем не прославленный доктор.

Тема выжил. Как только он задышал сам — попросил пори­совать. Тогда-то Ольга Николаевна и заметила: больно уж хорошо рисует для олигофрена. И насчет психопатических реакций усом­нилась: дети после такого испытания еще долго апатичны, депрессивны, а этот — в полном порядке.

Ольга Николаевна попросила меня приехать и посмотреть рисунки Темы.

Не было больше забот у врача-реаниматора! Тема поправлялся. Его перевели в 1-ю хирургию. Здесь его лечила Людмила Витальевна, из тех же неприметных докториц, чья любовь и забота спасли и отогрели не одного «безнадежного ребенка. Пока Теме везло.

Тема сразу мне понравился. Нескладный подросток, с грустными серыми глазами и неулыбчивым ртом. Но нет во взгляде ни недоверия к людям, ни малейшего признака ожесточения. Он сам показал мне рисунки, всяких «Ну, погоди!» и «Бременских музыкантов», перерисованных с пластиночных конвертов. Раскрашенных иначе, и с завидным вкусом.

— А ты сам что-нибудь можешь нарисовать?

— Нет. Мы по трафарету обводили. Потом раскрашивали.

Тема принялся за лепку. Чтобы не смущать его, я тоже пристроилась лепить. Тема действовал уверенно, как опытный мастер. На моих глазах вылепливалась настоящая рысь, рысь, крадущаяся за добычей: морда вытянута, уши торчком, она как бы идет и одновременно пластается, скрываясь от добычи.

Набежали ребята из других палат. Тема оделил каждого пластилином. Все с увлечением лепили, но Тёмины работы выделялись — пластичностью и верностью натуре. Натуре, с которой познакомился по телевизору. Тема остался доволен своей рысью. Решил подарить ее Ольге Николаевне. Спросил, пускают ли меня в реанимацию. Я пообещала передать Ольге Николаевне рысь. Тема призадумался: «А Людмиле Витальевне?»

Я предложила слепить из пластилина вазу с цветами.

— А как?

Значит, как лепить рысь, он знал. А перед пластилиновыми цветами — растерялся. Потому что дано задание. А перед любым заданием умственно неполноценным детям все разжевывают часами.

— Придумай. Ваза — это сосуд. В него наливают воду... Тема моментально вылепил вазу, пришел черед цветов. Их он тоже видел только по телевизору и на картинках. За исключением полевых. Те — видел когда-то, не помнит уже когда, на каком то поле.

Букет вышел знатный. На том и расстались. Страшно был перегружать Тему — он еще был очень слаб, кашлял, тер спину - болели пролежни.

С того дня я стала приходить к Теме. Мы подружились.

А. Л. Венгер, известный детский психолог, в своем заключении написал, что Тема абсолютно нормален, но педагогически запу­щен. Дальнейшее пребывание в интернате для умственно отсталых детей Теме противопоказано, поскольку будет усугублять педагогическую запущенность.

Тему нужно перевести в интернат для нормальных детей. Ольга Николаевна обратилась к директору такого интерната с прось­бой посмотреть Тему. Тот, пообщавшись с мальчиком час, сказал однозначно: беру. С учебой подтянем. Будем выпрямлять его судь­бу. Мы радовались: повезло Теме — попал в добрые руки, но... у нас чью-то судьбу «выпрямить» непросто.

Директриса интерната для умственно отсталых детей позвонила главному врачу Русаковской больницы, сказала, что не потерпит самоуправства и подаст в суд... на больницу. Больница, разумеется, не испугалась: подавать в суд на тех, кто спас жизнь ребенку, — это по крайней мере смешно. Но директриса и не думала смешить. Она поставила условие: Тема должен быть проведен через ту же комиссию 6-го психдиспансера, и, если данная комиссия снимет диагноз, тогда пожалуйста — хоть в академию наук! А если уж вы такие добренькие, то и Катю Умнову заберите — вот уж действительно девочка нормальная, не то что Тёма. Он и с детьми-то не умеет общаться, быстро замыкается.

Разве? Почему же тогда с ребятами в палате он живет душа в душу?

— Ишь, гуманисты! А знаете ли вы, что у нас, в специнтернате, можно человека держать до восемнадцати лет, к тому же наших обеспечивают жилплощадью и освобождают от армии.

Все ясно. Значит, лучше, удобнее жить дебилом, чем нормальным человеком. Тогда чего же мы медлим, пойдем на комиссию в психдиспансер, нас определят в дебилы и дадут, наконец, квартиры?

Но Тема-то нормальный парень! Что правда, то правда — он быстро замыкается. Я сама была этому свидетелем.

К нему пришла учительница (долго болеющие дети охвачены у нас школой). Задала задачу, а сама уткнулась в журнал. Тема не хотел решать задачу. Он мечтал скорее отделаться от математики и идти лепить. Но учительница поставила условие: «Пока те сделаешь — не отпущу». «Очень он ленив думать», — объясни­ла она мне, на мгновение оторвавшись от журнала. На меня из-под очков смотрели равнодушные, холодные глаза.

Тема низко склонился над тетрадью, водил ручкой, калякал, потом просто лег головой на стол.

— И вы хотите перевести его на нормальное обучение, — вздохнула учительница. — Давай решай, что тебе говорят! — перемена тона была разительной.

— Не буду я ничего решать! — Тема швырнул тетрадь и пошел в палату. Он долго молчал. Лепил кошку и молчал. И вдруг сказал:

— Лучше найдите мне мою маму. Меня отец бил, а мама пальцем не тронула.

Лучше... Лучше бы я не приходила к нему с книгами, яблоками и воском, а нашла бы ему маму. Взять бы его к себе! Но всех-то не возьмешь...

— Невезучий наш Тёмка, — Ольга Николаевна звонит мне поздно вечером. Только вернулась из реанимации. — Смотрю, стоит возле цветка алоэ, задумчивый, грустный, трет пальцами Мясистые листья, нюхает. «Ты что, Тем?» — «Мама мне точно такие выжимала в рюмочку. Это — от горла». А к Зое, сестричке нашей, ластится: «Зой, ты замуж выйдешь? Тогда возьми меня себе, я тебе все делать буду». Как быть? Неужели проводить его через эту комиссию?

Из 6-го психдиспансера Людмила Витальевна приехала окрыленная. Обнаружилась знакомая, светило, все поняла, будет за Тёмку.

— Только как его подготовить? А вдруг замкнется? Вчера ребята его навестили, веселенькие. Видимо, антидепрессантами их перекормили. После этого визита он до отбоя молчал. Загрузился. К тому же пришлось его из изолятора в палату перевести, место нужно было, а в палате послеоперационный мальчик с мамой. Мама мальчика обхаживает, нежничает, Тёмка ей нагрубил. Она жаловаться. Я попросила Тёмку, чтоб помягче был. Вроде договорились. Отказных подбросили, некуда пристроить... Вот беда — перед операцией валерьянку не пью, а сегодня как съездила за Тёмиными документами к директорше... Вдруг она подговорит комиссию?!

Вечером, накануне поездки, играли с Темой в «эрудит». И еще две девочки пришли. Заигрались до отбоя. Тема — тугодум, но играет вполне прилично. Значит, выходит, с олигофреном играла в эрудит и не поддавалась. Может, и я того-с?

Утро. Подъехали к месту назначения.

— Тетя Люся, я уже здесь был. Я точно помню, как меня от сюда отправили.

— Куда отправили?

Молчит, смотрит исподлобья, теребит чуб — плохой это признак. Сбой перед комиссией. Не удалось нам его обмануть, все помнит наш бедолага. Неужели помнит, как били его, пятилетнего, до кровоподтеков, — и молчит?'

Вот и комиссия. Солидные, компетентные дамы. Наша Людмила Витальевна, Люся — им не чета. Без крахмального колпака и белоснежного халата стала маленькой, невзрачной — воробышек! И «опоры», пообещавшей содействие, нету.

Я потому такой тон взяла, что знаю, чем все кончилось. Непредвзято сужу и всех против ответственной комиссии настраиваю.

Тут сразу казенщиной дохнуло.

Сидят, читают выписки да бумаги, что Люсе удалось выцарапать у директорши. Потом рисунки пошли по рукам. Смотрят молча.

Тема видит: уплыли его микки-маусы с бременскими музыкантами в конец стола, да там и остались.

Ознакомились с делом, взгляд на Тему. Помнят они его. Вырос. Посыпались вопросы. Тема не отвечает. И — заключительный, коронный:

— Тимофей, скажи, какая разница между дождем и снегом?

— Тем, ты же знаешь, — шепчет Люся.

— Не знаю.

На разнице между дождем и снегом закончили. Тему попросили выйти. Он вышел. Ясно, чего мудрить. Никуда его переводить не надо. Олигофрения явная.

Люся пыталась объяснить комиссии, что предшествовало замк­нутости. Но, на их просвещенный взгляд, причина несущественна. Конечно, могло отразиться, но неадекватность выраженная.

— А рисунки?

— Рисунки? Шизофреники тоже рисуют и стихи сочиняют. Есть объективные показатели, и если вы врач...

Да уж какой Люся против них врач — пичуга! Нет бы вместо вопросов дурацких угостить сироту конфетой «Мишка на Севере» да и отпустить с миром! Только разве Тёмина судьба их интересует? Да нисколько. Им, «чувственно отсталым», важна честь мундира.

А наш Тема — ни бе ни ме ни кукареку. Чего им его жалеть: не в богадельне служат — в психдиспансере!

Зря ездили, ох, зря! Тема заболел воспалением легких. Снова. Сначала Люся думала: кашель у него от трубки, что двадцать один день в горле стояла, да сделали снимок — воспаление. Куда теперь его? Лето на носу, но ни у меня, ни у Люси нет юридического права взять Тему с собой на лето — подкрепить на природе его никудышное здоровье.

— Тетя Люся, не расстраивайтесь, — утешает Тема, — мне теперь все равно. Только вы ко мне туда будете приезжать?

Лето Тема провел в туберкулезном санатории, Люся навещала его каждую неделю. Там ему было хорошо — бегал с мальчиш­ками и рисовал стенгазету. Сам вызвался. К концу августа снова стал кашлять. Вернулся в больницу. Если на этот раз обойдется — он наконец отправится в интернат для умственно отсталых де­тей. Погулял среди нормальных — баста.

Два года в интернате для умственно отсталых сделали свое дело. Нынешний, шестнадцатилетний, Тема больше не рисует, не читает книги, он сколачивает посылочные ящики. В послед­нее наше свидание Тема взял у меня сумку с провизией, развер­нулся и ушел в корпус — ни спасибо, ни до свидания. А я еще долго ждала его у витрины с изделиями умственно отсталых де­тей. Фартуки, коробки, выжигание по трафарету... Выходит, умственно отсталые отличаются от нормальных как бы только одним — неспособностью к творчеству. Возможно, Тему и не глущили транквилизаторами, его просто отучили думать. Чтобы вернуть Теме его природные способности, с ним нужно было работать. А зачем? Пусть сколачивает посылочные ящики.

«Затравленность и измученность не требуют травителей и му­чителей, для них достаточно самых простых нас... Не свой рож­ден затравленным», — горькие слова Марины Цветаевой — правда о Теме.

За окном дождь. Потом повалит снег. Так какая же все-таки разница между дождем и снегом?!