Штайнер Р. Как достигнуть познания высших миров. Ереван, 1992. С. 124

волением, мышлением и чувствованием. Впрочем, конечно, все эти вы­сказывания приводятся здесь не для того, чтобы «отменить» действие как инструмент работы над ролью. Наоборот, этот умопостигаемый эле­мент метода действенного анализа относится к «разведке умом», к изу­чению обстоятельств жизни роли и пьесы, но, выводя на первое место мышление и речь в регуляции поведения, я говорю именно о тренинге действия, научении действовать в воображаемых обстоятельствах. Поэтому далее проговорим то, что касается управления поведением с помощью речи, мышления.

С точки зрения Л. С. Выготского, мысль не является готовым образо­ванием, которое только воплощается в речи. Процесс перехода мысли в речь более сложен: мысль проходит ряд этапов, формируется или «со­вершается в речи». Рассмотрим этот процесс более пристально: может быть, это поможет объяснить некоторые упражнения тренировки мыш­ления или подскажет новые.

Как превращается неясная мысль — предощущение мысли, в ясную, развернутую форму речевого сообщения? Выготский определил форми­рование речи как переход субъективного смысла в понятный другим знак в форме речевого высказывания. Иногда проговаривание вслух, то есть попытка перевести смысл в знак помогает сделать понятным этот знак и для себя, а не только для других. Всем знаком пример: объяснил что-то другому и сам лучше понял. Решающую роль в этом процессе играет внутренняя речь. Она, как уже говорилось, имеет характер от­дельных слов и их потенциальных связей, которые содержат все валент­ности слова (все смыслы, в которых оно может быть применено) в свер­нутой форме.

Свернутая внутренняя речь имеет возможность вновь развертывать­ся и превращаться в организованную внутреннюю речь. Речевое выска­зывание включает не только схему обозначения означающего, но и кон­троль над протеканием всплывающих компонентов высказывания, вы­бор нужных речевых компонентов, требующий специальных усилий — «умственного действия». Контроль или выбор слов формоорганизует мысль, но он же зачастую выхолащивает смысл, делая его плоским. Кон­троль — «сторож», «швейцар» на границе осознания неосознанно­го. Он, конечно, нужен, но он же мешает в определенном смысле. Он ограничивает замкнутую структуру высказывания, которая должна тор­мозить все побочные ассоциации. Нарушения этой «замкнутости» пси­хологи относят к патологии. Но замкнутость отсутствует и у детей.

Нас, конечно, не интересует патология, но проблема снижения конт­роля существует как в психотерапии, так и в сценической педагогике. В психотерапии это необходимо для избавления пациента от личных комплексов и проблем. В сценической педагогике, с одной стороны, для избавления от «бытового паралича», «брони характера», с другой сторо­ны, для снятия шор «средненормального» сознания, ограничивающего «внутренний смысл» речевого высказывания.

От влияния этого «сторожа» здоровому человеку просто невозмож­но избавиться. Но «просить» его не вмешиваться, насколько это возмож­но, нужно учиться. Это то, что М. А. Чехов называл «освобождением от собственной личности» в анкете по психологии творчества. Это один из способов тренировки, «овладения» чужим мышлением — мышлением персонажа. В тренинге актеру нужно, как минимум, попытаться изба­виться отчасти от собственного контролера, который рожден его лич­ным опытом.

Второй открытый психолингвистикой обязательный компонент ре­чевого высказывания, который очень важен нам для тренинга мышле­ния, — «внутренний смысл» речевого высказывания, эмоциональный контекст. Эмоциональный контекст в жизни порожден целью высказы­вания. Вне этого контекста «сторож» не знает, что отбирать, что про­пускать в речь, а что притормаживать. Возможно ли говорить вне эмо­ционального контекста? Будет ли это означать, что таким образом мы обманули «сторожа»?

В жизни такие ситуации тоже иногда встречаются. Примером может быть любое заученное заранее высказывание или слова, которые гово­рятся для сокрытия подлинного внутреннего смысла, — обман, мотор­ное выговаривание общих фраз.

Третий компонент речевого высказывания —диалогичность (даже в монологе). Речевое высказывание всегда адресовано кому-то, часто са­мому себе. И рассматривая этот вопрос, конечно, не обойтись без идей М. М. Бахтина о диалогичности сознания вообще в его, сознания, пре­дельном и идеальном состоянии в эстетическом деянии: «...другое Я — не просто эмпирически наличный "чужой человек", но — именно герой. Не забудем, что эстетическое отношение "избытка видения" возможно только в своеобразном общении автора и героя. Что это означает? "Ге­рой" здесь не просто "герой произведения". Герой это другой человек, который воспринимается мной и понимается мной как мне необходимое Ты, мне насущное Ты, такое Ты, без которого мое бытие бессмысленно.

Я его (героя) воображаю, во-ображаю (возвожу в образ), и именно этим во-ображением я его могу воспринять как целостное, замкнутое, завер­шенное, и — вот парадокс — абсолютно вненаходимое, иное, отдельное от меня — и именно, поэтому особенно насущное (ведь без него я не могу быть собой)»¹.