Итак, вот оно: “Есть городок в Северном Онтарио”.
Книга об одной песне
От авторов
Эта книга посвящена песне Нила Янга “Беспомощный” (“Helpless”), впервые вышедшей на альбоме “Дежавю” (1970) американской рок-группы “Кросби, Стиллс, Нэш и Янг”. Сотня рукописных страниц об одной песне — много это или мало? Скорее много. Длится она на альбоме всего три с половиной минуты, так что к грандиозным по форме музыкальным опусам, заставляющим слушателя потрясенно шевелить волосами и пускаться в велеречивые истолкования, ее никак не отнесешь. В общем, не Бах, не Бетховен, не Шенберг или Берио. Текст песни тоже достаточно прост и вполне вписывается в традицию ностальгических сочинений о потерянном земном рае. В “Беспомощном” этот рай ассоциируется с канадской глубинкой, где прошло детство Янга.
Оговоримся сразу: мы никак не претендуем на роль первооткрывателей, являющих миру проспанный им шедевр. Нил Янг — один из наиболее почитаемых ветеранов рока; в 2007 году ему исполнилось шестьдесят два года, он продолжает активно записываться и выступать. “Беспомощный” — одна из самых известных песен Янга, который неоднократно возвращался к ней и после выхода “Дежавю”. Кроме того, существуют многочисленные записи песни, сделанные другими известными музыкантами.
Но только ли о “Беспомощном” наша книга? Скажем так: и о нем тоже. А еще — о рок-музыке вообще, ставшей главной формой самовыражения рожденных в 1960-е, однако придуманной не ими (отсюда — вечное желание догнать ушедший поезд, понять, как все начиналось). О собственном детстве в провинции и столичном пригороде, юности и взрослении, романах и ссорах с историей, отъездах и возвращениях, перемене участи и мест. Пусть читателя не смущает, что в книге возникают два рассказчика, каждый из которых говорит от собственного первого лица. Создавая литературное двуголосие, мы надеялись на то, что наши голоса звучат слаженно — повествуя, напевая, каждый по-своему, о превращении сегодня во вчера и судьбе тех, кому выпало жить в эпоху перемен.
Включим проигрыватель. Начнем книгу.
There is a town in North Ontario,
With dream comfort memory to spare,
And in my mind I still need a place to go,
All my changes were there.
Blue, blue windows behind the stars,
Yellow moon on the rise,
Big birds flying across the sky,
Throwing shadows on our eyes,
Leave us.
Helpless, helpless, helpless.
Baby can you hear me now?
The chains are locked and tied across the door,
Baby, sing with me somehow.
Blue, blue windows behind the stars,
Yellow moon on the rise,
Big birds flying across the sky,
Throwing shadows on our eyes,
Leave us.
Helpless, helpless, helpless1.
1 © Neil Young.
Есть городок в Северном Онтарио,
Память обойдется лишь уютом мечты,
И мысленно я по-прежнему нуждаюсь в месте, куда уехать,
Все перемены происходили со мною там.
Синие-синие окна позади звезд,
Восходящая желтая луна,
Огромные птицы, летящие по небу,
Отбрасывающие тени на наши глаза,
Покидают нас.
Беспомощный, беспомощный, беспомощный.
Детка, слышишь ли ты меня сейчас?
На двери — цепи, на цепях — замки.
Детка, спой со мной как сможешь.
Синие-синие окна позади звезд,
Восходящая желтая луна,
Большие птицы, летящие по небу,
Отбрасывающие тени на наши глаза,
Покидают нас.
Беспомощный, беспомощный, беспомощный.
...Те несколько фактов, что ничего не значат сами по себе, но которые уводят каждого из нас дальше личной истории и даже — дальше истории вообще...
Маргерит Юрсенар, “Блаженной памяти”.
СТОРОНА“А”
Песенное наваждение. Громкое безумие до десяти вечера (мы же цивилизованные люди!) и тихое, в наушниках, — после. Песню как таковую слышишь лишь в первый раз; затем, уйдя в собственные мысли, воспринимаешь только отдельные всплески голоса, губной гармошки, ударных. Но ставишь ее снова, снова, снова, готовясь к тому, что она закончится, и тут же забывая, что у нее есть конец. Приходишь в себя от громкой тишины в наушниках, переживаешь внезапный ужас, вскакиваешь с кресла, делаешь несколько быстрых шагов к проигрывателю, лихорадочно щелкаешь кнопкой, минуя предшествующие дорожки, вновь запрыгиваешь в кресло, укутываешь ноги в плед (окно открыто, за окном — январь). Пользоваться пультом отчего-то не хочется, как будто ошарашивающее, болезненное переживание окончания является частью ритуала.
Есть городок в Северном Онтарио
Винография:“Chateau Fleur Saint Esperit”. Bordeaux, 2004.
Оливье Нюк, “Нил Янг”.
Все перемены происходили со мною там
Переезд из Торонто в Омими
был отнюдь не единственной сменой места жительства в семейной истории Янгов. За Омими последовал Пикеринг, судя по всему, такой же провинциально-идиллический городок на востоке от Торонто. Нил Персиваль Кеннет Рагланд разводит домашнюю птицу, зарабатывает на этом вполне приличные для подростка деньги и всерьез мечтает о будущей жизни фермера.
Снова Торонто, куда влечет Янга-старшего журналистская фортуна. Юный пикерингский птицевод вынужден распродать свою живность. Приключения на берегах Онтарио продолжаются. Любвеобильный папаша, и без того не отличающийся верностью законной супруге, влюбляется в молодую коллегу по газетному перу, на которой решает жениться. Возмущенная Расси отбывает с детьми в Виннипег. Через некоторое время старшего из сыновей забирает к себе отец. Младший остается с матерью.
Рок-н-ролл уже вошел в его жизнь, чему весьма способствовал поющий по радио Элвис. Незадолго до переезда в Торонто, в 1958-м, на свое тринадцатилетие Нилер получает в подарок от родителей пластмассовое укулеле. За укулеле приходит черед банджо, банджо сменяется гитарой. В конце 1962 года, еще школьником, Янг организует свою первую группу “Эсквайры”. Главному эсквайру, однако, не сидится в Виннипеге. В течение 1964 — 1965 годов “Эсквайры” постоянно наведываются в Форт Уильям на Онтарио, где играют в местных клубах. Группа перемещается в похоронном автобусе, купленном по дешевке специально для этой цели Янгом.
12 ноября 1964 года, в день своего девятнадцатилетия, в форт-уильямской гостинице Янг пишет “Сахарную гору”. Такая гора действительно существует в Северной Каролине, но в биографии Янга она никак не зафиксирована. Дело здесь, конечно же, не столько в определенном месте, сколько в “некоем ощущении”, как сказал бы сам Янг:
О, жить на Сахарной горе
С зазывалами и разноцветными шарами,
В двадцать лет нельзя оставаться на Сахарной горе,
Пусть ты и думаешь, что
Покидаешь ее слишком рано,
Покидаешь ее слишком рано.
Программа намечена, поездки из Виннипега в Форт Уильям явно носят тренировочный характер перед решительным броском вовне из страны детства — с ее радостями, которые, тем не менее, о как хочется сменить на иные, взрослые. Намечена и одна из важных поэтических тем: уход, чреватый тоской по покинутому, ностальгия, возбуждающая лирический драйв.
В 1965 году в Виннипеге он знакомится с фолк-певицей Джоан, или Джони, сменившей тогда же свою девичью фамилию Андерсон на Митчелл (по первому мужу, Чаку Митчеллу, тоже фолк-певцу). Услышав “Сахарную гору”, Джони Митчелл ответит на нее “Круговой игрой”, которая через несколько лет станет хитом — одновременно с “Беспомощным”.
В апреле 1965-го в одном из клубов Форта Уильям, где играют “Эсквайры”, выступает вокальная группа, членом которой является некто Стивен Стиллс. Певцу очень нравится то, что делают “Сквайерз”, особенно игра их гитариста. Симпатия оказывается взаимной. Попивая со Стиллсом пиво в своем похоронном “бьюике” образца 1948 года, Янг размышляет над тем, а не бросить ли ему к чертям своих одногруппников ради музыкальной авантюры с нью-йоркским гостем. Не менее расчувствовавшийся Стиллс оставляет канадцу свой адрес и предлагает подумать о создании совместного бэнда.
Винография: “Les Tamarius”. Domaine Mas Cremat, 2004.
И что же Янг?
Вноябре 1968 года он выпустил первый сольный альбом, а через полгода, в мае 1969-го, еще один, — на этот раз с “Крейзи хорс”, группой, которую впоследствии он будет неоднократно призывать под свои знамена.
А Стиллс? В 1968 году, после распада “Буффало спрингфилд”, Стивен вместе с Дэвидом Кросби и Грэмом Нэшем создали трио, названное по фамилиям его участников. Согласно одной из версий, первая спевка группы состоялась в доме Джони Митчелл, поселившейся к тому времени в любимом калифонийской рок-тусовкой Каньоне Лорел неподалеку от Лос-Анджелеса. Митчелл была своим человеком: ее первый альбом спродюсировал Кросби, а Нэш вскорости стал ее официальным любовником.
Альбом-эпоним “Кросби, Стиллс и Нэш” увидел свет в мае 69-го и был воспринят как откровение “калифорнийского звука”. Состав получился вполне звездным: Стиллса окружал ореол “Буффало”, Дэвида Кросби к тому времени ушли из “Бёрдз”, но общественное мнение было на его стороне, Нэш оставил в Англии весьма преуспевающих “Холлиз”. Тем не менее, как объяснял впоследствии Стиллс, “я не хотел, чтобы мы были еще одним „Саймоном и Гарфанкелем". ...Я имею в виду то, что гармонии и акустические гитары являлись частью шоу, но не всего шоу. Нам также нужно было звучать как рок-группа”.
Кросби отлично справлялся с ролью ритм-гитариста, Нэш тоже мог взять в руки гитару, но основная инструментальная нагрузка лежала все-таки на Стиллсе. Вопрос о четвертом участнике группы обсуждался с Ахметом Эртеганом, президентом фирмы “Атлантик”, выпустившей альбом трио, а до этого занимавшейся “Буффало спрингфилд”. Именно Эртеган настоял на кандидатуре Нила — в качестве приглашенного музыканта. Поначалу Стиллс воспринял это предложение как издевательство над собой. К тому же ему казалось, что группа нуждается не в еще одном гитаристе, а в клавишнике, которого он безуспешно искал. Авторитет Эртегана победил, не случайно в сопроводительном тексте к “Кросби, Стиллсу и Нэшу” он был объявлен лицом, обеспечивавшим “духовное руководство” группой. Встретиться с Янгом было поручено тому же Стиллсу: “Вокальные партии [на альбоме „Кросби, Стиллс и Нэш"] просто-напросто сразили его [Янга] наповал. Я поехал к нему домой; мы говорили о том, что следует оставаться братьями, быть немного старше, и о том, что мы способны играть в одной группе”.
Чуть позже к Янгу отправились все трое. Повторное предложение о сотрудничестве было сделано после того, как — трогательная деталь! — хозяин сыграл гостям “Helpless”. Янг согласился войти в состав бэнда: компания и вправду подобралась славная, а перспектива раскрутки собственного имени на ее фоне выглядела вовсе сказочной. “Беспомощный” канадец, однако, знал, чего хотел взамен: включения своего имени в название коллектива и возможности одновременно работать над сольными проектами. Условия были приняты. На дворе стояло лето 1969 года.
Винография:“Petit Jo”. La Roche buissiere”. Без указания даты.
Отчет об экспедиции
поступил в местное отделение Академии наук в четверг, 27 апреля 2006 года, в двух видах: в виде пухлой папки зеленого цвета с розовыми эластичными тесемочками, перехватывающими ее углы, и в виде файла в формате pdf, который сначала не хотел открываться, но потом, после некоторых усилий секретаря отделения и двух звонков компьютерному специалисту, был прочитан и сохранен под более удобным названием. Секретарь — немолодая женщина, всю жизнь отдавшая, как она говорила, “служению науке”, но, опять же по ее словам, “оставленная на обочине”, — проделала все эти операции в самом конце рабочего дня и собралась уже отправиться на ужин с подружкой (сотрудницей фармацевтической фирмы, тоже испытывающей сожаления по поводу несостоявшейся научной карьеры), когда, случайно заглянув в зеленую папку, зачиталась и вынуждена была перенести резервацию ресторанного столика на более позднее время. Всего она просмотрела около четверти материалов экспедиции, остальное решила изучить дома и отправила электронный вариант отчета на свой домашний адрес. Быстро сделав это, секретарь закрыла дверь кабинета, сдала ключи на вахту и поспешила в ресторан, где ее ожидала немного рассерженная подруга. Именно быстрота манипуляций была причиной того, что она не успела получить ответ от провайдера — ее почтовый ящик переполнен, и поэтому письмо с файлом в формате pdf не может быть доставлено по указанному адресу. За ужином секретарь рассказала о сенсационном отчете и выразила желание “на старости лет” вернуться к научным изысканиям и проанализировать загадочный феномен, открытый экспедицией. Собеседница выразила некоторое сомнение, заметив, что в местном отделении академии найдутся, по ее образному выражению, “желающие въехать в Зал Славы на чужих плечах”. Секретарь не могла не согласиться с этим мнением, но предположила, что у нее есть преимущество, — она уже частично знает содержание отчета и намерена сегодня же вечером полностью ознакомиться с ним. Завершив ужин чашечкой кофе, подруги распрощались и поспешили домой. Дом секретаря находился в десяти минутах ходьбы от ресторана. Она жила с матерью в небольшой квартире, которую смогла купить после того, как блестяще перевела для одного коммерческого издательства популярнейший роман француза П. Марселя “Чудо мнемоники”. Премия за лучший перевод года позволила ей совершить путешествие в Канаду и обзавестись недвижимостью. Квартира располагалась на втором этаже четырехэтажного современного дома, возведенного рядом с железнодорожным полотном, так что попасть к себе можно было, либо пройдя по пешеходному мостику над рельсами, либо проникнув через щель в заборе в запретную зону и перебежав пути. Секретарь всегда пользовалась вторым путем, утверждая, что, будучи нестарой еще женщиной, всегда успеет заметить приближающийся поезд и избежать смерти. В тот вечер она, видимо, столкнулась с неким препятствием, так как утром следующего дня, пятницы 28 апреля 2006 года, ее изуродованное тело было найдено на железнодорожной насыпи.
В то самое время, когда секретарь, еще живая, доедала ньокки в грибном соусе и запивала их бокалом соаве, сторож местного отделения Академии наук заваривал кипятком китайскую лапшу и готовился к просмотру сериала “X-Files”. Этот пожилой человек, завершивший службу в армии в чине майора, по собственному признанию, “боготворил науку”. Чтение фантастики было его любимым занятием. Фантастические фильмы сторож порицал за неуместную помпезность и мелодраматизм, “X-Files” составляли почти единственное исключение. Каждое утро он живо обсуждал научные аспекты прочитанных книг и просмотренных серий с теми сотрудниками академии, которые разделяли его интересы. Разговоры обычно заканчивались утверждением, что науке предстоит еще многое выяснить. В тот самый момент, когда агенты Скалли и Молдер выясняли природу удивительных мнемонических способностей канадского мальчика из городка Омими, который во всех деталях помнил подробности путешествия, совершенного трехлетним Элвисом Пресли (в сопровождении родителей) в Новый Орлеан, на втором этаже академического здания произошло короткое замыкание. Огонь быстро перекинулся на хранившиеся в коридоре нераспечатанные пачки с только что изданным мемуаром покойного главы академии о бурных шестидесятых годах прошлого века. Сторож почувствовал запах дыма, когда огонь уже уничтожил весь второй этаж. Он вызвал пожарных и побежал наверх, чтобы закрыть тяжелую железную дверь, отделяющую первый этаж от остального здания. Следствие так и не смогло установить, почему он закрыл дверь с той стороны и остался на лестничной клетке, к которой уже подступало пламя. Пожарные прибыли с большим опозданием, так как на железнодорожном переезде им пришлось долго ждать маневрирующего поезда. В результате здание отделения академии сгорело дотла. На следующий же день на экстренном заседании городской управы было принято решение построить новое, современное здание на окраине города в районе Парка Памяти. Семья сторожа получила большую компенсацию и страховые выплаты, на которые вдова смогла наконец-то разъехаться с семьей дочери и купить собственную небольшую квартирку на втором этаже четырехэтажного современного дома, который стоял совсем рядом с железнодорожными путями. Ее несколько смущало, что раз в два часа дом сотрясается от грохота проходящего поезда, но во всем остальном место было совершенно идеальное. Предыдущая хозяйка квартиры, одинокая женщина, потерявшая единственную дочь в результате несчастного случая, перебралась в платный комфортабельный дом престарелых, где заботливые медсестры, сиделки и врачи тщетно пытаются справиться с последствиями прогрессирующей болезни Альцгеймера.
Сотрудница фармацевтической фирмы на похоронах секретаря местного отделения академии рассказывала знакомым о том, что ее подруга за несколько часов до смерти была очень возбуждена отчетом некоей экспедиции, обнаружившей где-то на севере страны “место памяти”. По ее словам, там, у подножия так называемых Скал-Близнецов, с наступлением сумерек каждый член экспедиции явственно видел места своих детства и юности. Отчет представлял собой не что иное, как подробное описание этих видений. Особенность загадочного феномена заключалась в том, что каждый видел там места только своего прошлого. Участники экспедиции неохотно делились рассказами, и лишь напоминания о долге перед наукой и грантодателем заставили их составить отчет об увиденном. Получив деньги, исследователи разъехались по своим странам и никакого интереса к результатам экспедиции не проявляли. Так как отчет был безвозвратно утерян в результате пожара, руководство местного отделения решило навести справки у руководства академии. После длительной переписки выяснилось, что академия не заказывала подобных исследований и не имеет никаких сведений о внешнем финансировании таковых.
Винография:“Funes-Miracle”. 1986.
Мы все были здесь раньше.
Мы. Все. Раньше. Здесь. И смысл этой книги в том, чтобы вспомнить свои пребывания в Омими пятидесятых, Сан-Франциско шестидесятых. Даже если, бывший житель советского Н-ска, а затем обитатель западноевропейской столицы, ты попал в Новый Свет гораздо позже. Странное призвание, непонятное занятие: снятие теней с глаз. Теней, отброшенных перелетными птицами.
Винография: “Morel Thibaut. Trousseau”. Cotes du Jura, 2004.
В перерыве послушаем радио.
Только музыкальные радиостанции открывают нам наше музыкальное лицемерие и ханжество. Нет, не то, которое было в те годы, когда объявлялись перерывы для переворачивания дисков на вертаке; нет, нынешнее. Подойдем к мыльнице и покрутим шкалу настройки. Или ткнем компьютерным перстом в баннер какого-нибудь “AccuRadio”. Что за божественно незнакомая музыка польется оттуда! Ты небось и не знал, сколько в мире музыки? Признайся, не знал, так ведь? Теперь знаешь — ее очень много.
Даже не очень много, а бесконечно много. Вообразим: в мире есть около ста стран, в которых существует, в том или ином виде, поп-музыка. Каждый год в свет выходят тысячи, нет, десятки тысяч поп-альбомов. Еще примерно столько же стран, где существует так называемая рок-музыка. Чуть меньше альбомов, но все равно счет явно идет на десятки тысяч. Плюс некоммерческая индустрия — душеполезные этноконсервы, рукодельная электроника, а также заумь, выумь, придурь и смурь. Плюс джаз, то жирующий на рекламные заказы, то честно и скромно перебивающийся с гранта на грант. Всё вместе — сотни тысяч альбомов, не считая выложенных в Сеть мириад песен начинающих гениев. Не забыть бы еще и скромных любителей, пописывающих песенки якобы для себя, но уже положивших простодушный глаз на жюри районного конкурса народного творчества. Алло, вы ищете таланты? Их есть у меня!
В этой чудовищной музыкальной свалке наши претензии быть меломанами по крайней мере смешны. Над надменными знатоками и любителями держать руку на пульсе (если они только не терапевты) обхохочешься. Что они могут знать? На каком таком пульсе они держат свои жалкие пальчики, эти лилипуты, оказавшиеся в Бробдингнеге? Скорее они припадают тонкими бледными губенками к мощному звуковому потоку, да нет, что уж там, к поверхности океана, который оком не окинешь и ухом не ухватишь. На берегу этой страшной звуковой бесконечности мы делаем вид, что всё под контролем и что вон тот барашек набегающей волны явно прекраснее, чем вон тот, видите? ах, он уже исчез, да и бог с ним. Но на самом деле Бог не с ним, а с нами. Это Он хранит нас от шумовой гибели, от звукового обжорства и мелодического несварения; Он защищает наши уши и мозги от нашествия биллионов маленьких ноток, которые, как муравьи, могут заполонить черепные коробки и выгрызть там все до полной чистоты и блеска. Бог, давший нам разрешение на изобретение флейт, барабанов и синтезаторов, распорядился и по другой части. Только недалекие люди думают, что проигрыватели, айПоды, музыкальные радиостанции и Эм-ти-ви существуют для распространения, даже навязывания, музыки. Отнюдь. Бог организует ее в потоки, которые легко регулировать нажатием кнопки или щелчком ушлой мышки; мы получаем право и шанс не быть пожранными нотными насекомыми, так сказать, тянуть малагу из рюмки, а не быть утопленным в бочке с ней, как бедный герцог Кларенс. Так выпьем же за технический прогресс!
P. S. Совсем другое дело с так называемой классикой. Она, слава богу (а перед кем же еще рассыпаться в благодарностях?), ограничена в количестве; что же до качества, то не слишком большие перепады в его оценке есть следствие как раз ограниченности количества оцениваемого. Предположим: нам известна тысяча “классических” композиторов. Нехитрый подсчет покажет, что количество возможных манипуляций этими именами на предмет выстраивания иерархий ограниченно. Так что — при условии, что музыковеды ближайших веков не будут бить балду и околачивать груши, — скоро (“скоро” по меркам истории) такого рода манипуляции будут исчерпаны. И ведь все потому, что кто-то гениальный догадался заявить: “Классическая музыка кончилась”! То есть она хронологически ограничена примерно десятью веками, причем интенсивный рост количества творцов великой музыки приходится на последние четыре столетия. Подавляющее большинство их опусов, которые дожили до сегодняшнего дня, известны — вряд ли нас ждут многочисленные открытия. А это значит, что мы, слава тебе господи, обречены на приятную и безобидную игру вроде простейшей считалки: “Кто лучше: Бах или Бетховен?”, “Стравинский или Шостакович?”, “Вивальди или Гендель?”. Ответ прост: тот, о котором нынче снимают в Голливуде фильм с Николасом Кейджем в главной роли.
P. P. S. От перемены вышеприведенных цифр результаты наших скромных подсчетов никак не изменятся. От разрешения спора на тему “Сколько капель в море” существование самого моря под вопрос поставлено быть не может. Еще до начала любого научного исследования мы знаем, что именно хотим найти. Иначе как мы узнаем, что нашли?
Винография:вечером не исключен один-другой бокал рислинга из Жерносеков.
СТОРОНА “Б”
Февраля 2002
Когда революция превратилась в классику? Битлы — в постшубертианцев? Горячие вмятины на асфальте от ботинок хулиганствующих подростков — в дорогу славы?
И стало видно далеко-далеко, во все концы света. Ясность замысла, отточенность жеста.
Последний Маккартни, непрекращающийся крик бегущего в пылающей одежде. “Дикой жизнью” следовало бы назвать этот, а не ранний. От чего он бежит? От смерти жены? От “сирства”? Слушать невозможно, но можно сопереживать. Пай-мальчик, противопоставлявшийся бунтарю в круглых очочках, оказался самым чувствительным к торжественной кремации при жизни.
Последнего Джаггера слушать также нельзя. Но там нечему и сопереживать. Музыка для облысевших волосатых, борющихся с полнотой в гимнастическом зале. Фигура для рекламы биопродуктов.
Джонни Депп купил пальто Керуака. Биография Леннона вышла в “Жизни замечательных людей”.
Еще как уже. История настоящего. Настоящего времени совершенного вида.
Июня 2002
“Underground. L'histoire”13 (Paris. “Actuel — Denoel”, 2001).
Собрание документов — есть ли это уже исторический труд? Подавляющее большинство материалов — фото и перепечатки статей 1960 — 1970-х годов. Краткие комментарии на полях не уравновешивают архивной громады. Единственный намек на концептуализацию в этом альбоме-книге — распределение по рубрикам:
“Андеграунд, откуда ты вышел?”;
“Фрики”;
“Революция для удовольствия”;
“Освободительные войны”;
“Утопия или смерть”;
“No Future”;14
“Андеграунд, откуда ты взялся вновь?”.
13 “Андерграунд. История”.
14 “Будущего нет” (англ.).
Странно, не вспоминается мне другое французское издание на эту тему — такого объема и так дружно отрецензированное левоинтеллигентской прессой. Междусобойчик, подарок своим, украшение стеклянного столика в гостиной?
Итога не получается. По-видимому, и не хочется. А кому интересно объявлять себя постаревшим? “Актюэль” перевоплотился в “Нову”, сорбоннские заводилы — в ювенильных политиков и философов, которым за шестьдесят.
В основе концепции лежит метафора. Но она все та же. В предисловии указаны три источника, три культурные ассоциации: “Записки из подполья” Достоевского, Французское Подполье-Сопротивление, Америка битников и их продолжателей (отсюда пиетет перед словом-американизмом).
Рассказы ветеранов лишены рефлексии, а та, что присуща давним статьям, принадлежит прошлому, не нам.
“Подполье” — погреб, гроб, могила, в котором хранится милый труп.
Переизобрести метафору!
Вряд ли это был “Мёрфиз”.
До самых недавних времен в Америке господствовала местная пивная продукция (которая, кстати, уже тогда не исчерпывалась ужасным “Миллером” и лишенным опознавательных вкусовых качеств “Бадвайзером”22), и только в крупных городах пиволюбивые этнические меньшинства в специальных местах баловали себя родными “Гиннессом” или “Хайнекеном”. Прочим лагерам, элям, пиллзам, стаутам, биттерам, червезам и пивечкам путь был заказан. Впрочем, как раз не “заказан” в смысле “заказа” — конечно, заказать можно было, наверное, почти все и получить тоже. Но я как-то не представляю себе молодого Янга — патлы, ковбойка, джины, в углу стоит банджо, — мусолящего карандаш в попытке заказать пару ящиков чудного черно-коричневого напитка в далекой Ирландии (не самого известного из гибернских амброзии, меж тем). Вряд ли.
22 Не путать с чешским “Будвайзером”, который медленно, фабиански проигрывает легальное сражение американскому тезке. В этой схватке Голиаф, увы, пришибет бедного Давидушку.
Такой вот пивной изоляционизм и прискорбная нетерпимость, узость пивоваренного сознания характерны не только для Америки. Для Америки как раз они сейчас совсем не характерны. Вкушал я в кукурузных кущах Айовы и “Гиннесс” разливной, и местное темное пивко. Ничего себе. У стойки громоздились два неслабых татуированных полисмена и потягивали, впрочем, “Бадвайзер”. Играл “Криденс”, напротив меня за столом сидел местный врач и рассказывал свою жизнь. Чтобы жизнь не подражала искусству столь подло-подхалимским способом, я подошел к музыкальному автомату и поставил песенку “Токинг Хэдз” про психического убийцу.
Заявлю во весь голос: пивной изоляционизм не свойственен уже Североамериканским Соединенным Штатам, чего, кстати, не скажешь о родине помянутых уже не раз “Мёрфиз” — об Ирландии. Здесь царят две вещи: католицизм и черный портер. Из последних главный — “Гиннесс”; он царствует, имея одесную — “Мёрфиз”, ошуюю — “Бимиш”. “По праву руку — ко-нопелюшка, по леву руку — анаша”, — как пел один доморощенный русский Янг. “Гиннесс” для ирландца — это Свифт, Джойс, Беккет, Кухулин, Парнелл, Коннолли и Де Валера в одном стакане. Группа с литературным названием “Дублинцы” распевает народную песню “Кружка портера” (имея в виду отнюдь не “Мёрфиз”). В пабике главная тема обсуждения — где “Гиннесс” нажористей: у Шона в “Лире” или у Патрика в “Трилистнике”. Как-то мы с приятелем молчаливо, по-джентльменски проводили время в дублинском пабе. Напротив нас уселся невменяемый от пиянства молодой абориген с двумя пинтами напитка на букву “Г”. Он был настолько пьян, что не мог толком поднять веки, не говоря уже о голове. Посидев так минут пять, он вдруг вскинул башку, одарил нас мутным взором, хлебнул из одной пинты, потом из другой и, наконец, неожиданно вежливо и воспитанно заметил: мол, “Гиннесс” сегодня удался. После чего уложил нечесаную головушку аккурат меж двумя стаканами и захрапел.
Самая большая достопримечательность Дублина — не собор, где деканом был гиппофил Свифт, не дом, где Леопольд Блум жарил почку, не почтамт, который за полтора года до ленинской триады захватили повстанцы, и даже не замок, где этих повстанцев расстреляли. Нет. Главная достопримечательность Дублина — завод, где варят “Гиннесс”. На заводе — музей, устроенный с какой-то гринуэевской маниакальной избыточностью и параноидальной нумерологией. Этаж гиннессовской башни отведен под великую рекламную историю излюбленного напитка патриков и шонов. Несколько этажей демонстрируют любознательному посетителю весь технологический цикл приготовления черного ирландского золота. Еще есть парочка этажей, где наглядно изложена история изобретения и коммерческого триумфа утолителя жажды истинного ирландца. На последнем уровне нас бесплатно причастят пинтой только что сваренного достояния Ирландской Республики. Здесь же можно отведать ирландское рагу и обозреть город с величавой гиннессовскои высоты. Желающие могут потом посетить завод, где гонят “Джеймсон”.
В этом черном как смоль море разливанном красный эль подает едва заметные сигналы бедствия. Что же до, собственно, пива, до лагера, например, то статистика говорит о неуклонном росте его потребления; глаза же говорят об обратном. На родине портерного гения Флэнна О'Брайена нынче почему-то принято воспевать полезность прозрачных легких пив, будто смена цвета и плотности способна превратить пьянчуг в добропорядочных граждан. Махнув рукой на мужичков, которые после работы исправно заправляются в пабах густым и черным, радетели (но не родители!) возлагают надежды на молодежь. “Гиннесс” и “Мёрфиз” — напиток отцов, рассудили они, а для юных глоток и глаз мы изобретем что-нибудь молодежное. Осенью 2001 года в спальном районе Дублина я отправился в торговый центр за поганой пиццей навынос и чем-нибудь запить. В ликерке взгляд мой упал на бутылочку с темной этикеткой и надписью “Revolution”. Это был новый молодежный пивасик — светлый, прозрачный, с закосом под антиглобалиста. Пицца оказалась лучше — я смог осилить две трети круга, а вот половину революции пришлось вылить.
Надо ли рассказывать, что я делал в том промозглом ноябре в общежитии теологического факультета Тринити-колледжа; то есть, пожалуй, в самом ненавидимом населением Республики Ирландия месте? Да, я прожил неделю среди будущих протестантских попов — и это в самой католической стране Европы. Я провонял запахом фиш-энд-чипса и честной бедности. В соседней комнате обитал один парень, бывший королевский полицейский в Белфасте. Он рассказывал, что никто, ты понимаешь, никто, ни одна собака, кроме жены, не должна знать, что ты служишь в полиции. ИРАшники придут и убьют тебя. Никто, ты слышишь, парень, никто, кроме жены, не знал, что я служу в этой долбаной полиции. А женка моя форму стирала ночью и сушила ее в подвале, чтобы никто не видел. Мне все это вот где встало. Я послал их куда подальше и решил стать священником. Выучусь и вернусь домой. Я сидел, кивал головой, думал о своем, пузырьки пены лезли из бутылочек “Гиннесса”. Что же я там делал? Толком уже и не помню. Лекции какие-то читал. Когда мой бывший полисмен поднабрался, когда к нам присоединился совсем молодой парень со второго этажа, когда^голландский профессор, живший в восточном крыле, притащил пузырь “Йеневера”, когда к нам прибился еще кто-то на улице, когда мы все ввалились в местный паб — там уже играл главный гимн родному вселенскому убожеству: “Dirty Old Town”, “Старый грязный город”:
Целую свою девушку у заводской стены.
Старый грязный город.
Старый грязный город.
“Дети олд тааааааааааауууууууууууун ” — ныло в моей несчастной голове, пока я извергал изо рта потоки бурой жидкости в треснувший унитаз с веселеньким трилистником на ободке. Когда я вернулся в зал, кто-то уже поставил другую песню той же божественно-алкоголической группы “Погз”. “Потоки виски”. И я почувствовал себя беспомощным перед этими потоками.
Винография:“Paddy” на два пальца. Со льдом и водой. И ни-ни!
Задержим Чеширского кота.
Еще только без пяти десять... К тому же “Беспомощный” с концертника “Neil Young Unplugged” звучит негромко. “Вырубившийся Нил Янг”, “Нил Янг в отключке” — переводчику-шутнику есть из чего выбирать. Альбом был записан 7 февраля 1993-го и вышел 8 июня того же года. Он сделан на основе передачи из цикла “MTV Unplugged”; имеется и кино-версия концерта. “Unplugged” означает “внестудийный” или, буквально, “отключенный”, “вырубленный”. Проект под этим названием был запущен в 1989 году; его звездным периодом стала первая половина 1990-х. Всемирно известная ныне и не имеющая своего отделения разве что на Луне, а тогда еще молодая американская телекомпания, специализирующаяся на музыкальных видеоклипах, взялась за организацию концертов известных “электрических” рок-исполнителей. С обязательным условием: обходиться исключительно акустическими инструментами. Отдадим должное чутью авторов идеи. Любителям погадать на эпохальной гуще есть над чем задуматься — достаточно вспомнить восторги, с которыми были встречены “анплагед”-альбомы Пола Маккартни (1991) или Эрика Клэптона (1992). И не только они. Проект был обречен на успех.
Считать ли этот успех реакцией на техно, отказавшееся от живого, оригинального звука в пользу микса и сэмплинга? Видеть ли в нем триумф экологии, в том числе экологии звуковой? Или — очередную попытку музыкального бизнеса приручить священные рок-чудовища, сделать их участниками безобидной семейной передачи с посиделками у телевизора и неонового камелька? А может быть, дело просто-напросто в усталости шестидесятниковских ушей? Многолетняя любовь к рок-н-роллу, как известно, не проходит для здоровья бесследно. В октябре 1992-го Янг выпустил “Луну жатвы”, альбом, сопоставимый с “Внестудийным Нилом Янгом” по своему если не исключительно, то преобладающе акустическому звучанию. Выходу “Луны жатвы” предшествовало заявление музыканта о том, что он больше не будет играть громких вещей. Электрические буйства довели Янга до гиперакузии, ветеранской болезни рокеров, — патологической обостренности слуха, сопровождающейся искаженным восприятием слышимого24.
Возраст. Проклято