Битва за крепость Ленинград 3 страница
"Но, прежде всего — в госпиталь!"
И в середине ноября я оказываюсь в госпитале в Ростове.
Сталинград
Это пребывание в госпитале действует мне на нервы. Я нахожусь здесь уже целую неделю и не вижу почти никаких перемен в моем состоянии, если не считать того, что я не возвращаю силы строгой диетой и пребыванием в постели. Никто из коллег меня не навещает, поездка ко мне в госпиталь заняла бы у них слишком много времени.
Хотя мы находимся рядом с морем, уже становится холодно, я могу сказать это по ветру, который дует в палату через окна, закрытые чаще всего не стеклами, а крышками из-под коробок.
Мой лечащий врач — отличный парень, но он уже потерял со мной всякое терпение и становится строгим в тот день, когда входит в мою палату и говорит бесцеремонно: "Послезавтра в Германию идет санитарный поезд, я организую там для вас место".
"Я не поеду".
"Но вы просто должны вернуться домой на лечение. О чем вы только думаете?" Он возмущен.
"Но вы не можете отправить меня с фронта по причине такой просто смехотворной болезни. Это очень хороший госпиталь, но я уже достаточно провалялся в постели".
Для того, чтобы не оставлять у него никаких сомнений в том, что я имею в виду именно то, что сказал, я говорю ему: "Я должен возвращаться в мою эскадрилью прямо сейчас".
Сейчас доктор по-настоящему рассержен. Он открывает рот, снова его захлопывает и, наконец, начинает яростно протестовать: " Я не беру на себя никакой ответственности — вы поняли меня, никакой ответственности".
Он молчит секунду, потом добавляет энергично: " Более того, я должен указать это в ваших бумагах".
Я упаковываю свои вещи, забираю документы из канцелярии и отправляюсь на аэродром. Здесь работает механик, который часто ремонтировал самолеты моего полка. Мне нужно только немного везения. Именно в этот момент отремонтированный самолет выкатывают из ремонтной мастерской. Случается так, что его должны доставить в Карпово. в пятнадцати километрах от Сталинграда. Я не могу сказать, что чувствую себя выздоровевшим, ноги у меня заплетаются, как будто бы я во сне. Тем не менее, я отношу это не столько за счет болезни, сколько за счет свежего воздуха.
Два часа спустя я стою на аэродроме в Карпово после полета над Тацинской-Суровикино-Калач. Поле забито самолетами, в основном "Штуками" нашего полка и соседней эскадрильи. Само по себе место не позволяет маскировать машины, оно находится в открытой степи. Поле имеет небольшой наклон.
После посадки я начинаю искать указатель, который может подсказать, где находятся наши самолеты. Вскоре я обнаруживаю штаб полка. Это сооружение, находящееся в центре аэродрома, представляет собой крытую яму, называемую в военных донесениях бункером. Мне приходится немного подождать, прежде чем я могу доложить командиру о своем прибытии. Он только что поднялся в воздух вместе с моим другом Клаусом на короткий боевой вылет. Когда он возвращается, я докладываю о моем возвращении, он никак не ожидал увидеть меня так скоро: "Ну, у тебя и вид! Глаза и все вокруг желтого цвета, как у айвы".
Мне нужно придумать какое-то оправдание и я без всякого стыда отвечаю: "Я здесь только потому, что меня отпустили как выздоровевшего". Это срабатывает. Командир смотрит на начальника штаба и говорит, качая головой: "Если он годен к полетам, то я больше знаю о желтухе, чем все доктора вместе взятые. Между прочим, где твои медицинские бумаги?"
Деликатный вопрос. На аэродроме в Ростове мне позарез нужно было немного бумаги, и я нашел своему сертификату более выгодное и подходящее применение. Я должен думать быстро и отвечаю тем же самым тоном: "Мне кажется, что медицинские бумаги были высланы курьером".
В соответствии с обещанием, которое мне дали десять дней назад, я принимаю командование своей старой эскадрильей.
Мы редко летаем на боевые вылеты. Только однажды мы совершаем налет на одну волжскую пристань поблизости от Астрахани. Наша главная задача — атаки целей в пределах самого Сталинграда. Советы превратили город в крепость. Командир моей эскадрильи сообщает мне последние новости. Наземный персонал остался тем же. Все здесь, начиная от оружейника Гётца и до старшего механика Писсарека. Летный состав — совсем иное дело, прежде всего из-за потерь, но все новые экипажи, которые я тренировал, были направлены в резервную эскадрилью. Жилые и служебные помещения находятся под землей. В очень короткое время я снова обрел чувство дома. На следующий день мы совершаем вылет над Сталинградом, приблизительно две трети которого находятся в немецких руках. Это правда, что русские занимают только одну треть, но они удерживают эту часть города с поистине религиозным фанатизмом. Сталинград носит имя Сталина, а Сталин — бог для всех этих молодых киргизов, узбеков, татар, туркменов и других монголов. Они держатся смертельной хваткой за каждую кучу камней, они прячутся за каждым останком стены. Для своего Сталина они играют роль огнедышащих чудовищ-стражников, и когда эти чудовища спотыкаются, меткие выстрелы из револьверов политкомиссаров пригвождают их к земле, которую они защищают. Эти азиатские ученики тотального коммунизма и политические комиссары, стоящие за их спинами, предназначены судьбой для того, чтобы принудить Германию, а с ней и целый мир, оставить уютную веру в то, что коммунизм есть просто политическое кредо, наравне со многими другими. Вместо этого они должны показать нам первым, а потом и всем другим нациям, что они являются последователями нового вероучения. И Сталинград должен стать Бетлехемом нашего столетия. Но это Бетлехем войны и ненависти, уничтожения и разрушения.
Эта мысль занимает наш ум по мере того, как мы совершаем вылет за вылетом против красной крепости. Часть города, удерживаемая Советами, находятся прямо на западном берегу Волги и каждую ночь русские волокут через нее все необходимое своим красным гвардейцам.
Ожесточенные бои вспыхивают за городские кварталы, за каждый погреб, за кусок фабричной стены. Мы должны сбрасывать наши бомбы чрезвычайно аккуратно, потому что наши собственные солдаты находятся всего в нескольких метрах, в другом погребе или за обломками соседней стены. На наших фотокартах города различим каждый дом. Цель каждого пилота точно помечена красной стрелкой. Мы летим с картой в руках, нам запрещено сбрасывать бомбы, прежде чем мы наверняка опознаем цель и определим точное положение своих войск.
Пролетая над западной частью города, вдали от линии фронта, удивляешься царящей здесь тишине и почти обычному движению по дорогам. Все, в том числе и гражданские, занимаются своими делами, как будто город находится далеко за линией фронта. Все западная часть города сейчас находится в немецких руках, только в меньшей восточной части, на самом берегу Волги еще остались очаги русского сопротивления и здесь идут яростные атаки. Часто русские зенитные орудия замолкают к обеду, возможно потому, что они уже израсходовали все боеприпасы, которые им подвезли из-за реки прошлой ночью. На другом берегу Волги советские истребители взлетают с нескольких аэродромов и пытаются ослабить наши атаки на русскую часть Сталинграда. Они редко преследуют нас над нашими позициями и обычно поворачивают обратно, как только под ними уже нет их собственных войск. Наш аэродром находится рядом с городом и когда мы летим в строю, то должны сделать один или два круга чтобы набрать определенную высоту. Этого достаточно для советской воздушной разведки чтобы предупредить зенитчиков. Судя по тому, как идет дело, мне не нравится мысль о том, чтобы отлучится даже на один час, слишком многое стоит на кону, мы чувствуем это инстинктивно. На этот раз я нахожусь на грани физического срыва, но если они решат, что я болен, это будет означать потерю моего подразделения и этот страх придает мне новые силы. После двух недель, во время которых я чувствую себя скорее в Гадесе, подземном царстве теней, чем на земле, я постепенно восстанавливаю силы. Между делом мы наведываемся в сектор севернее города, где линия фронта пересекает Дон. Несколько раз мы атакуем цели рядом с Бекетовым. Здесь зенитки ведут особенно сильный огонь, выполнить задание очень трудно. Согласно показаниям захваченных в плен русских, эти зенитные орудия обслуживаются исключительно женщинами. Когда мы собираемся на дневные вылеты в этот сектор, наши экипажи всегда говорят: "У нас сегодня свидание с этими девушками-зенитчицами". Это ни в коем случае не звучит пренебрежительно, по крайней мере, для тех, кто уже летал в этот сектор и знает, как точно они стреляют.
Мы регулярно бомбим мосты через Дон к северу от города. Самый большой из них находится рядом со станицей Клетская и этот плацдарм на западном берегу Дона особенно бдительно защищают зенитки. Пленные рассказывают нам, что здесь находится штаб. Плацдарм постоянно расширяется и каждый день Советы перебрасывают сюда все больше людей и снаряжения. Наши атаки на мосты замедляют прибытие этих подкреплений, но они способны быстро восстанавливать их с помощью понтонов, так то вскоре переправа через реку возобновляется.
Здесь, на Дону, линия фронта удерживается в основном румынскими частями. Немецкая 6-я армия сражается в самом Сталинграде.
Однажды утром, после получения срочного сообщения наш полк взлетает и направляется в сторону плацдарма у Клетской. Погода скверная: низкие облака, идет снег. Температура воздуха около 20 градусов ниже нуля, мы летим на малой высоте. Но что это за части идут нам навстречу? Мы еще и полпути не пролетели. Массы людей в коричневой форме — это русские? Нет, румыны! Некоторые из них даже бросают винтовки, чтобы бежать быстрее. Какое позорное зрелище! Мы готовимся к самому худшему. Мы пролетаем над колонной бегущих к северу, потом над артиллерийскими позициями. Пушки брошены, но не выведены из строя. Рядом лежат снаряды. Мы пролетаем еще какое-то расстояние и видим советские войска.
Они обнаруживают, что румынские позиции перед ними никто не защищает. Мы сбрасываем бомбы, стреляем из пушек и пулеметов — но что толку, если никто не оказывает сопротивления на земле. Мы охвачены слепой яростью — в голове рождаются ужасные предчувствия: как можно предотвратить эту катастрофу? Я стреляю из пулеметов в эти безбрежные желто-зеленые волны приближающихся войск, которые ринулись на нас из Азии и Монголии. У меня уже не осталось патронов, нечем даже защитить себя в случае атак истребителей. Сейчас срочно назад, заправляться и пополнять боеприпасы. Против этих орд наши атаки все равно, что капля в море, но я не склонен думать сейчас об этом.
На обратном пути мы вновь видим бегущих румын. Им повезло, что у меня кончились боеприпасы и нечем остановить их трусливый бег.
Они побросали все: свои легко защитимые позиции, тяжелую артиллерию, склады боеприпасов.
Их трусость наверняка закончится катастрофой для всего фронта. Не встречая сопротивления, советское наступление катится дальше на Калач. Если они захватят Калач, то смогут сомкнуть кольцо вокруг захваченной ими части Сталинграда.
В пределах города наша 6-я армия удерживает свои позиции. Под градом сконцентрированного артогня она отражает атакующие волны красных, вздымающиеся навстречу волна за волной. 6-я армия буквально "истекает кровью", она сражается прижатая спиной к рассыпающейся на куски стене и продолжает наносить ответные удары.
К югу от Сталинграда фронт идет вдоль цепочки озер, вытянувшихся с севера на юг и затем продолжается в степи. В этом океане равнин нет ни одного островка на сотни километров вплоть до маленькой Элисты.
Немецкая мотопехотная дивизия, занимающая город, контролирует эти могучие степные пространства. Наши союзники удерживают также разрыв между этой дивизией и 6-й армией в Сталинграде. Красная Армия подозревает, что здесь наш фронт ослаблен, особенно в северной части озерного района и Советы решают прорваться здесь в западном направлении. Они пытаются выйти к Дону! Еще пара дней и русские выходят к реке. Прорыв красных образует брешь в наших линиях и они пытаются достичь города Калач-на-Дону. Это означает смертельный приговор для 6-й армии. Две атакующие группировки русских соединяются в Калаче и кольцо вокруг Сталинграда смыкается. Все происходит обескураживающе быстро. Наши резервы ошеломлены русским и пойманы в их клещи как в ловушку. Во время этой фазы один акт анонимного героизма сменяет другой. Ни одна немецкая часть не сдается до тех пор, пока не выпустит последнюю пулю, не бросит последнюю гранату, не продолжит бой до горького конца.
Мы летаем над котлом во всех направлениях, там, где складывается наиболее угрожающая ситуация. Сохраняется советское давление на 6-ю армию, но немецкий солдат держится твердо. Где бы ни возникала угроза прорыва, она тут же блокируется и контратаки отбрасывают противника назад. Наши товарищи делают невозможное, чтобы сдержать этот прорыв. Они удерживают позиции, уже зная, что пути к их отступлению отрезаны из-за трусости и предательства, которые пришли на помощь Красной Армии. Наш аэродром часто становится мишенью для атак советских самолетов, нападающих с малых и больших высот. Но по сравнению с теми усилиями, которые они затрачивают, ущерб очень мал. Только сейчас у нас так мало бомб, боеприпасов и горючего, что становится неблагоразумным держать все эскадрильи в пределах котла. Все самолеты улетают в несколько заходов и после нашего отлета воздушной поддержки с этого аэродрома уже не будет. Специальная группа под командованием Юнгклаусена остается в котле, чтобы обеспечивать поддержку ожесточенно атакуемой 6-й армии до тех пор, пока оно еще способна подниматься в воздух. Весь остальной персонал перелетает из котла в Обливскую, в 150 км к западу от Сталинграда.
Довольно сильные немецкие силы идут в атаку со стороны Сальска во взаимодействии с двумя только что прибывшими бронетанковыми дивизиями, которые были сняты с фронта. Мы знаем, что это хорошо отдохнувшие элитные части. Атака начинается в северо-восточном направлении с целью восстановить прерванное сообщение со Сталинградом и тем самым вызволить из окружения 6-ю армию. Мы поддерживаем эту операцию, летая от восхода солнца до темноты. Она должна увенчаться успехом, окруженные дивизии должны быть освобождены. Наступление развивается успешно, вскоре наши товарищи захватывают Абганерово в каких-нибудь тридцати километрах к югу от котла. В тяжелых боях они прошли более 60 км.
Несмотря на усиливающееся сопротивление, мы продолжаем наступать. Если сейчас 6-я армия смогла бы оказать давление изнутри на южную стенку котла, операция могла быть ускорена и упрощена, но она с трудом была бы способна сделать это даже если был бы отдан приказ: 6-я армия физически истощена.
Только железная решимость заставляет ее продолжать сопротивление. Распад окруженной армии был еще более усугублен недостатком самого необходимого. Сейчас они оказались без еды, боеприпасов и горючего. Температура обычно между 20 и 30 градусами ниже нуля. Шанс прорыва из кольца зависит от успешных поставок минимального количества припасов в котел. Но бог погоды явно на стороне врага. Длительный период плохой погоды не дает нам возможности доставить припасы. В предыдущих битвах в России операции по разблокированию котлов всегда оказывались успешными. Но на этот раз только небольшая доля незаменимых припасов может достичь своей цели. Позднее возникают трудности с посадкой, и мы вынуждены полагаться на сброс грузов с помощью парашютов, часть которых потеряна. Несмотря на это, мы доставляем грузы в метель и в этих условиях некоторая часть ценного груза попадает к русским.
Другое несчастье приходит с новостями о том, что Советы пробили гигантскую брешь на участке фронта к югу от нас, который удерживается нашими союзниками. Если этому прорыву не помешать, он может повлечь за собой катастрофу всего южного фронта. Наличных ресурсов нет. Прорыв должен быть остановлен. Ударная группа, намеревающаяся пробиться к Сталинграду с юга, — единственная имеющаяся в распоряжении. Наиболее боеспособные части взяты из нее и направлены в опасную зону. Мы ежедневно летаем над немецкими атакующими войсками и знаем силу сопротивления противника. Мы знаем также, что эти немецкие дивизии могли бы дойти до котла и освободить тех, кто оказался там в окружении.
Поскольку наступательный потенциал ослаблен, все кончено. Слишком поздно вызволять из окружения 6-ю армию, ее трагическая судьба неизбежна. Решение остановить наступление на Сталинград должно быть жестоким ударом, слабые остатки этой силы не смогут сделать это самостоятельно.
В двух решающих местах наши союзники поддались советскому давлению. Не по вине немецкого солдата погибла 6-я армия. А вместе с ней — Сталинград. А вместе со Сталинградом — вероятность уничтожения ударных сил Красной армии.
Отступление
Юнгклаусен только что истратил имеющийся запас бомб и горючего и вернулся в полк. Он проделал отличную работу при трудных обстоятельствах, но даже здесь, в Обливской, условия, в которых он нашел нас можно назвать по-всякому, но только не тихими. Однажды утром на дальнем краю аэродрома слышится ружейная стрельба. Как обнаружилось позднее, наземный персонал другой части вступил в бой с регулярными советскими частями. Метеорологи объявляют тревогу, пуская в воздух красные ракеты. Я немедленно взлетаю вместе с эскадрильей и рядом с аэродромом вижу лошадей и спешившихся всадников, это иваны. К северу находится неисчислимое множество лошадей, людей и военного снаряжения. Не требуется много времени чтобы понять: русская кавалерийская дивизия наступает, и нет никого, кто мог бы ее остановить. К северу от нас еще нет сплошного фронта, так что Советы просочились незамеченными через вновь открывшийся разрыв. Их главные силы находятся на расстоянии четырех-пяти километров от нашего аэродрома, а их передовые части уже подошли к нему вплотную. В этом районе нет наземных войск, следовательно, положение чрезвычайно опасное. Первое что нам нужно сделать — уничтожить их артиллерию бомбами и пушечным огнем, прежде чем они смогут занять позиции, потом мы атакуем все остальное. Спешенные кавалеристы двигаются медленно и теряют свою эффективность. У нас, поэтому, нет иного выбора кроме как перестрелять всех лошадей.
Мы взлетаем и садимся без перерывов. Мы лихорадочно торопимся. Если мы не сотрем их с лица земли до захода солнца, наша аэродром окажется под угрозой ночного нападения.
После обеда мы видим несколько советских танков. Они идут на полной скорости в направлении аэродрома. Мы должны их уничтожить, в противном случае все пропало. Мы сбрасываем на них бомбы, они маневрируют, чтобы их избежать. Необходимость защитить себя дает нам точность, которую мы никогда раньше не имели. После атаки мы набираем высоту и возвращаемся на аэродром по самому короткому пути, удовлетворенные проделанной работой и успехом наших оборонительных мер. Неожиданно прямо перед собой я вижу... справа, на краю летного поля... это просто невероятно! Последний советский танк избежал суматохи, вызванной нашей бомбежкой, и намеревается выполнить свою задачу. Он один может расстрелять и сжечь все самолеты, стоящие на земле. Я пикирую и хорошо направленная бомба попадает в цель и уничтожает танк в нескольких метрах от взлетной полосы.
Вечером я совершаю семнадцатый вылет за этот день и мы внимательно смотрим на поле боя. Здесь тихо, все стерто с лица земли. Сегодня ночью мы можем спать, ни о чем не беспокоясь. Во время последних вылетов наши зенитки оставили свои позиции и сформировали нечто вроде защитного экрана на краю аэродрома на случай если каким-нибудь оставшимся в живых иванам ночью взбредет в голову бежать не в ту сторону. Я лично думаю, что это маловероятно. Немногие уцелевшие будут скорее докладывать в каком-то штабе, что их кавалерийская дивизия не вернется и должна быть списана.
Незадолго перед Рождеством мы стоим в Морозовской, немного дальше к западу. Здесь с нами происходит почти то же самое. Иван прячется в нескольких километрах от аэродрома, в Урюпинске. Погода мешает полетам. Мы не хотим, чтобы иван атаковал нас ночью, когда мы не сможем нанести ответный удар с воздуха. 24 декабря мы должны в любом случае перелететь на другой аэродром к юго-востоку. Продолжающаяся плохая погода заставляет нас повернуть обратно во время полета и провести Рождество в Морозовской. В рождественскую ночь мы все знаем, что наша охрана может поднять тревогу в любой момент. В этом случае нам придется защищать аэродром и самолеты. Никто не чувствует себя в полной безопасности, кто-то лучше скрывает свои чувства, кто-то — хуже. Хотя мы поем рождественские песни, нет атмосферы настоящего праздника
На следующий день мы узнаем, что в рождественскую ночь Советы захватили соседний аэродром в Тацинской, в 50 км к западу, где расположена наша транспортная эскадрилья. Советы проявляют небывалую жестокость: тела некоторых наших товарищей страшно изуродованы, с выколотыми глазами и отрезанными ушами и носами.
Сейчас мы видим Сталинградскую катастрофу в полном объеме. Во время рождественской недели мы атакуем советские силы севернее Тацинской и рядом с нашим аэродромом. Постепенно боеспособные соединения Люфтваффе подтягиваются из тылов и из резервистов сформированы свежие наземные части, которые прикрывают наши аэродромы. Оптимисты могут назвать это фронтом, но эти части не могут драться по-настоящему пока не будут подкреплены испытанными регулярными войсками, способными переломить ситуацию, за которую их нельзя винить. Впереди много трудностей и нужна импровизация. Благодаря новой ситуации мы больше не способны оказывать поддержку фронту на реке Чир, в районе Нижне-Чирской и Суровикино.
Этот фронт — первый только что созданный барьер, вытянувшийся в направлении с востока на запад против противника, атакующего с севера. Местность здесь совершенно плоская и никаких естественных препятствий нет. Вокруг, насколько видно глазу, расстилается степь. Единственное укрытие — так называемые балки, или овраги, дно которых метров на десять ниже, чем расстилающейся вокруг равнины. Они относительно широкие и в них можно укрыть машины, но только если их ставить друг за другом. Вся эта степная страна простирается на сотни километров от Ростова до Сталинграда. Если врага не удалось накрыть на марше, его всегда можно найти в таких потайных местах.
В ясную холодную погоду утром часто стоит туман, он не рассеивается до тех пор, пока мы не поднимемся в воздух. Во время одного из полетов на Чирский фронт мы только легли на обратный курс, когда туман внезапно сгустился. Я немедленно приземлился вместе со всей эскадрильей на большое поле. Наших войск здесь не видно. Хеншель отправляется с несколькими бортстрелками на разведку. Через три часа они возвращаются, они смогли найти нас, только крича во все горло. Я еле-еле могу видеть свою вытянутую руку. Незадолго перед полуднем туман немного поднимается и вскоре мы успешно приземляемся на нашем аэродроме.
Январь проходит быстро и прежде чем перебазироваться в Шахты, мы временно размещаем нашу штаб-квартиру в Тацинской. Мы вылетаем отсюда в основном против тех вражеских сил, которые угрожают району Донца. Для боевых вылетов дальше к северу, моя эскадрилья использует аэродром в Ворошиловграде. Отсюда недалеко до Донца, легче бороться против возможных попыток противника организовать переправу. Из-за непрекращающихся вылетов и сильных боев со времен Сталинграда, резко падает число самолетов, которое мы способны поднять в воздух за день. Во всей эскадрилье самолетов достаточно чтобы сформировать одну сильную группу. Вылеты одновременно против нескольких целей редко дают результат и мы летаем одной группой, руководство которой обычно возлагается на меня. Весь район Донца полон промышленных объектов, в основном шахт. Как только Советам удается здесь закрепиться, их потом почти невозможно выбить. Здесь они могут найти хорошие укрытия и маскироваться. Атаки на малой высоте среди труб и терриконов имеют обычно лишь ограниченный успех, пилотам приходится уделять слишком много внимания разным препятствиям и они не могут сконцентрироваться на своем задании.
В один из этих дней Ниерман и Кюфнер празднуют свой день рождения. К северо-западу от Каменска мы высматриваем врага, в особенности танки, и отдельные самолеты отделяются от строя. На хвост самолета Кюфнера и Ниермана садиться Ла-5. Я предупреждаю их об опасности, но Ниерман переспрашивает: "Где?". Он не видит вражеский истребитель, потому что тот зашел сзади. Вот он уже открыл огонь с близкого расстояния. Я немедленно поворачиваю обратно, хотя и без особой надежды поспеть вовремя. В долю секунды я сбиваю его, прежде чем тот успевает сообразить, что происходит. После этого Ниерман больше не утверждает, что всегда способен заметить любой истребитель.
Такое "празднование дня рождения" обычно проходит очень весело и часто кого-то разыгрывают. Так и на этот раз. С нами сидит наш медик. Наши летчики говорят, что он не может выдержать "грохот стрельбы". Рано утром Юнгклаусен идет к телефону и поднимает доктора прямо с постели. Юнгклаусен изображает из себя начальника медицинского корпуса:
"Немедленно собирайтесь, полетите в котел".
"Простите, не расслышал?".
"Немедленно собирайтесь, полетите в Сталинградский котел".
"Я не понимаю".
Доктор живет этажом ниже, и мы удивляемся, почему он не слышит громкого голоса Юнгклаусена, доносящегося из комнаты наверху. Должно быть он слишком взволнован.
"Вы знаете, у меня сердце больное".
"Это не подлежит обсуждению. Приказываю вам отправляться в котел немедленно".
"Но меня только что оперировали. Нельзя ли послать кого-нибудь другого"?
"Вы что это, серьезно? Не могу поверить, что вы отказываетесь выполнять этот приказ. В какой же дрянной ситуации мы оказались, если не можем даже на вас рассчитывать"?
Мы покатываемся от хохота. На следующий день доктор бегает кругами, но клянется любому, кто его слушает, что, возможно, и ему придется выполнять это крайне опасное задание. Через несколько дней ему открывают карты и он подает рапорт о переводе в другую часть. Лучше для него, лучше для нас.
В эти дни на короткое время мы используем аэродром в Ровенках и затем перемещаемся в Горловку, недалеко от Сталино, промышленного центра Донбасса. Сильные метели мешают вылетам, подъем эскадрильи в воздух требует всегда много времени.
В качестве замены к нам посылают Швирблата и свой первый боевой вылет он совершает со мной в район Артемовска. Я взлетаю немного раньше, потому что он испытывает видимые проблемы с разбегом по снегу. Затем, после того как он взлетает, вместо того, чтобы держаться ко мне поближе, он идет за мной следом на большом расстоянии. Несколько “Ла-5” резвятся вокруг него, используют его самолет для тренировки на меткость. Это просто чудо, что его еще не сбили, он летит по прямой, не пытаясь уклоняться, очевидно, думает, что все так и должно быть. Мне приходится поворачивать и идти за ним, после чего истребители исчезают. После посадки он обнаруживает пулевые отверстия в фюзеляже и в хвосте. Он говорит мне:
"Досталось мне от зениток! Наверное, это зенитки, потому что я не видел ни одного истребителя".
Я отвечаю с ноткой сарказма:
"Я должен горячо поздравить вас с отличным задним стрелком, который, наверное, вознамерился ничего не замечать — даже то, что "Ла" использовали его для тренировки в меткости".
Тем не менее, позднее Швирблат показывает себя с самой лучшей стороны. Все говорят о нем как о моей тени, когда мы летим вместе, он висит сзади как приклеенный. Кроме того, он присоединяется ко мне во всех моих спортивных делах с тем же самым напором, и он не курит и не пьет. Проходит совсем немного времени, и он предоставляет доказательства своего летного мастерства. Он почти всегда летаем моим ведомым и мы часто отправляемся на задание вдвоем. Нам не удается отдохнуть, потому что Советы пытаются прорваться на запад через дорогу соединяющую Константиновскую и Краматорск в направление Славянска, к северу от нас. Во время одной из атак я совершаю 1000-й боевой вылет. Мои товарищи поздравляют меня и организуют для меня трубочиста и поросенка — на счастье. Несмотря на мое упрямство, 1001-й боевой вылет оказывается последним на следующие несколько месяцев, — я получаю новое задание.
Штука” против танка
Я должен ехать домой на побывку, но решаю прежде лететь в Берлин, чтобы выяснить, куда они собираются меня направить. Меня ожидает специальное задание и поэтому я должен прибыть в департамент Министерства авиации. Как я узнаю, единственной причиной нового назначения является большое количество моих боевых вылетов.
Но в Берлине никто ничего не знает.
“В таком случае я могу немедленно вернуться на фронт, скорее всего мое начальство просто ошиблось”.
Тем не менее, в министерстве и департаментах возможность ошибки отрицают в принципе. После длинных телефонных переговоров мне приказывают следовать, по окончании моего отпуска, в Рехлин, где проводятся эксперименты по применению противотанкового оружия с самолетов. Эти эксперимент ведутся под руководством капитана Степпе, моего старого знакомого. Потом мне придется лететь в Брянск для того, чтобы проверить теорию практикой. Это обнадеживает, но все равно, испытания нового оружия — не участие в боевых действиях. Меня поздравляют с присвоением звания капитана.