Из сада на веранду поднимается Галина.

ГАЛИНА. А я к вам. Не поздно? Вдруг такая тоска напала! И, как нарочно, вечер нынче душный, майский. Вся Москва черемухой пахнет. Я совсем одурела.
ЛАВРУХИН. Будет гроза.
ГАЛИНА. Настасья Владимировна, милая, здравствуйте! (Целует ее) А хорошо у вас тут, в поселке Сокол. Тишина, живете как на даче, и метро рядом! Вот вы и москвичи теперь. Оседлые москвичи. Только со свадьбой вы затянули дело, граждане.
ОЛЬГА (неуверенно) Это все Миша, никак не соберется.
ТЁТЯ ТАСЯ (заметив, что все молчат) В Саратове у нас была чудесная квартира. Бельэтаж, зеркальные окна! Впрочем, привыкнуть можно ко всему. Даже к Москве.
ЛАВРУХИН. Позавчера письмо от Олега Доронина пришло из Нарьян-Мара.
ГАЛИНА. Ну, как там?

ЛАВРУХИН. Ты же знаешь Кузя умерла от воспаления легких. (П а у з а)

ГАЛИНА. Да, бедная Кузя, очкарик. (Помолчав) Трудно ему будет одному.
ЛАВРУХИН. Зовёт меня к себе.
ГАЛИНА. Поедешь?

ЛАВРУХИН. Не решено. Следовало бы, конечно, поехать. Нет, тут не в одном Олеге дело. (Сжимая кулаки) Самостоятельность! Это мне сейчас знаешь, как потребно? За все отвечать самому. Заманчиво, черт. Но сегодня меня вызвал Иван Степанович и предложил.
ГАЛИНА (перебивая). Кстати! На днях Ведерников рассказывал, что ваш знаменитый Иван Степанович переводит его к себе в экспериментальный институт.
ЛАВРУХИН. Не знаю. (Подумав) За последив время Шура со всеми перессорился в клинике. И вообще неладно с ним. Изобрел какой-то новый мозольный пластырь и получил уйму денег, а потом истратил их самым дурацким образом. Словом, совсем закружился малый. (Помолчав) Вот и сегодня всех нас подвел. Не явился на занятия, а записи были у него, и наш кружок не состоялся.
ОЛЬГА. Мне как-то Иван Степанович про него сказал: «Если бы вы знали, как я не люблю своего любимого ученика!»

ЛАВРУХИН (помолчав). Я пойду к себе, займусь немного. Когда будет чай, позовите! (Уходит в соседнюю комнату).

ГАЛИНА (смотрит на раскрытые тетрадки Ольги) А вы все с экзаменами мучаетесь?
ОЛЬГА (улыбнулась) Приходится. Я ведь всегда хотела быть врачом. Помню, еще в детстве всех своих кукол лечила.
ГАЛИНА. У вас, верно, в семье врачи были?

ОЛЬГА. Нет, у нас семья военная. Отец был штабс-капитан царской армии, его в двадцатом году расстрелял Колчак за переход на сторону красных. Мы ведь сибиряки, моего прадеда в Тобольскую губернию сослали, он был декабрист, служил в Черниговском полку.
П а у з а.
ГАЛИНА (неожиданно) Ведерников, часто у вас бывает?

ОЛЬГА. Нет, у них нелады с Мишей.
ГАЛИНА. Еще бы! На курсе Шура Ведерников считался самым способным, и вдруг первую кандидатскую степень из окончивших получает не он, а Миша, (Усмехнулась) Есть от чего прийти в отчаяние.
ОЛЬГА (уклончиво) Он, кажется, очень нуждается сейчас?

ГАЛИНА. Конечно, им живется труднее. Родилась девочка, и Люсе пришлось бросить работу на телеграфе. Впрочем, Шурку это совершенно не заботит. Он тратит не задумываясь все, что у него есть в кармане.
ОЛЬГА. Но он у всех занимает деньги. Даже у вас.
ГАЛИНА (удивленно) Откуда вы знаете это?

ОЛЬГА. Он сам рассказывал. (Пауза)
ТёТЯ ТАСЯ. Дождичка не миновать. А Нина ушла без калош! Это может очень повлиять на ее голосовые связки. (Озабоченная, уходит)

ОЛЬГА. Галина, скажите, что произошло между вами? Почему вы...
ГАЛИНА (резко) Почему я не стала его женой? Так вот, выражаясь не фигурально, милая девушка, ему было на меня наплевать! Понятно? О, иногда он бывал очень внимателен и заботлив, но, - из вежливости. Он жил какой-то странной, единоличной жизнью, в душевном смысле. Ничего не давал и брать не хотел тоже. Последнее было особенно обидным, и я ушла. (Усмехнулась) Как видите, он не очень огорчился. Впрочем, совесть у него все-таки есть, и если бы он понял всю меру своего эгоизма, то еще застрелился бы, пожалуй. Вот почему он никогда не позволит себе этого понять. (Помолчав) Здесь, в Москве, живет его мать, но он почти не бывает у нее. Придумал, видите ли, что прежде ему следует прославиться! Явится этакий герой с портретом, напечатанным во всех газетах, и поразит старуху мать! (В сильном волнении) Он все отнял у меня, все, даже мою любовь к нему. А знаете, что во всем этом самое страшное? (Тихо) Я жалею, что оставила его. До сих пор жалею.
ОЛЬГА (настойчиво) Почему?
ГАЛИНА. За что, по-вашему, можно полюбить? По-моему, за талант - это самое красивое, что есть в человеке. Я любила его талант, пожалуй больше, чем его самого. Придумывала Шуре волшебное будущее и в этом будущем первое место оставляла себе. Ну, а нынче, как видите, осталась ни с чем. Бросила учиться. Все полетело кувырком. Все. (Молчание) Но, собственно, что вам до этого?

ОЛЬГА. Вы очень, очень одиноки… Так? (После паузы, вдруг.) Мне бы хотелось быть вам другом.
ГАЛИНА. Женская дружба… Не знаю-не знаю. Это звучит как-то провинциально. Дружба дело мужчин, только у них мы ее можем встретить в чистом виде. (П а у з а) Впрочем, для вас моя история может быть поучительной.
ОЛЬГА (живо) Для меня?

ГАЛИНА. Вы очень любите Михея?

ОЛЬГА (не сразу) Он самый чистый и честный человек из всех, что я встречала. Правда, слово «любовь» очень неточное слово. Раньше, девчонкой, мне казалось, что любить значит пожертвовать всем, что имеешь. Я ошибалась. Любить значит научить, помочь, спасти.
ГАЛИНА. Спасти? По-вашему, выходит, можно полюбить только того, кто нуждается в спасении?

ОЛБГА (растерялась) Нет. Не знаю. (П a у з а) Да. Может быть…
ГАЛИНА. Ну, если так, положение Миши безнадежно, он сам всякого спасет. (Помолчав) Бедный Миша. Но он все еще надеется, что вы полюбите его. Вот почему второй год откладывает свадьбу. (П а у з а) Фу-ты, наболтала я вам с три короба всякой дичи! Вы не очень верьте тому, что я говорила о Шуре. Мне ведь трудно быть объективной. Вероятно, он лучше, чем я думаю о нем. Вероятно.

На веранде появляются Павлик и Люся.

ПАВЛИК. Оленька, можно к вам? Галина Сергеевна, примите привет.
ОЛЬГА. Конечно, входите. Павлик. Здравствуйте, Люся.
ЛЮСЯ. Добрый вечер. А что, Александр Николаевич не у вас? Прямо не знаю, что думать, он ведь и ночевать не приходил после вчерашнего.
ОЛЬГА. После вчерашнего?

ЛЮСЯ. Ну как же! Ведь сейчас первенство Москвы по боксу разыгрывается, и у Шуры вчера был бой с самим Штейном! Ах, если бы вы видели, как Шура в первом раунде работал! Он шёл вперед, непрерывно атакуя, и чисто выиграл раунд. Скажешь, не правда, Павлик? А во втором Штейн подловил его под левую руку, и тут началось. Он три раза сбивал Шурика в нокдаун, но Шурик все-таки подымался, и все кричали: «Ведерников, давай!» А кричать было не надо, на Шурика это так действует. Он перестал закрываться и в конце раунда Штейн его нокаутировал прямым слева. Его унесли с ринга. Мы с Павликом ждали его, но он вышел другим ходом, он ведь такой стеснительный, когда проиграет.
ОЛЬГА. Где же он ночевал?

ЛЮСЯ. Не знаю. (Улыбнулась). Ну, ничего, скоро все переменится. Вы слышали, его в Экспериментальный институт переводят.
ПАВЛИК (радостно) Вот увидите, Оленька, лет через десять все нас будут спрашивать: «Как? Неужели вы сокурсник знаменитого Ведерникова?» Увидите!

ЛЮСЯ. Ну, знаменитого! Вы скажете, Павлик! А по мне даже лучше, если он не знаменитый.
ГАЛИНА. Почему же это?

ЛЮСЯ. (очень искренне) Все-таки! И любить меня больше будет, и к другой не уйдет. (Улыбнулась) Я иногда даже иду по улице и думаю: вот если бы он под трамвай попал, я бы так о нем заботилась.
ОЛЬГА. Ну что за чудовищные вещи вы говорите, Люся.
ЛЮСЯ. А что. Я правду сказала. Я верно так думаю.
ГАЛИНА. Да. (Помолчав) Вероятно, самое страшное, это летающая рыба, а? Щука, у которой крылья. Представляете?

ЛЮСЯ. При чем тут рыба, я не понимаю.