Нарциссическая личность с эго-синтонным антисоциальным поведением

Следующий уровень в континууме патологии Супер-Эго представлен функционирующей на пограничном уровне нарциссической личностью с антисоциальными чертами, но не страдающей антисоциальным личностным расстройством в собственном смысле слова, а также пациентами со злокачественными формами патологического нарциссизма, у которых агрессивное ощущение своей значимости выражается в Эго-синтонном антисоциальном поведении. У таких пациентов в переносе появляются выраженные параноидные черты, даже в тех случаях, когда эти черты не доминируют в их характере. В переносе у них даже может появиться бредовая параноидная регрессия.

Один пациент с нарциссической личностью и тяжелыми параноидными чертами характера на сеансах ярко проявлял свою грандиозность и хвастался. Он непрерывно жаловался на глупость, невежество и нечестность различных авторитетов и вынуждал меня молча выслушивать его речи, предполагая, что я со всем соглашаюсь. “Осмелившись же” ставить под сомнение какое-то его высказывание, я становился еще одним примером непорядочных людей, облеченных властью. С его почти непробиваемым ощущением своей грандиозности сочеталось обаяние, позволявшее ему произносить совершенно аморальные речи. Когда я прямо не возражал ему, он оставался веселым и дружелюбным. Кроме того, он обманывал меня, говоря о своем антисоциальном поведении, связанном, в частности, с наркотиками. Нередко я получал сведения о его реальной жизни лишь через социального работника, который узнавал обо всем от родителей пациента, после того как они поговорят с полицией. Когда я представлял ему эти факты, он охотно признавал свою ложь, оправдывая свое поведение как нечто вполне логичное в мире ограниченных и жестких людей, пользующихся своей властью.

Тем не менее этот пациент, в отличие от упомянутых ранее, был способен во взаимоотношениях косвенно выражать свою зависимость от меня; он сильно расстраивался, когда я не мог принять его в привычное время, и очень нервничал, если задерживалось начало сеанса. Хотя в конечном итоге он прервал терапию, но поддерживал периодические контакты со мною, предполагая продолжить терапию в будущем. Позднее он смог участвовать в непродолжительных периодах терапии с другими психотерапевтами. Согласно сведениям, которым можно доверять, антисоциальные черты его характера сгладились.

У таких пациентов антисоциальное поведение имеет оттенки агрессии, ярости, мести; кроме того, у них есть глубокая параноидная тенденция приписывать подобные реакции окружающим. Ложь и мошенничество у них Эго-синтонны и вписываются в их картину мира, представляющегося местом, где, чтобы выжить, надо либо лгать и обманывать, либо убивать, либо же искать психологической безопасности в бегстве от страха смерти. У этих пациентов мы видим больше дикой агрессии и садизма, чем привычной и самодовольной нечестности; часто в их прохладных социальных взаимоотношениях можно найти остатки нормальной честности.

Якобсон (1971), описывая склонность параноидных пациентов к предательству, указывает, что в детстве они часто сталкивались с несправедливостями, пренебрежением и жестокостью, а у их родителей существовали глубокие супружеские конфликты. У таких пациентов в раннем детстве появляется установка на подчинение, окрашенная мазохизмом, по отношению к родителям, а стоящая за этим злоба проявлялась в жестокости, направленной на младших братьев и сестер, и в попытках натравить одного члена семьи на другого. Якобсон изображает альтернативу между открытой агрессивностью и параноидными чертами, с одной стороны, и подчинением и предательством вместе с прочими антисоциальными тенденциями – с другой.

На наиболее патологическом конце спектра, включающем антисоциальные личности в собственном смысле слова и нарциссические личности с выраженными антисоциальными чертами или проявлениями злокачественного нарциссизма, явно преобладают примитивные слои садистических предшественников Супер-Эго. Агрессия у таких пациентов практически не содержит признаков какой-нибудь интеграции с идеализированными предшественниками Супер-Эго, этим людям свойственно также стремление господствовать над любыми объектными отношениями и разрушать их (они могут выносить лишь полностью подчиненных и используемых “рабов”, что позволяет им проявлять силу, в которой выражают себя садистические предшественники Супер-Эго).

Собственно антисоциальная личность как бы идентифицируется с примитивной, бесчеловечной, абсолютно внеморальной силой, которая получает удовлетворение только тогда, когда проявляет ничем не ограниченную агрессию, не стараясь рационализировать свое поведение и не опираясь на какие-либо ценности, кроме самой этой силы.

У нарциссической личности с антисоциальными чертами и при злокачественном нарциссизме можно наблюдать хотя бы в слабой степени проявления идеализированных предшественников Супер-Эго, то есть садистические предшественники Супер-Эго окрашены примитивной идеализацией. Садистическое и эксплуататорское поведение пациента “морально оправдано”, по крайней мере, для самого пациента. В переносе такие пациенты (не психопаты) реагируют сильной яростью на попытки поставить под вопрос “оправданность” их жестокого и эксплуататорского поведения. Эти пациенты как бы идентифицируются не просто с садистическим убийцей, как психопаты, но с жестоким божеством, с бесчеловечным и эгоцентричным богом.

Активизация параноидных идей в переносе у этих пациентов есть проявление садистической грандиозности и жестокости наиболее примитивных, не смягченных или не нейтрализованных слоев Супер-Эго. Садистические или жестокие родительские образы, а также конституционные факторы, мешающие нейтрализации примитивной агрессии или контролю над ней, играют основную роль в этиологии таких нарушений. Бессознательная идентификация грандиозного Я пациента со свойствами этих примитивных садистических предшественников Супер-Эго также показывает слабость или недоступность альтернативных интернализованных объектных отношений и разрушение Я – и объект-репрезентаций, на которые направлено либидо.

У описанных только что пациентов с глубокой патологией Супер-Эго интернализованный мир объектных отношений прошлого, открывающийся при генетической реконструкции, обычно включает в себя образ подавляющей родительской фигуры, которая представляется пациенту всемогущей и жестокой. Эти пациенты всегда ощущают, что любые добрые взаимоотношения любви, удовлетворяющие обоих участников, невозможны – или, если возможны, то хрупки, легко ломаются и, что еще хуже, являются мишенью для нападения со стороны всемогущего и жестокого родителя. В типичном случае они ощущают, что полное подчинение – фактически, с растворением в нем, – власти жестокого и всемогущего родителя есть единственное условие для выживания, и потому все связи с альтернативными хорошими, но слабыми объектами надо разорвать. Наконец, опьяняющее чувство власти и удовольствия при идентификации с жестоким всемогущим объектом дает им ощущение свободы от страха, страдания и ужаса и убеждение, что удовлетворение агрессии – единственный подлинный способ отношения к другим людям.

НЕЧЕСТНОСТЬ В ПЕРЕНОСЕ

Следующий уровень патологии Супер-Эго мы видим у тех пациентов, которые постоянно скрывают или искажают важную информацию о своей жизни или о своих субъективных переживаниях, другими словами, лгут, выпуская одно, добавляя другое, в ситуации терапии. К ним относятся пограничные пациенты без выраженной нарциссической психопатологии, а также некоторые нарциссические пациенты, функционирующие на пограничном уровне. Их нечестность, как правило, имеет защитную природу, прямое или открытое антисоциальное поведение у них мало выражено, а объектные отношения – лучше по качеству. Иногда в течение долгого времени терапии не удается заметить относительную серьезность патологии Супер-Эго у таких пациентов.

Типичным примером являются пациенты, которые не упоминают о каких-либо важных аспектах своей жизни и взаимоотношений с окружающими из боязни, что аналитик будет критиковать их или попытается изменить их поведение в этой сфере. Иногда они “признаются” в таком поведении аналитику и потом продолжают делать то же самое, косвенно полагая, что признание освобождает их от ответственности за свои поступки. Аналитику приходится решать, дать ли свое согласие на такое поведение, молчаливо выслушивая “исповедь” пациента, или же взять на себя ответственность за его прекращение.

В отличие от пациента с более локальным симптомом, заключающимся в замалчивании крайне постыдного или вызывающего вину поведения, которое, тем не менее, не является явно антисоциальным или саморазрушительным, в отличие также от пациента, находящегося под властью бессознательного отрицания, который вполне осознает то или иное переживание или поведение, но не осознает его эмоционального значения, – пациент, который хронически лжет, вполне осознает как когнитивную, так и эмоциональную важность того, что скрывает.

Мисс U. Женщина, принимавшая наркотики и страдавшая алкоголизмом, была любовницей торговца наркотиками. В течение долгого времени она намеренно скрывала от меня, что знает про преступные связи своего мужчины. Она “призналась” только в момент смерти близкого друга, убитого, как она подозревала, той криминальной группой, к которой принадлежал ее любовник, что вызвало у нее сильную тревогу.

Я исследовал факторы, которые мешали ей рассказать мне о ее криминальном окружении. Как выяснилось, за страхом, что я запрещу ей продолжать взаимоотношения с тем мужчиной или прекращу терапию, негодуя на ее дурную компанию, скрывался более глубокий страх, что она предаст меня, рассказав своему любовнику о занятиях со мной, – что было бы опасно для моей жизни; преступная группа могла бы захотеть устранить меня, поскольку “я знаю слишком много”. А затем мисс U. начала выражать свой страх относительно того, что желает мне смерти и что мазохистично подчиняется социальной ситуации, угрожающей ее собственной жизни.

На ранних стадиях терапии мисс U., типичная инфантильная личность с пограничной организацией, свободно рассказывала о своих фантазиях, сопровождающих мастурбацию, которые включали сексуальные оргии с родителями. Я думал, не была ли она реально свидетельницей или участницей инцестуозных и перверсных сексуальных действий в раннем детстве. В конечном итоге выяснилось, что эти фантазии имели более сложную генетическую природу и не отражали непосредственных сексуальных впечатлений раннего детства. Однако через несколько месяцев после того, как она перестала мне лгать о деятельности своего мужчины, появилась новая информация о ее бессознательном прошлом. Оказывается, ее мать постоянно опасалась, что ее отравит отец мисс U., – опасалась настолько, что обычно давала попробовать свою еду собаке и лишь потом ела сама. В переносе пациентка выражала свою идентификацию как с матерью, напуганной мужем, желавшим ее убить, так и с отцом, который “отравлял” взаимоотношения со мной и потенциально угрожал мне смертью.