Глава 12. лихорадка из-за львицы

В начале времён Айхею Прекрасный, сотворив мир Ма’ат, принёс его в дар своим детям-духам, чтобы те нашли там свой дом. И они славили его, ибо земля та была доброй. Но в первые дни, что были названы Днями Духов, иные не были счастливы, как того желал Айхею.

«Что для нас эта земля? — спросили они. — Солнце не согревает нас. Воды не омывают нас. Ветер не приносит нам прохладу. Как можем мы назвать это своим домом, когда трава не колыхнётся под нашими стопами?»

И Айхею взял землю, и смешал ее с водой, чтобы стала она податливой. И тех духов, что желали познать удовольствие, он вложил в слепленные из земли тела, и вдохнул в их ноздри дыхание жизни — чтобы солнце могло согревать их, вода могла омывать их, и ветер мог давать прохладу, и они оставались бы частью мира Ма’ат до тех пор, пока дыхание не оставит их. Это, и многие другие удовольствия дал он им как право рождения, но вместе с тем дал и предупреждение. Ибо боль — сестра удовольствия, и те, кто рождены землёй, должен принимать равно и удовольствие, и боль.

ЛЬВИНЫЙ МИФ О СОТВОРЕНИИ МИРА, ВАРИАЦИЯ D-4-A

Рафики проснулся с болью в пояснице. В его возрасте боли по утрам не редкость, и, чтобы привести себя в норму, ему пришлось принимать лекарство. Поскольку оно должно быть свежим и влажным, ему приходилось приготовлять очередную дозу, только когда она была нужна, что означало работать больным и уставшим. Но Рафики не жаловался. Во-первых, он жил один и ему было некому жаловаться, а во-вторых, он был шаман и принимал все, что жизнь приносила ему, с такой благодарностью, на какую был способен.

Бонворт, вымоченный в сосудах из тыквы, должен придать гибкости его позвоночнику. Он аккуратно взял ровно столько, сколько нужно. Затем добавил кору сенофаликса и корни псамнофис геллери. Последним ингредиентом был порошок из альбы — красного цветка, который поблизости нигде не рос, и чтобы получить его, надо было потрудиться. Маленький запас этого лекарства подходил к концу, и Рафики положил его меньше, чем обычно. Он заказал некоторое количество у обезьян, которые жили в лесу, неподалеку от его баобаба.

Другие мандрилы считали Рафики немного странным. Они не понимали значимости этого цветка для Рафики, но с радостью подняли на него цену до предела, который, по их мнению, он мог заплатить. И драгоценное время, которое он мог потратить на пользу общества, было потрачено на сбор пучков трав и прочей мелочевки для оплаты.

Смешав ингредиенты костью антилопы, он, морщась, выпил горькую смесь и быстро запил ее водой с медом. Лекарство не действует сразу, но от знания того, что помощь уже идет, он почувствовал себя лучше.

В ожидании облегчения он приступил к утренней молитве, которая всегда начиналась с благодарности, затем упоминалось имя каждого льва на Землях Прайда, были ли они здоровы или нет, и заканчивалась скромной просьбой «Не забывать о старом Рафики, который верит в тебя».

Завтрак был простым. Любимое им манго, за которым последовали зрелые каннабия австралоафриканус, которые он называл непроизносимым словом на языке мандрилов. Достать мед было непросто, поскольку Рафики был достаточно стар, и залезать на деревья для него было проблемой. Да и в лучшие времена многое в этом деле зависело от удачи. Так что он вылил на фрукт всего несколько капель в качестве приправы и съел свой завтрак. Возможно, в следующей жизни у него будет достаточно меда, чтобы удовлетворить свою любовь к нему, которая с годами становилась только крепче. Он чувствовал, что скоро узнает, — серебряная шерсть, отражавшаяся в чашке для гадания, подтверждала это.

Только после того, как завтрак закончился, и он прочистил зубы изжеванной веточкой акации, он принялся за ежедневную работу. Альба ожидала его — обезьяны сказали, что она будет через три дня, и время пришло. Они, конечно, были сущими грабителями, но они никогда не опаздывали. Одна, вторая и третья вязанки корней и листьев были обрызганы водой, покрыты листьями раттазии и скреплены длинными шипами акации. Товар для обмена был собран с такой заботой, чтобы быть достойной оплатой за маленькие красные цветки, которые ждали его в лесу.

Он уже собрался уходить, когда пришел Муфаса. Муффи было полтора года, и пушок вокруг его ушей и шеи свидетельствовал о нормальном взрослении.

— Я почти забыл о нашей договоренности, — Рафики отложил вязанки в сторону. — Проблемы со сном, как я полагаю? Потеря аппетита?

— Ага.

— Расстройство внимания.

— И не забудь депрессию. Я и раньше бывал не в настроении, но теперь самый настоящий депресняк.

— Посмотрим, — Рафики приложил ухо к груди Муффи. — Вдохни. Хорошо. Теперь медленно выдохни, — Он пару раз постучал по груди Муффи костяшками пальцев. — Еще раз, — Дыхание Муфасы, похоже, подтверждало его правоту. Он проверил пульс на шее и подмигнул. — Грива скоро вырастет, тогда мне придется проверять пульс на лапе. , — Муфаса гордо улыбнулся. — Как Така?

— Прекрасно.

— Кашель прошел, как я понимаю?

— Да, Рафики. Я позаботился о том, чтобы он принимал все лекарства, а не прятал их под языком, а потом выплевывал, когда я не вижу.

— Как ты этого добился?

— Щекотал ему горло, пока он не был вынужден проглотить.

Рафики засмеялся.

— Он просто большой ребенок. Как Сараби?

— О, она в полном порядке.

Рафики выглядел удивленным.

— Ух ты! Твой пульс скачет как газель! — Мандрил посмотрел Муффи в глаза. — Если я не ошибаюсь, у тебя лихорадка.

— Лихорадка?

— Лихорадка из-за львицы. — Рафики провел рукой по волосам на подбородке. — И я уверен, что ты заразился ей от Сараби. Така знает?

— Нет, э-э, я так думаю…

Рафики погрозил Муфасе пальцем.

— Не строй мне невинные, как у ягненка, глазки. Уж я-то знаю. — Он посмотрел Муффи в глаза и тяжело вдохнул. — Ты по уши влюблен.

Муфаса посмотрел по сторонам.

— Должно же быть лекарство. Я не хочу предавать собственного брата. У тебя должно быть что-нибудь от любви.

— У меня ничего нет даже для любви. Ты мне скажи, любит ли Сараби тебя?

— Ну, она мой друг. Конечно, она любит меня.

— Ты знаешь, что я имею в виду. Я говорю о лихорадке из-за льва. Она когда-нибудь давала тебе эти маленькие намеки? Ты знаешь, ощущение, будто тебя преследуют, и в любую минуту она может броситься?

— Нет. Я… ну она… нет. Нет. Она так влюблена в моего брата. О, Рафики, иногда я ловлю себя на мысли, что хотел бы быть единственным ребенком. Я люблю Таку, правда люблю, но Сэсси не выходит у меня из головы. Я не могу быть слабым, не с подружкой моего брата. Ты уверен, что я ничего не могу сделать?

— Можешь поплавать в холодном пруду, — он похлопал Муффи по боку. — С тобой не случилось ничего такого, чего твоя совесть и немного времени не могли бы исправить. Но держи глаза открытыми. Ты должен быть также справедлив к Сараби. Что она хочет тоже важно. И я думаю, ты слишком низко себя оцениваешь, — он улыбнулся белозубой улыбкой и шепотом добавил: — Если не сможешь дать обоим то, чего они хотят, выбери львицу. То, чего она не получит, тебе тоже не нужно.

Глава 13. Знак власти

После беседы Муффи с Рафики прошло шесть месяцев. Муфаса, и Така подросли и стали сильнее. Чудо взросления становилось все более заметным благодаря своей стремительности. Разница не была заметна день ото дня, но даже если раньше получалось пройти под низкой веткой, это не значит, что теперь не набьешь об нее шишку на голове. Братья, сыновья Короля, привлекали всеобщее внимание своей силой и привлекательной внешностью.

Горделивость Муфасы никак не сочеталась с его появляющейся клочковатой гривой, из-за которой его шея выглядела более лохматой, чем все остальное тело. Но его родители, Ахади и Акаси, гордились им, и казалось, что грива выглядела от этого более величественной. Ахади утверждал, что он гордится Такой не меньше, чем Муфасой, и Така хотел в это верить.

У Таки была черная грива, что большинство львиц считало очень привлекательным. Его мать Акаси часто говорила ему, что счастье важнее, чем сила, и если есть выбор, надо выбирать счастье. Така видел в этом смысл. Он часто бывал несчастен, но он доверял своей матери и верил в ее любовь. И отчасти он верил, что Сараби любит его, хотя в последнее время они чаще ссорились, чем разговаривали.

Церемония Посвящения, похоже, была единственной вещью, о которой говорили Ахади, Акаси и все остальные. Первые следы гривы для большинства львят были знаком того, что скоро они должны будут уйти в Большой Мир, и это приносило им столько же страхов, сколько и надежд. Это было время пробуждения их интереса к львицам не только как к партнерам по играм. Для Муфасы это был очередной шаг к царствованию — принц взрослел. Все считали, что брат Муфасы не уйдет в Большой Мир, и его, как и Муфасу, будут чтить все подданные Земель Прайда как принца-консорта.

Не было никаких сомнений, что все звери будут пристально смотреть на будущего короля. Для Таки Посвящение было последней возможностью показать себя народу, а он был вынужден находиться в тени своего брата.

Погруженный в такие мысли Така сидел один на Скале Прайда и смотрел на простиравшуюся внизу саванну: сейчас там было несколько гну, но скоро соберется большая толпа, чтобы посмотреть на своего будущего короля и поклониться ему. И на этого, как-там-его-зовут, его брата, у которого шрам еще. Лишь недавно другие львы начали разговаривать с ним, не косясь на повреждённый глаз. Времена, когда все, умирающие от желания узнать побольше об инциденте с медоедом, спрашивали: «Как ты себя чувствуешь?» или «Могу я чем-нибудь помочь?» давно прошли. Сейчас все зажило, и они это прекратили. Но вместе с тем поползли слухи, по большей части правдивые, о том, как он получил такую метку и прозвище Шрам. Что интересно, никто не обвинял Муфасу в том, что случилось с глазом Таки. Наоборот, все удивлялись, каким же тупым надо быть, чтобы первым полезть в нору к медоеду. Все, у кого есть хоть немного здравого смысла, знают, как поступают в таких случаях медоеды.

— Эй, Така! — сказал Муфаса, садясь рядом. — Думаешь о том, какой завтра великий день?

— Ага, точно.

— Что-то ты не выглядишь очень обрадованным.

— Все нормально, — сухо сказал Така. — Как выгляжу, так выгляжу, не могу по-другому.

— Ну да, — Муфаса изящно поднялся и сел с другой стороны, глядя Таке в глаза. — В чем дело? Это большой день и для тебя тоже. Каждый будет смотреть на твою новую гриву. Кроме того, девчонкам это нравится! Я хочу сказать, что без гривы ты всего лишь котенок.

— Ты, наверное, думаешь, что я тупой, — сказал Така. — Да кто вообще обратит на меня внимание? Половина из них даже не знает, как меня зовут. Я всего лишь котенок со смешным глазом.

— Ты помогаешь защищать Земли Прайда, — сказал Муфаса. — Это важно. И если что-нибудь случится со мной, тебе придется стать королем, — он обвел лапой пустую саванну. — Они все это знают. И еще они знают, что лучше им уважать тебя, а не то они ответят передо мной.

Така посмотрел Муфасе прямо в глаза так, что тому стало не по себе. Муфаса почувствовал, как Така пронзает его взглядом. Он искал что-то из прошлого, из тех дней невинного раннего детства, когда дружба не требовала доказательств.

— Ты будешь скучать по мне, если я умру?

— Конечно, буду, — немного раздраженно ответил Муфаса. — Что за дурацкий вопрос?

— Не называй меня дураком! Я не переношу, когда меня так называют!

— Я не называл тебя дураком, — сказал Муфаса, пятясь. — В чем дело, в конце концов? Ты только и делаешь, что злишься. Ты сын короля, так что веди себя подобающе. Я не хочу, что бы ты испортил мое Посвящение, понял?

— Да, я понял. Я не хочу испортить твое Посвящение, брат.

С этими словами Така молча пошел вниз.

Сараби дремала в тени акации, когда Така проходил рядом. Ее чуткий слух был потревожен легким шелестом травы. Она быстро посмотрела туда, но сразу успокоилась.

— А, это всего лишь ты, Така.

— Что значит всего лишь я?

Она нахмурилась.

— Только не надо опять. У вас, львов, чуть пушок на шее вырос, так вы уже та-а-акие крутые, — она легонько толкнула его. — Скажи, Така, когда мы будем одни, ты будешь таким же? Улыбнись, если подумал что-то непристойное.

— Не говори глупостей.

— Улыбнись, если думаешь, что я сексуальна.

Он посмотрел в сторону:

— Прекрати.

Сладко мурлыкая, она добавила:

— Улыбнись, если думаешь, что переживешь медовый месяц.

Он расплылся в смущенной улыбке, которую попытался прикрыть лапой.

— Ты мой оптимистичный маленький дьявол, правда? — Она нежно прижалась к нему. — Вот так намного лучше. Ненавижу, когда мы ссоримся.

— Я тоже, — сказал Така. — Наверное, я должен чаще позволять тебе настаивать на своем.

Глаза Сараби сузились.

— Я не хочу, чтобы ты мне все время уступал. По-моему, мы можем иногда расходиться во мнениях. Не надо опекать меня.

— Я не это имел в виду.

— А что? Ты знаешь, я не дурочка.

— Я знаю, — Така лизнул лапу и начал чистить гриву, как он всегда делал, когда нервничал. — Сэсси, давай никогда больше не будем ссориться. Я думал о предсказании. В последнее время я много о нем думаю.

— Я не верю в него, — твердо сказала Сараби. — Я думала, что мы это уже решили.

— Все равно я беспокоюсь. В смысле, мы никогда не ссорились до этого идиотского случая с медоедом, — он снова лизнул лапу и начал теребить шею с другой стороны.

— Пожалуйста, не делай так, — сказала Сараби.

— Что не делать? А… — Така опустил лапу. — Ты думаешь, что всегда будешь любить меня? В смысле, Македди говорил, что мы сами выбираем себе судьбу. Если мы будем стараться, мы можем ее изменить.

Сараби прижалась к нему.

— Бывают времена, когда твоя собственная мать не может любить тебя, — сказала она. — Но не теперь. Забудь о предсказании. Ты мне нравился больше, когда верил мне.

— Я и сейчас тебе верю, — сказал Така, опять начиная чистить гриву. — Я не думаю, что ты когда-нибудь захочешь ненавидеть меня. Но что-нибудь может случиться, что-то очень нехорошее.

— Что, например?

— Я не знаю, что именно, но ты знаешь. В смысле, я могу сделать какую-нибудь глупость, и ты больше не будешь любить меня.

— Что ты говоришь?

— Я взрослею, в этом возрасте львы уходят в Большой Мир искать свое счастье. Помимо еды и воды мне нужно лишь одно. Любовь, Сэсси. Конечно, мама и папа любят меня, может, не так, как Муффи, но все же. И ты тоже любишь меня, ведь правда?

— Конечно! Сколько раз я должна тебе это повторять?!

— Один, — тихо сказал Така. Он положил левую лапу ей на плечо и почувствовал ее дрожь. — Пора определить наши отношения. Я хочу тебя.

— Мы пока несовершеннолетние, — ответила Сараби, — по крайней мере, в их глазах. Это корбан. Они никогда этого не примут.

— Тогда не будем их спрашивать, — сказал Така. — Если ты всегда будешь любить меня, поклянись мне. Я не буду больше тебя просить, пока ты не придешь ко мне по своему собственному желанию. Мы убежим вместе. Уйдем сегодня ночью, когда взойдет луна.

— Я польщена, честно, — ответила Сараби. — Но почему ты так уверен в том, что хочешь, чтобы я была твоей львицей? То есть, мы друзья, но действительно ли ты знаешь, чего хочешь?

Он опять положил лапу ей на плечо и начал ласкать её красивое сильное тело.

— Наша любовь перевернет Небо и Землю, — обольстительно шептал он. — Она будет шириться, как рябь на поверхности воды, расти, расширяться, углубляться. Ты знаешь, как я хочу тебя. Когда ты смотришь на меня, когда ты касаешься меня, я хочу тебя. Сараби, посмотри на меня. Ты знаешь, как я хочу тебя.

Она почувствовала, как их глаза встретились. Это было то, что львицы называли Взглядом.

— Я верю тебе, — она освободилась от Взгляда и опустила глаза. — Ты будешь принцем-консортом. Глупо убегать, когда то, что тебе надо, есть здесь. Здесь безопасно, а там, в Большом Мире, — нет. Мы должны подумать о наших детях.

— Я хочу только одного, — сказал Така с явно подавляемой страстью. — Перед богами, перед звездами, перед всем миром я клянусь защищать, любить и заботиться о тебе всегда, — он умоляюще смотрел на нее, как маленький ребенок, боящийся темноты. — Давай же, Сараби. Скажи это.

Она подняла лапу и протянула к нему. Ее лапа дрожала, она опустила ее. В этот момент она не могла ничего выговорить.

Мучительный момент прошел. Лицо Таки изменилось так, будто он умирал.

— Я понял, — сказал он. — Ты всего лишь маленькая львица в большом мире. Как ты можешь надеяться изменить предсказание? — он печально прижал уши и поджал хвост. — Всем будет лучше, если я уйду. Я хочу, чтобы меня вспоминали с добротой, возможно, с некоторым сожалением о том, как все могло бы быть. А все могло бы быть хорошо, Сэсси.

Сараби почувствовала, что ее глаза стали влажными. Не говоря ни слова, Така побежал рысью в буш.

Есть в глубине души земля теней,
Где слезам нет конца,
Мечты разбитые, надежды где
Ждут своего конца.

Нет, мечты не сдаются так быстро, не уходят надежды тотчас
На кладбище грез, где спит беспробудно все то, что важно для вас!
Они не уступят, не поддадутся и будут вам душу терзать.
Пока они своего не добьются, вам безмятежно не спать.

О да, несчастным тяжело в пути:
Длинна дорога в ночь.
Как никогда луч света нужен, но
Свет поглотила ночь.

Сараби смотрела, как он убегал все дальше и дальше, пока он не стал темно-желтым пятнышком на фоне травы. Ее охватила паника, и она, наконец, смогла выговорить:

— Така! Подожди! Я согласна! — но, похоже, он слышал только то, что было у него в голове. — Така!

Он ушел, но его запах еще оставался. Слезы потекли по ее щекам.

— Пусть боги будут с тобой.